Двадцать четыре на семь

      Астрид знала на что идёт с самого начала, пусть и надеялась на лучшее. Но сколько бы времени не проходило, все оставалось на своих местах. Иккинг любил её. Но это была не та любовь, которой были удостоены драконы, и одна конкретная — Ночная Фурия.       Сколько бы она не пыталась стать ближе, помочь со всеми мучившими его раздумьями и проблемами. Иккинг всегда тепло улыбался, обнимал и шёл в сторону драконьих стойл. Он мог улететь на вечерний полет и прилететь лишь утром. Мог отсутствовать день, два. Неделю. Иногда он не возвращался месяцами и, отчаявшись, всадники отправлялись с вождём на его поиски. К слову, не нужно уточнять, что из всех случаев находили они Ночную Фурию и его всадника лишь два раза.       Его не останавливали приказы отца. Пустые угрозы запереть их с Беззубиком порознь в разных концах Олуха. Сколько бы они все не злились. Понимание того, что прекратить это не выйдет, разъедало изнутри страхом. Страхом, что однажды, уйдя с Ночной Фурией на очередной полет, он больше никогда не вернётся. И все прекрасно понимали, что случись это, они их не найдут. Ночные Фурии отменно заметали следы.       Когда Иккинг стал вождём, Астрид и ребята успокоились. Полагали, что теперь-то их лидер и вождь одумается, возьмётся за голову и перестанет бороздить бескрайнее небо в поисках неизведанного чего-то. Они вновь все ошиблись, потому что полёты не прекратились. Валку и Плеваку можно было чаще всего увидеть у руля правления деревней, чем их нового вождя.       Беззубик и драконы всё так же оставались на первом месте. Им он готов был уделять всё свое время. И Астрид боялась. С каждым днем все больше и больше, что однажды Иккинг не вернётся. Но он возвращался, а с ним и новые драконы. Он улыбался так же, как и всегда. Говорил, что любит, и обнимал, прося прощения. И если Валка смеялась, теребя сына по локонам каштанового цвета, грешила на его драконью душу, Астрид знала, что дело в последней в своём роде Ночной Фурии.       Появление Дневной Фурии знаменовало великие перемены — проблемы и очередную головную боль всему Олуху. Олуху, что был вынужден бежать со своего острова в поисках нового, для безопасности. Астрид искренне хотела поддержать Иккинга и его затею — найти Скрытый Мир драконов. Но в тайне, глубоко в душе, благодарила Дневную Фурию за её появление и надеялась, что возлюбленный никогда не найдёт Мир, откуда когда-то пришли все драконы.       Она не должна была, но она радовалась, когда Иккинг сделал Беззубику новый элерон и не кровные братья прощались. Она была рядом, утешала, но ничего не могла поделать с внутренним ликованием, пока Фурии не вернулись. Тогда ликование сменилось очередными волнами страха, а её жених бросился вслед Гриммелю и закованным в путы Фуриям. Она чувствовала: случится что-то плохое — что-то страшное, и предчувствие её не обмануло.       Она смотрела за скинутым с морды Дневной Фурии намордником. За падающим без чувств усыпленным Беззубиком. Внутри все оборвалось, когда Иккинг разжал руки, отпуская шею снежной драконихи, добровольно идя на верную гибель.       В ушах зазвенел собственный крик ужаса от неверия — нежелания принять действительность. Принять тот факт, что Иккинг сам решил пожертвовать собой, ради жизни дракона. Того самого дракона, которого однажды лишил неба, а после всегда оберегал, как нечто самое ценное и дорогое сердцу. Она молила богов, хотела закрыть на мгновение глаза, а открыв их, обнаружить, что все это лишь глупый, страшный сон, но картинка не исчезла — отчаяние захватило с головой. Но боги услышали, послав Дневную Фурию, и Иккинг вновь был спасён в самый последний момент одной из тех, ради которых он жил. Как и всегда.       Астрид плакала. Плевать, что кругом односельчане. В глотке застряла истерика. Хотелось подойти, накричать, ударить. Сделать хоть что-то. Напомнить, что он не один — есть ещё она, ребята, Валка, Плевака и целая деревня. Его деревня. Но слов не было, как и сил. Как и решимости подойти в момент прощания дракона и человека, что изменили всю историю, и которым нужно было расстаться, во благо своим народам.       Астрид помнит их взгляд, которым они молча обменивались. Астрид помнит шёпот жениха, срывающийся с губ, на которых, вопреки всему, была улыбка. Помнит взгляд, в котором угасало что-то жизненно важное, необходимое, с застывшим в нём слезами. Помнит слова, приносящие боль и режущие сердце изнутри, словно кинжалами.       — Я люблю тебя. Навсегда. И, надеюсь, ты будешь счастлив, — он отпускал дракона.       Отпускал, пусть и любил. И рев Фурии на закате солнца, на фоне удаляющихся вдаль драконов. Наполнен болью и тоской. Океанским отчаянием. Он не давал усомниться в ответе дракона. В его такой же чистой и сильной любви по отношению к своему всаднику.       Было больно, но она терпела. Знала с самого начала. Понимала, что вошла в его жизнь слишком поздно. Тогда, когда он мог дать лишь частицу любви, а не отдать все сердце целиком, потому что оно уже было отдано. Сам он давно хранил сердце единственной в своём роде Ночной Фурии. И ничего нельзя уже было изменить.       