На груди Антон горит

      В жизни бывают такие моменты, когда у тебя в голове бесконечной бегущей строкой идут такие фразы, как: «Я устал, я пиздецки устал, я за-е-бал-ся». И так каждую секунду, пока ты делаешь… да что угодно, в принципе. Тупишь в телефон, едешь в метро, разговариваешь с другом, перехватываешь случайный бургер. Главное, что пиздец, дайте отпуск.       Сейчас в жизни Антона именно такой период, потому что всего слишком много и слишком постоянно. Какое-то тупое шоу, связанное с возможностью пойти на свидание с группой звезд, куда он каким-то образом затесался, постоянные выступления «Импрокоманд», фотосессии, интервью, так еще и «Первый канал» каким-то образом поехал крышей и решил пригласить его в очередную херню. Отказаться не вышло, потому что Поз выдал свое стандартное «Ну, а че б нет?», и пришлось идти. Аргумент, видите ли.       Кроме всего этого, он дрифтует в состоянии «междутурье», а это совсем зашквар, потому что только-только вы отсняли девять выпусков нового сезона и проехались по парочке городов, как снова нужно мотаться по стране и жить с девизом «сон нам только снится».       Антон заебался по самое не могу. По горло. Порой ему хочется простого человеческого сесть в метро, забиться в угол, спрятать лицо в капюшоне и кататься по Кольцевой до скончания веков. Но увы и ах, у него действует другое правило жизни, очень отдаленное от банального «ешь, молись, люби». Для него это «кури, матерись, терпи».       Выйдя с очередного мероприятия, попросту сбившись со счета, сколько их было за день, не говоря уже о неделе, Антон по привычке тянется в карман за сигаретой, закуривает и жмурится, затягиваясь с каким-то особенным наслаждением.       Можно, наконец, отдох…       — Ты ведь Антон из «Импровизации»? Можно сфоткаться?       Ну, конечно. Антон сосал, его ебали. И ведь не откажешь.       Он улыбается, как ему кажется, максимально приветливо, хотя ему очень сильно похуй, как он выглядит, на самом деле, выбрасывает сигарету и встает рядом с каким-то пацаном, пока его мамаша, светясь ярче вывески над зданием, делает несколько фотографий. Потом он качает головой, как китайский болванчик, выслушивая больше слов благодарностей и восхищения, чем самый уважаемый человек на своем юбилее.       Поняв, что стоять в людном месте опасно, Антон-таки вызывает такси, забирается на заднее сидение, умудрившись в миллионный раз за жизнь стукнуться лбом о дверцу, рычит сквозь зубы, пытаясь уместить паучьи конечности, и откидывается на спинку сиденья. Диктует адрес, с трудом сдерживается от того, чтобы не попросить таксиста ехать помедленнее и каким-нибудь уебищно-длинным путем, и достает мобильный.       Он лениво листает ленту Вконтакте, потом заходит в Инстаграм и открывает сториз. Когда дело доходит до видео Арсения, Антон разве что до мозга глаза не прокручивает. Вот нахуя он напялил футболку с его, Шаста, черепушкой? У «Уберитерыбу» до пизды футболок, а тут он решил выебнуться, чтобы… что? Подорвать жопы фандома? О, с этим он справляется и так весьма успешно. Причем даже не напрягаясь. Профессионал, так сказать, со стажем.       Открыв ленту, Антон мельком просматривает обновления, как обычно ничего не лайкая, потом его палец зависает на новой фотографии Попова, он замечает на нем ту самую треклятую футболку, фыркает и уже собирается мотать дальше, когда натыкается взглядом на хештеги.       #нагрудиантонгорит       — Да ты, блять, гонишь, что ли?! — в сердцах выплевывает Антон и хлопает себя по губам, когда водитель непонимающе смотрит на него.       — Так я, вроде, медленно еду…       — Я не вам, простите, — бурчит он, махнув рукой, и снова утыкается взглядом в экран.       Мало того, что после вчерашней совместной фотосессии Арсений съебался в Питер так быстро, словно его кто пнул, так теперь он щеголяет там хер знает с кем в футболке с изображением Антона и выкладывает такие хештеги.       Настроение: Блять, Попов, какого хуя?!       Антон жмурится до бликов, кусает губы, нервно топает ногой, а потом не выдерживает и отправляет Арсению всего два слова, надеясь, что до того дойдет.       Антон       тебе пизда       21:02       Ответ приходит быстрее, чем он ожидал.       