"Сердце Фландрии"

      Тиль — дух Фландрии; да вот только дух этот тёмный, страшный и опасный.       Он родился в один из тех дней, когда на свет появляются колдуны и демоны; его повитуха, «добрая» ведьма Катлина, видела страшный сон, в котором привидения косили людей, словно траву, а девушек закапывали в землю живьём. Пока родители причитали и гадали, к чему явилось такое страшное видение, маленький Тиль с отметиной чертового ногтя на плече смеялся и хохотал, заранее приветствуя своего врага и брата по дню рождения, инфанта Филиппа.       Крещение Тиля срывалось шесть раз; дождь пытался остановить его родителей, работяга-строитель вылил ведро и случайно промочил новорождённого малыша до мокрых пелёнок, настоятель не провёл обряд, как положено, пьяница-отец облил малыша крепким пивом dobbelkuyt, ведьма-повитуха уронила Тиля в лужу, а мать собственными руками смыла с ребёнка остатки благодати. Всё это время маленький Тиль смеялся: уже с такого возраста он привык не ставить ни во грош святые деяния Церкви и Бога Всевышнего. Возможно, это было связано с тем, что отец Тиля, угольщик Клаас, пьяница и волокита, сожжённый за святотатство; его дядя — богохульник, стравливавший людей ради своего удовольствия и поносящий Святую Церковь и её служителей; а ведьма-повитуха Катлина призывала чертей и злокозненных, противных человечеству духов природы.       Неле хотела бы об этом не думать. Но она была дочерью Катлины и названой сестрой Тиля, потому Неле лучше других знала цену смеха духа Фландрии.       — Я с самого начала понял, что ты будешь моя жена, — говорил над кроваткой Неле улыбчивый маленький Тиль. — Ты будешь меня долго ждать, мы поженимся, и с тобой я овладею сердцем Фландрии. Так и знай.       Он не был к ней добр и не проявлял заботу; на самом деле Неле не знала, к кому вообще Тиль был добр. Он мог порой совершать хорошие поступки, и тогда в сердце Неле зарождалась надежда, будто бы Тиль вовсе не вестник воли Дьявола, призванный в этот мир, чтобы окончательно смутить несчастную Фландрию, однако потом он, противный мальчишка, обкрадывал священников, издевался над прохожими людьми, таскал Неле за косы, и тогда она переставала поддаваться обманчивой его обходительности.       Но в одном Тиль был прав: она действительно была сердцем Фландрии, а душа без сердца не может быть привязана к человеку.       С самого рождения Тиля Фландрию преследовали беды. Её иссушали поборами, ей выкручивали суставы, переворачивая землю и лишая древесных волос, её кормили человечиной, забирая взамен её каменные и золотые зубы. Тиль убеждал других, что это испанский инфант Филипп виноват в трагедии родной страны, и народ верил ему: как не верить улыбчивому и обаятельному земляку, обвиняющему набожного чужака! Народ Фландрии, доверчивый, как ребёнок, подчинялся проказам Тиля, и уже сам гонял священников и служителей порядка, невоздержанно вёл себя с едой и женщинами, поминал добрым словом небесных духов и хулил Святую Мать. Неле, кроткая, нежная душа, радовалась, когда Тиль уходил странствовать, и плакала, когда узнавала о его похождениях: он не делал тайны ни из обмана, ни из грабежей, ни из своих интрижек. Он даже признался Неле, что какая-то девица из Гента родила от него сына; Неле проплакала четыре ночи и хотела уйти, но ей некуда было уйти — Фландрия лишилась своих богатых деревень и добрых людей, а без своего дома ей был открыт только один путь — в проститутки. Такой судьбы Неле себе не хотела, и потому она возвращалась к Тилю, молясь Богу, чтобы он наконец одумался и перестал смущать людей, перестал испытывать их веру и доброту…       Возможно, Тиль был прав, и Бога действительно не существовало. Тогда понятно, почему Он не слушал слов одной из дочерей своих. А, может быть, дело в том, что Неле сама — дочь ведьмы, жена безнравственного смутьяна, и Бог не считал нужным внимать её мольбам. Или у Него были свои взгляды на будущее Фландрии… Неле страдала, так, как страдает обманутая жена и гражданка умирающей страны, но ничего не могла с этим сделать. Она могла лишь испытывать боль Фландрии, плакать её слезами и говорить её словами об освобождении и прекращении мук.       Тиль смеялся.       Тёмный человек, приезжавший в дом к Клаасу, встречался теперь и с Тилем; Неле не могла находиться с ним в одном доме, ибо после роковой любви матери и чёрта с ледяными руками не могла терпеть присутствие вестников Ада. Тиль бранил её, называл «трусихой» и надеялся поцелуями искоренить неприязнь девушки. Поцелуи его хоть обильны, но колючи, и каждый из них вызывал у Неле богопротивные, греховные мысли: вот бы его не было, вот бы тебя не было, пойти сброситься в реку, поддаться поцелуям, что будет, если соблазнить священника… Её доброта была безграничной и помогала справиться со всеми соблазнами, но, увы, за доброту её не существовало никакой награды — только пустая преданность неверному и опасному мужу.       Говорят, что Тиль её боготворил и из всех женщин ставил на первое место; возможно, это и было так, да вот только любовь его не возвышала Неле до небес, а опускала до своего уровня, в самые пучины Ада. Тиль говорил, что она могла бы быть королевой, с её именем на устах резал испанских солдатов и казнил тех, кого называл «доносчиками» — просто несчастных людей, которым не повезло со внешностью, так как Тиль был убеждён, что внутреннее благородство и внешняя красота являются естественным продолжением друг друга. Неле не хотела, чтобы он занимался этим, но что она могла сделать? Отговаривать Тиля от борьбы против захватчиков? Умолять его принести извинения тем, кого он убил? Отпустить грехи перед Богом, в которого не верил?.. Бесполезно: так же бесполезно, как её собственное сопротивление, попытки жить честной, безгрешней девушкой, пока страну истязает гражданская война.       Тиль родился в тот же день, что инфант Филипп; они никогда не встречались, но оба знали, что они — кровные братья и кровные враги друг друга. Узнав о своеволии Фландрии, Филипп вводил больше войск и налогов для её населения; прослышав об ужесточении мер правящим королём, Тиль перемещался из деревни в деревню, из города в город и подстрекал людей на бунты и беспорядки. Публичные дома становились родным гнёздышком для отказавшихся от честной жизни людей, а мальчики учились пользоваться ножом прежде, чем игрушками. Со стороны Филиппа раскидывались костры инквизиции, со стороны Тиля — костры лесных костров и пьяных оргий. Чудовищный фанатик и отчаянный богоборец вместе делали одно дело, и Фландрия разрывалась, теряла нажитые прошлыми столетиями богатства и становилась самым грустным, самым печальным краем из существующих на этом свете.       Задача жены — поддерживать своего мужа и вдохновлять его на великие дела. Неле старалась выполнять свой долг жены и, кажется, у неё это даже получалось, вот только благие ли свершения приходили мужу в голову при взгляде на Неле?       Она старалась не думать об этом; бесполезно. Лучше принять своё жалкое существование и пробовать раз за разом слышать в злом смехе любимого Тиля хотя бы толику доброты и сострадания к людям. Убеждать себя в том, что они существуют…       Ведь, если не получается смеяться против него, надо тогда смеяться вместе с ним, даже если это получается горько и неубедительно. Такова уж женская доля.