Он ушел, перестав смотреть вдаль, лишь тогда, когда солнце полностью село. Попросил не искать его какое-то время и дать возможность побыть одному. Астрид боялась отпускать его в таком состоянии одного. Она, было, сделала шаг следом, но Валка остановила лёгким касанием твёрдой руки. Сжала плечо почти до боли и качнула головой. Попросив оставить все так, как есть, уверовав, что он вернётся.       И он вернулся.       Почти через целую неделю, когда все уже отчаялись и перестали нормально есть и спать, недоумевая, где вождь. Он вернулся. И улыбался — широко, открыто. Шутил, вернулся к делам вождя, руководя постройкой новой деревни. Вот только, пожалуй, одна Астрид с ребятами, да Валка с Плевакой, и обратили внимание на его изменившийся взгляд. Взгляд, что потух изнутри и будто стал безжизненным. Без того задорного блеска и озорства. Без огня жизни и насыщенно-яркого цвета лесов летом. Взгляд потух, затянувшись болью и отчаянием, и померк, казалось бы, уже навсегда.       Замеченные месяцем позже белые бинты в кровавых разводах на запястьях ввели в ужас. Но Валка, тогда изменившись до неузнаваемости, строго настрого запретила касаться этой темы. Наказала забыть то, что они видели и молчать, не смея даже заикаться. Они молчали. Астрид всеми силами пыталась оживить, напомнить, что есть ещё она. Все те, кому он не безразличен.       Вот только, стоя под венцом в свадебном наряде, с букетом цветов в руках, она готова была расплакаться.       Время, неминуемо текшее, залечивало все раны. Казалось, все наладилось. Казалось, рождение детей должно было окончательно привести Иккинга в чувства. Вот только все оказалось совершенно не так. И однажды, проснувшись среди ночи, она не обнаружила на постели рядом с собой мужа. Она обошла весь дом. Выглянула даже на улицу, но Иккинга нигде не было. И тогда пришло осознание: вот он — конец. Конец их счастливой жизни. Конец её браку.        Только утром, спустившись вниз с красными, от пролитых ночью слез, глазами, увидела мужа, готовившего рыбу как ни в чем не бывало и напевавшего какую-то затейливую мелодию с улыбкой на лице. Она увидела в его глазах то, чего не видела уже долгие годы — прежний озорной блеск и мягкие тёплые искры счастья. Она плакала в его объятиях от счастья, даже не подозревая, что всему этому виной не она с детьми, а всего лишь одна короткая встреча с прошлым.       Осознание пришло после, спустя полгода, когда Иккинг стал регулярно, почти каждую ночь, уходить в неизвестном направлении, и, порой, не возвращаться целыми сутками. Когда волосы его вновь, как когда-то, пропахли ветром и морской солью, когда с одежды начали осыпаться мелкие чёрные чешуйки.       И однажды в деревне появилась она — Дневная Фурия, идущая все ещё осторожно, с недоверием. Она, игнорируя шёпот и взгляды, подошла к Астрид, осмотрев её лазурными глазами, и тогда все стало ясно: по взгляду, по сгорбленной осанке и тихому, отчаянному урчанию. Фурия была такой же. Такой же, как Астрид, любимой, но не той самой любовью. Она тоже испытывала боль и усталость.       Тоже просыпалась одна, без своего спутника. Тоже боялась однажды проснуться и понять, что Беззубик больше не вернётся, что он, как и Иккинг, не может больше быть порознь от того, в чьих руках сердце, которое давно отдано на хранение.       Это стало пробуждением всех давно запрятанных глубоко внутри страхов. После того, как Фурия улетела, подтвердив и свои подозрения, и подозрения Астрид, после того как они вдвоём погоревали у озера в лесу. Астрид рыдала в белоснежную гладкую чешую, а Фурия тоскливо урчала и, кажется, готова была и сама пустить слезу, пусть драконы и не умели плакать. Они обе вновь стали делать вид, что ничего не происходит, что в их семьях все совершенно спокойно и замечательно. Вот только Астрид знала, что это лишь только начало.       Видела, что любимый стал пропадать все чаще. Всё дольше, как и когда-то — сутки, двое, трое. Неделя и целый месяц. Валка сжимала её, рыдающую, на своей груди в объятиях, и шептала потерпеть, что все ещё образуется. Обе они прекрасно понимали, что уже никогда ничего не образуется, что даже время не разорвало связь дракона и человека. Связь, что всегда будет для них дороже своих собственных семей. Своих жизней.       — Ты вернёшься? — тихо, в одну из ночей, перед тем, как он открыл дверь, спросила его жена, чтобы успокоить себя хотя бы на одну ночь, чтобы заснуть.       — Что за глупости ты говоришь. Всё будет хорошо, спи, — улыбается, целует в щеку как когда-то Астрид его. Он уходит, тихо закрыв дверь, и, как всегда, словно испарившись из поля зрения. Она пыталась, действительно пыталась, но никакие усилия не помогали выследить его под покровом ночи. В ту роковую ночь она уже даже и не пыталась. Просто знала, что это конец. И оказалась права.       Ведь не через день, не через месяц и даже не через два, их вождь и её муж, больше не вернулся домой. И это был самый правильный конец — всё было ясно ещё с самого начала.

Никто из них не сумеет отпустить другого. Ни тогда, когда любовь взаимна, и ни тогда, когда уже слишком поздно.