Арсений       :)       21:05       Кто бы сомневался.       — Какой же ты… Бля-я-ять… — ну как с таким придурком не материться двадцать четыре на семь, а? И дело вовсе не в воронежских корнях, не-а, ничего не докажете. Во всем виноват Попов.       Антон дожидается, пока такси довозит его до дома, оставляет водителю немного больше чаевых, чем стоило бы, и, снова чертыхаясь, вываливается из машины. Он надеялся, правда, не очень сильно, что к этому времени его раздражение немного сойдет на нет, но хер там плавал, поэтому Антон даже театрально откашливается, набирая номер Арсения.       — Итак? — о, Антон буквально видит выражение лица Попова в этот момент: блестящие глаза, лисья хитрая ухмылочка и, вероятно, даже закушенная нижняя губа. Стоит себе где-нибудь на балконе или даже сидит в охуенно дорогом ресторане, закинув ногу на ногу, и улыбается максимально самодовольно. Ебучий павлин.       — Ты можешь мне объяснить, как для тупых, — вот какого хуя ты творишь, а? То ты, блять, кипятком ссышь, называешь шипперство болезнью и банишь всех тупо за то, что ты утром на ноготочки опоздал, то выкладываешь вот это. Попов, может, ты уже кукухой слетел, а мы не заметили, как пророчил Поз?       — Может быть, — пиздец загадочно.       — Я серьезно, Арс. Что за хуйня? А хештег? Ты, блять, Пушкина перечитал? У тебя, придурок, не во лбу, а в голове демоны совокупляются, как заметил великий Володя. Но че ты меня за собой тянешь-то?       — Так, может, я как раз заразился той самой болезнью, о которой говорил, и ты реально в груди горишь?       Ебните его обо что-нибудь тяжелое, пожалуйста. Не дотянетесь? Какая жалость.       Антон устало трет виски и xмуро смотрит в ночное небо.       — И много ты выжрал?       — «Баром» даже не пахнет.       — Это радует, потому что я бы все равно не смог приехать.       — Потому что ты в Москве, а я в Питере?       — Как минимум.       — И ты не прилетел бы ради меня?       — Еще губы надуй и на развод подай, — он вздыхает и с трудом сдерживается от того, чтобы не закурить. — Серьезно, Арс, че ты творишь? Мы же, вроде, со всем определились еще зимой. Да, мы пару раз поебались года два назад, когда ты развелся с Аленой, а я разошелся с Ниной, да и потом периодически вставляло, но, блять, мы же решили быть взрослыми людьми. У меня есть Ира, у тебя — каждый раз новая. Или новый — похуй. Че ты лезешь-то?       — А хуй его знает, — у, если эта питерская фифочка матерится — дело дрянь. — Не то все, понимаешь? Накрывает только тобой.       — Я не романтик.       — Да поебать. Говорю, что думаю и как умею. Уважение поимей.       — К старшим-то? — Антон не сдерживает смешок и с наслаждением слышит недовольное ворчание Арсения. — Ладно-ладно, жги.       — Да че жечь-то? Я все сказал — горишь. Постоянно, причем. Самого знаешь как бесит? Я уже заебался понимать, что каждый подо мной — не тот. Даже если глаза зеленые и волосы светлые. Тупо не ты.       — Отличное наблюдение. Долго к нему шел?       — Ой, отъебись.       — Это я еще даже не приебался, вообще-то.       — Блять, окей, — Антон душу готов продать за эту злость в голосе Попова, — че ты от меня хочешь? Удалить фотку? Изменить хештег? Сжечь футболку? Перестать дрочить на тебя и путать имена во время траха? Прости, но не все в моих силах. Я хотя бы признаю, что все херово, а ты и дальше строишь счастливого парня.       А вот это уже серьезно.       — Вот только не лезь в мою жизнь, — потряхивает. — Если у тебя не вышло с личной жизнью, это не значит, что нужно лезть в чужую. У меня с Ирой все прекрасно, — его аж передергивает от хмыканья с той стороны. — Блять, мне лучше знать, как у нас дела. И лично мы цветем и пахнем.       — Оно и видно, Антон-второй-подбородок-потому-что-парень-Кузни-Шастун.       Пизда рулям, держите его семеро.       — Ты чего вообще к ней приебался? И я тебя просил ее так не называть. Дохуя раз.       — Да поебать вообще! — резко отзывается Арсений. — Думаешь, мне действительно нравится сидеть за вами на матче и видеть, как вы шепчетесь? Думаешь, я кайфую, когда вижу ее на первом ряду на съемках? Думаешь, я в восторге захожусь, когда она за тобой ходит хвостиком, потому что ни на что другое не способна? — Антон слова теряет. Тупо пялит в одну точку и думает только о том, что дышать было бы, в принципе, очень неплохо. Жизненно важно даже. — Че молчишь?       — Да вот, думаю, сейчас выезжать тебе ебало бить или дождаться концерта в Питере, благо он через три дня. Серьезно, ты перебарщиваешь. К тому же, — он делает паузу, собираясь с мыслями, — это ты тогда дал заднюю, помнишь? Я был готов попробовать, был готов рискнуть, потому что… Блять, тогда я горел. Я задыхался, а ты накормил меня своим «я-не-такой-это-вышло-случайно-давай-замнем». А теперь — это. Я тебя окончательно перестал понимать, Арс, честно. Ты можешь уже, наконец, определиться с тем, кто ты такой и чего хочешь? Потому что ты заебал идти ко дну и тащить меня за собой.       От того, что он выговаривается, выплескивая все, что накопилось за месяцы, легче не становится. Вот ни разу. Слова только оседают болезненными, пульсирующим осадками на легкие, мешая вдыхать морозный воздух, и Антон подавляет желание закашляться, потому что горло дерет еще не сгоревшей обидой.       Он ведь помнит. Все, блять, помнит. Все ночи в отелях, когда они жили в одном номере, когда сдвигали кровати, когда приходилось затыкать себе рот, чтобы Поз с Серым не услышали, находясь за стенкой, когда все конечности гудели на утро и спать хотелось — пиздец, но в голубых глазах напротив было тепло, а это все, что имело значение.       И помнит, естественно, тот самый день, когда Попов вдруг решил, что пора притормозить, потому что им стало уделяться слишком много внимания в Интернете. И если Антону было максимально похуй на это, потому что его никогда не трогало то, что СМИ трепали о его личной жизни, то Арсений, видимо, не был готов замарать свою покрытую таинственным мраком репутацию.       А теперь это.       Понять невозможно, простить — тем более. И все же…       — Арс? — снова подает голос Антон, не дождавшись ответа. — Вот нахуя ты такой? Ты бы знал, как я сожалею… Да обо всем. Вообще обо всем. Я порой сожалею, что вообще согласился участвовать в «Импровизации», потому что после нее такой пиздец в жизни начался, что врагу не пожелаешь. Я жить не успеваю, только существую как робот. Так еще и ты с твоими изменениями в настроении. Ты не Билли Миллиган, блять, это не твоя роль, хватит уже метаться. Я не вывожу, правда. Сил не хватает.       — Правда сожалеешь? — тихо спрашивает Арсений, и у Антона мурашки по коже от его тихого, надломленного голоса. Он легко может представить его бледную кожу и потерянный взгляд, и от этой картины переебывает так, что его буквально размазывает по стенке. Хочется волком выть да на стены бросаться, как в фильмах. — Сожалеешь… о нас?       Антон жмурится и зажимает пальцами переносицу.       А потом выдавливает комом:       — Нет. Хотел бы, но нет. Ты доволен?       — Нет, — однако.       — А че так?       — Мне тебя не хватает, — ебаный же ты ублюдок, — пиздец как, Шаст.       — Я тебя ненавижу, слышишь меня? — а сам трясется от того, что внутренности жгутом скручивает. До скрипа зубов и судорог по телу. — Больше всего на свете ненавижу, потому что ты мне жизнь сломал. К хуям сломал. Я до тебя нормальным, Арс, был. Я человеком был. А сейчас… — слова не идут. Он неопределенно взмахивает рукой и крепче сжимает нагревшийся телефон во влажной ладони. — Ладно, плевать. Иди там делай… что ты там делал. Увидимся через пару дней.       — Да, хорошо, — выдавливает Арсений, и Антон понимает — нихуя не хорошо. И буквально чувствует — не договаривает. Многое не договаривает. И практически уверен — разговор не закончен. От этого в разы хуже, чем после самого дикого похмелья, а Антон знает, что это такое.       Его так и подмывает послать Попова прямо сейчас, поставить точку, послать его так же, как тот его когда-то, просто потушить все, что снова и снова загорается всполохами. И с презрением вынужден признать — нихуя. Слишком слабый. Не может. Никогда не мог.       — Арс?       — Да? — он ненавидит эту надежду в голосе Арсения, потому что знает, что она не беспочвенна, и роняет всего три слова, ненавидя себя за них:       — Я тоже горю.