We can escape till the great sunshine

Помещение пропитано тонким, удушливым запахом мяты, её кольца заворачиваются над глазами и проникают под веки, тело немеет, а ладонь пытается настойчиво ощутить тепло от уже остывших простыней. Она ушла, оставив ему на память один лишь сладкий запах своих духов, въевшийся, кажется, в самое основание кровати. Джеремайя зарывается носом в простыню и глубоко вдыхает, сминая её в кулак. В голове пусто как в коробке у бедняков, он ощущает скручивающую его приятную пустоту внутри. Переворачиваясь на спину, пытается воспроизвести события вчерашнего сумасшедшего вечера, оставившего неизгладимый отпечаток не только в его памяти — пальцы в подтверждение проходят по покрытой укусами шее, ощущая сухие следы от размазанной помады, плотным рядом друг к другу расставленные педантично на показ. Она поработала хорошо, он чувствует себя счастливым, но разваливающимся на части. Элизабет изменилась. И его заслуга в этом играла большую роль, чем чудесное спасение со стороны Джерома, оказавшегося на редкость великодушным к своей бывшей пассии. Хотя сказать, что она стала для него бывшей было абсурдом: Элизабет всегда находилась рядом с ним, следила, присматривала, защищала. Она его любила и не переставала никогда любить, но вчерашней ночью Джеремайя будто встретил её другую сторону, проснувшуюся после купания в химикатах. Дикую, необузданную, но до ужаса практичную. Джером был счастливчиком. Об этом шептались все до единого люди Пингвина, стоило им заметить, как подтянутая фигура в черном платье появлялась в поле их зрения с новой вытянутой сигаретой, зажатой меж цепких, спрятанных в темной ткани перчаток пальцев. Походка у неё была расслабленной даже при важных переговорах, которые она проводила от лица своего «дорогого босса», не всегда на них присутствующего. Джеремайя рядом с ней вытягивался будто по струнке, стоило её взгляду свободно пройтись по нему без единого намёка на непрофессиональный интерес. Необузданное желание обладать испачканными темной помадой губами душило, и он нарочито старался показать себя как хорошего партнёра, готового прикрывать их спины за круглую сумму. В его планах было изменить город. Джерому это было неинтересно, он преследовал свои цели, а Элизабет просто следовала за ним, не принимая чью-либо сторону однозначно. Как бы Джеремайя хотел, чтобы это было не так. Она подрывала внутри него ещё до своего преображения все мосты, встававшие «за» и «против», а сейчас ей ничего не стоило, чтобы устроить ему настоящую революцию, биполярную холодную войну. Как она это делала? Её спокойствие побуждало его к активному раздражению. Он хотел её и ничего не мог с этим сделать. А она лишь складывала губы в ничего не обещающую улыбку, выпуская клубы дыма ему в лицо при каждом удобном случае. Она видела, как он на неё смотрел. И ей доставляло неимоверное удовольствие мстить ему за её изменения, за то, во что он её превратил. Она была создана им, черт возьми. И у Джеремайи было стойкое убеждение, что он имеет на неё все права, как на своё творение. Она его картина, его первая ужасно удачная работа, сохранившая рассудок. С Экко вышел прокол, она была без ума от него, но и от всего остального. Хороша как защита, но не как союзник. Ему нужен был некто, кто мог мыслить рационально и оттого ревность к брату росла скачками в геометрической прогрессии. Ладонь Элизабет он славливает в перчатке во время последнего вечера обсуждения плана нападения на Готэм, в момент их расставания. Он жадно припадает к костяшкам губами и смотрит на неё исподлобья, славливая подернувшуюся пелену спокойствия, колыхнувшуюся колким раздражением в её выцветших белых глазах. Продолжение «банкета» нашло себя в его закрытом клубе, бывшем хозяином которого был Пингвин — первый взнос в их дружбу, ничего более — где Джеремайя пытался снять напряжение под вино и громкую музыку. Голова переставала его слушаться, и он терпеть не мог это состояние, но оно было лучше полного самоконтроля, позволявшего мыслям остановиться на грани дозволенного. Она дразнит его, приходя в его угодья, она продолжает это делать, заказывая дорогую бутылку лучшего вина и выходя вместе с ним и ею на танцпол. Она позволяет себе разбавить его одиночество, и Джеремайя инстинктивно напрягается, выискивая в их встрече подвох. Можно смотреть, но нельзя касаться, правило, которое прослеживалось во взглядах Джерома, когда Элизабет выступала как его доверенное лицо; она оставалась всегда чем-то красивым, утончённым, но далёким, словно дорогой бриллиант, спрятанный в банке из пуленепробиваемого стекла. Джеремайе всегда было интересно, каково это, когда её руки скользят по твоим плечам — она часто так делала рядом с Джеромом, роняя голову ему на макушку, и глаза её горели такой преданностью, напополам разделённой с угрозой, что становилось невольно завидно. Теперь её руки в его ладонях, сжаты крепко в замок, но в танце все равно ведёт не он. Сквозь бархат его кожу жжёт, будто они обнаженные. Она улыбается и не избегает его взглядов в упор. Играется. Джеремайя дёргает уголком губ, скрывая хорошо просящуюся агрессию. — Играешь с огнем, Элизабет. — После твоего чудесного подарка в виде моей личной встречи со смертью бояться огня было бы глупо, не думаешь? Бусы на её обнаженной мертвецки-бледной шее стучат друг об друга в такт их движениям, и он концентрируется на них больше, чем на ревущей вокруг них музыке и толпе. С его губ рвутся мысли, с языка — желчь, пропитанная адской долей сарказма, но все это лишь хорошо выстроенная самозащита, лазейку в которой она давно успела отыскать. — Я сделал тебя лучше. У него не хватило бы смелости поставить тебя на колени прямиком перед смертью и заставить у неё взять по самое горло -, он зарывается носом в её волосы, приближаясь к уху, и мажет его прикосновением горячего воздуха. — Так люди и избавляются от глубинного инстинктивного страха, убивая его в себе. Она сжимает его ладони, перемещает свои на лацканы его пиджака и тянет за них вниз — разница в росте у них мизерная, она всегда была высокой — и её губы оказываются в опасном расстоянии от его рта. Она заставляет его остановиться. — А это то, о чём мечтаешь уже ты, мальчик. Да, он тот ещё паршивец, ужасный человек, но он, в отличие от тебя, любит меня. Ты лишь отдаёшь себя в имение страсти, сам же от неё страдая. Спина его упирается в стену. Толпа отходит на второй план, сгущаясь в один сплошной темный фон, на котором так ярко выделяется её лицо с презрительной усмешкой. — Так кто из нас ещё берет поглубже, Джеремайя? Вот она — хваленая способность женщин выводить из себя одним словом. Его губы сжимаются в тонкую нить, он отстраняет её за плечи. — Убирайся отсюда. Она довольна тем, что вызвала на его обыденно холодном лице такую бурную палитру эмоций и руки её вжимают его в обитые мягкостью стены сильнее. — Ты никогда не хотел узнать, каково это, брать чужое? — Я убивал людей, я знаю, какого это, отбирать чужое лучше тебя, никогда никого не убивавшей, — его губы дёргаются в усмешке, предупредительной, но неубедительной. Она смотрит на него как на нерадивого ребёнка, и его это раздражает. Она обнимает его за шею, проскальзывая руками по плечам — почти как он хотел, почти как ему было интересно — и мокро шепчет на ухо: — Так возьми и сейчас, если умеешь и не боишься. Провокации с её стороны должны закалять его выдержку. Но она гнётся и ломается, стоит им оказаться в отведённых под дорогих клиентов верхних этажах. Все в фиолетовых тонах, Джеремайя пьян и покорен до невозможности, и Элизабет не составляет труда поманить его за собой, затянув во мрак спальни. — Нужна львиная доля решимости чтобы брать именно то, что ты хочешь. Она запускает ладонь в его волосы, тянет за них, заставляя рухнуть перед ней на колени. Джеремайя вцепляется сначала пальцами в мягкие ворсинки ковра, затем в её бедра. Внутри все горит как от дурмана, реальность происходящего грозит рассеяться с первыми лучами рассвета, которые никогда не проникают в затонированные окна этих комнат. Полная защита от внешнего мира, призрачная конфиденциальность. Она показывает, чего хочет, расстегивая платье и сбрасывая его к своим же ногам, направляя его голову. — Мы можем сбежать до рассвета, дорогой. И я обещаю, что научу тебя как брать, что именно ты хочешь. Он старателен до невозможности, пытается прикрыть тем самым своё полное невежество в данной области. Она его направляет, подначивает как лучше, и он даёт себе спуск, сгребая черные кружевные трусики на её ягодицах, проникая меж её ног языком. Её ладонь в его волосах, скребёт затылок и ведёт, притягивая сильнее с шумным вздохом. Джером всё-таки был прав, Джеремайя без памяти в неё влюблен. Его взгляд, блуждающий из-под приоткрытых дрожащих ресниц, следящий, чтобы ей было приятно и хорошо об обратном твердить не может: он хмельной, мутный, полный наслаждения от происходящего. Ему нравилось, как она доминировала над ним. Элизабет хотела послать Джерома к черту с таким вариантом решения их проблемы по незнанию плана Джеремайи по бомбардировке города, однако, похоже, уже сделать этого не сможет. Это Готэм. У каждого человека в этом городе есть личный скелет в виниловых одеждах, спрятанный под кровать, не в шкаф. Шкаф уже был забит и давно забыт под покровом заслонявшего его купола из фальши. И Элизабет не смогла стать исключением. Она сжимает его голову между бедер и прижимается спиной к стеклянному столику, накренившемуся из-за избытка тяжести, на него взваленного, и у неё еле хватает выдержки, чтобы вовремя прикусить нижнюю губу. Джеремайя юрко работает языком и упрёк Элизабет, сказанный на танцполе, не кажется ей теперь таким уж беспочвенным. — Молодец, хороший мальчик… — воздух, со свистом выходящий, дребезжит и горит у неё на губах. Его восхищали такие женщины, которые показывали точно, чего они хотят. Он не понимал и не знал её намерений наверняка, но сейчас она хотела его, она была его, и она этого не скрывала. Эмпирическим путём Джеремайя понял как ей больше нравится, и спустя нескольких манипуляций с вульвой он руководил процессом, оставляя внизу её бледного живота целую вереницу из поцелуев с укусами, смазанными следами от его помады. Однако она вовремя его оторвала, пока сама не потеряла окончательно контроль. Её пальцы мягко обхватили его подбородок, вздернув его. Его губы блестели от её соков и внутри живота сладко все сжималось от такой животрепещущей картины. Большой палец прошёлся по нижней губе, убирая большую часть выделений, и Элизабет, притянув его к себе, заставила Джеремайю рухнуть на кровать. «Come on, baby, let's ride, we can escape to the great sunshine, I know your wife, but she wouldn't mind…» Её губы покрывали его шею поцелуями педантично и медленно, и Джеремайя от нетерпения скреб её спину короткими ногтями. Элизабет с лёгкой хмуростью, пролегшей меж её бровей складкой, вздернула их вверх, нависнув над ним. — Кто из нас двоих девственник? Вопрос не имел под собой уничижительной почвы, однако развить его это Элизабет не помешало. Она расстегнула подвязки на чулках, стягивая окончательно трусики, и запихнула их в его нагрудный карман, похлопав по нему. Её язык скользнул без лишних вопросов в его приоткрывшийся рот, зернистый, красный, влажный и мешающий дышать. От её поцелуев его бросало в сладкую дрожь, спускающуюся вместе с её ладонями на его руках по её груди, небольшой, аккуратной, с бледно-розовыми сосками, ставшими ярким пятном на её бледном теле. — Элизабет… — он не узнаёт свой осипший голос, он служит доказательством, что в нём всё ещё живёт запуганный братом мальчишка, и Джеремайю это злит, но движение бедер Элизабет, трущихся о его пах, вышибает её полностью вместе со всеми другими эмоциями. Он сжимает её соски до первых фиолетовых пятен, оглаживает ребра и спускается к ягодицам, запуская ладонь к мокрой промежности. От её заметного возбуждения он без проблем вводит несколько пальцев, наклоняя Элизабет за шею ближе к себе. Она поддаётся, опирается локтями по обе стороны от его головы, славливая его губы. Она стонет ему в рот, когда его ладонь набирает скорость, касается набухшего клитора и без намёка на дрожь задевает его большим пальцем. Для новичка он действовал решительно и практически без стыда — Элизабет отмечала про себя, выгибаясь на нём дугой. В темноте все ощущения обострялись, она ощущала каждое скольжение его пальцев, и её тело дрожало от приближающейся разрядки. Так дело не пойдет. Слишком рано, слишком быстро, слишком вольно. Она приостанавливает движение его ладони, со стоном разочарования выводя пальцы из себя, и направляет её к его ремню. Чертики в глазах делали её похожей на сумасшедшую, коей она не являлась. Самый настоящий дьявольский огонёк, и он клялся, что энергетика от неё шла в тот момент, как от демона искусителя. «You got medicine i need… Fuck, yea, that's what i truly want… Give it to me slowly…» Слова, доносившиеся с танцпола до них, вибрировали у него под спиной, и когда она приняла его в себя, у него перехватило дыхание. Он вцепился в её ладони, она впечатала их в матрас, опираясь и задавая ритм общих движений. Горячо и туго, неизведанно и оттого более желанно — Джеремайя позволял ей немного придушить себя, обхватив его шею свободной ладонью, ласково, но грубо. Они как будто были созданы только для того, чтобы сковывать шеи в кольца, перекрывая доступ к кислороду, вызывая феерические пляски разноцветных точек под закрытыми глазами. Восхитительная пружина, скручивающаяся внутри жаром, готова была взорваться. Он откинул голову на подушки, позволяя рукам спуститься на её ягодицы. Джеремайя был подчинён и сломлен этой ночью. Он продал своё сердце и душу женщине, которая его никогда не полюбит. И он ни о чём не жалел. *** Она сладко дышала размеренно и спокойно ему в шею, её глаза были закрыты, и во мраке комнаты он не мог определить, наступило ли уже утро. Он поглаживал её лицо одними подушечками пальцев и сгребал спящее тело со спины в охапку, прижимаясь к ней в поисках тепла. Элизабет незаметно для него приоткрыла глаза, рассматривая оставленный под столом кейс. Она знала, где находились разметки его планов — всегда с ним, под боком, в тайной комнате, где он любил проводить время в размышлениях и одиночестве. О её лопатки потерся холодный нос, оставляя уверенную дорожку из поцелуев вдоль позвонков. Однако буквально через десять минут спокойное дыхание уже опаляло её кожу, а руки обнимали за талию, крепко, но бережно. Элизабет отвела от лица растрепанную челку. Она не могла остаться, ей нужно было уходить. Джером ждал кейс к утру, и давать себе время на моральные самокопания Олсен просто не могла. Её ладонь, не касаясь лица Джеремайи, обвела контур его скул, и Элизабет поджала губы. Она корила себя за произошедшее, внутри неё грызлись совесть с чувством выполненного долга. Джеремайя этого не заслужил. Как и она, пожалуй, тоже. Она прижалась губами к его губам кротко, совсем ненадолго, и выскользнула из его объятий, забирая с пола скинутое ранее платье. «If the way we lose, Just like lovers do…» С накинутым на плечи темным пальто, солнцезащитными очками поверх глаз и кейсом в руках Элизабет покинула клуб, запрыгивая в подъехавшую машину. Её там уже ожидал Джером собственной персоной, светящийся чуть ли не ярче новогодней ёлки. Элизабет протянула ему кейс, оставляя его в ногах. Вид у неё был уставший и, похоже, сама она была не в духе. — Как все прошло? — Лучше не спрашивай. Ты получил, что хотел, но более выходить на подобные задания я не стану, — она запустила ладонь в волосы, снимая очки, и отвернулась к окну. За ним уже начинали плыть облака и разноцветные блики от солнца.