Билет на ту сторону

Сижу в комнате и оттираю очки от накопившейся за пару недель дряни. Звонок на обед прозвенел минут пять назад. Все ушли, а я остался. Не чистить же эту оптику при всём крысятнике? На самом деле, сегодня плохой день. Один из тех, в которые ты теряешь аппетит и сидишь с утра до вечера в апатии. И даже если все, кто здесь достаточно давно, отлично понимают, в чём дело, всё помнят, они предпочитают делать вид, что ничего такого нет. Все, кроме одного. Дверь открывается, с мерзким скрипом скользя по грязному полу. Мне даже как-то неловко перед Стервятником, который эту дверь открывает. В её суставах машинное масло вперемешку с жвачкой и чем-то ещё совсем уж неприятным. Стервятник тактично делает вид, что не замечает скрипа умирающей двери, и аккуратно входит в комнату. Сегодня у него особо траурный вид. А дело в том, что ровно три года назад умер Тень. На самом деле, в Доме не привыкли скорбеть о ком-либо дольше одних суток. Это один из негласных, но всем известных законов. Порой, если потеря слишком ужасна, разрешается сокрушаться о ней два или три дня. Но Стервятник нарушал все запреты и нормы приличия. Он (и вся Третья) оплакивал Тень вот уже три года. Вечный траур. Невосполнимая утрата. Не понимаю, почему он пришёл ко мне. Обычно эту дату он отмечает тем, что, немного поплакавшись бывшим «Чумным Дохлякам», идёт к себе травиться какой-то жуткой дрянью и попадает в кабинет Ральфа или в Могильник. Не понимаю, но радуюсь. Большой Птице я всегда радуюсь. Даже если у него большое горе, и весёлых посиделок с какими-нибудь вкусными настойками и коктейлями не планируется. Обращаю внимание, что одет он не только очень траурно, но и весьма вычурно. Значит, пришёл о чём-то просить. Что ж, смотрится он прекрасно. Нагло и беззастенчиво на него смотрю. Можно сказать, пялюсь. Кольца, ключи, идеально чёрные, острые ногти, от которых не оторвать глаз… Глаза! Ну конечно, я же без очков, ну как я мог забыть? Стервятник спрашивает, можно ли войти. Жестами приглашаю его сесть рядом. Делаю вид, что всё в порядке, и продолжаю оттирать зелёные линзы. Честно сказать, окажись я прямо сейчас рядом со Стервятником голым, но при этом в очках, я бы чувствовал себя гораздо более… защищено. В следующую секунду понимаю, что представлять себя голым рядом с Папой Птиц — далеко не лучшая идея, и на корню пресекаю всякие похабные мысли. У человека горе, а я… Грязное пятно на зелёном стекле не отмывается. Чёрт. Принимаюсь тереть его с удвоенной силой. Когда этот кошмар закончится? — Зачем заглянул в мою скромную обитель? — спрашиваю я. Звучит нелепо. С чего бы мне так выражаться? Сам не знаю, наверное, крыша едет от груза вожачества. Стервятник еле заметно улыбается. Видимо, он тоже считает, что крысятник не слишком похож на «скромный обитель». Ну или у него тоже едет крыша. Хотя как раз этот факт общеизвестный… — Хочу хоть как-то скрасить одиночество сегодня. Всего несколько слов, но столько боли. Невыносимо. И вот я уже знаю, что готов сделать что угодно, лишь бы он прекратил так себя чувствовать. Вспоминаю, что пришёл он не просто так, и скоро такая возможность у меня появится. Стервятник, всё ещё грустно улыбаясь, достаёт маленькую баночку откуда-то из чёрных складок своей одежды и отбирает мои очки. Протирает линзы жидкостью из баночки и надевает на моё лицо. Вместо какой-нибудь поганой шуточки говорю «спасибо». Так искренне, как могу. Большая Птица кивает и снова что-то достаёт из одежды. Это какая-то настойка. Что ж, всё становится чуточку понятнее. Почему-то он сегодня решил запивать горе со мной, а не со своей бывшей стаей. Странно, но приятно. Ничего не говоря (зачем слова сейчас?), достаю две замызганные чашки. Более чистых нет. Тех, которые могут стать чище, если их отмыть, тоже нет. Придётся довольствоваться этим. Стервятник наливает свою настойку в чашки. Жидкость мутная, тягучая и пахнет очень странно. То ли свежестью, то ли ночью, то ли вишней, то ли холодным спиртом… Это нечто наподобие «Лунной дороги» или «Ступенек», а то и что-нибудь похуже. Я понимаю, что влип. Мысленно смеюсь над каламбуром. В реальности стараюсь не улыбаться. Как показывает практика, все считают мою улыбку пошлой и наигранной. Мне-то без разницы, что они там считают, но это совершенно не подходит под ситуацию. Беру чашку в руки. Недоверчиво нюхаю густую жидкость. На самом деле, пахнет она весьма интригующе. Пока я медлю, Стервятник берёт свою кружку и, не отрываясь, выпивает половину. Внимательно смотрю за ним. Даже дыхание задержал. Думаю, что буду делать, если он сейчас в обморок хлопнется или ещё чего похуже. Но, к счастью, он никуда не хлопается, концы не отдаёт и на другую сторону не проваливается. Только смотрит на меня своими грустными, немного мутными глазами. Это обнадёживает, и я тоже пробую напиток. На удивление замечательная вещь. Я ожидал чего-нибудь настолько горького, что сводит челюсть (Стервятник только такое и пьёт, когда грустит), а настойка оказалась сладкой и немного терпкой. Пью ещё. Пытаюсь понять, из чего она всё-таки сделана. Она густая, вязкая, крепкая, почти ликёр. Понимаю, что в ней есть какая-то ягода. Смутно знакомый вкус, где-то я такое точно пробовал… Тупо смотрю на пустой стакан. Зависаю на несколько секунд и прихожу к выводу, что не могу понять, что это за ягода, потому что её не существует. Странно, что меня так быстро накрыло. Обычно я могу выпить в три раза больше и остаться трезвым. — Из чего она? — вопросительно смотрю на Стервятника, забыв, что через очки мои глаза не видны. Он улыбается. Всё так же грустно. — Ягоды, — пояснил он почти непринуждённо. — Подарок от Слепого. Удивлённо пялюсь на Большую Птицу. Потом на бутылку. Снова на Птицу. Он правда сделал настойку на ягодах из Леса? Я правда это выпил? — Не знал, что можно уносить что-то наподобие оттуда, — произношу я вслух свои мысли. — Можно, — безапелляционно отвечает Стервятник. Он уже допил свою чашку и хочет налить ещё и себе, и мне, но нашу прекрасную тишину нарушает звонок с обеда. Чёрт! Сейчас сюда придут мои крысята и всё испортят. Стервятник молча встаёт и прячет свою бутылку. Я печально гляжу на это всё. Как жаль, что он считает, что со мной можно только напиться. Я отлично знаю, что он любит долго и заумно разговаривать, любит и рассказывать, и слушать… Но со мной он почти всегда молчит. От осознания этого факта мне становится невероятно грустно. Кто бы мог подумать, что этот день может стать ещё паршивей? Пока я ухожу в свои мысли, происходит что-то странное. Стервятник вместо того, чтобы, как и подобает Птичьему Папе, развернуться и захромать прочь, подходит ко мне и берёт меня за руку. — Пошли. Пьяный шёпот прямо рядом с ухом, прикосновение чужой руки, затуманенный взгляд. Встаю и иду, даже не спрашивая куда. От всего этого кружится голова, и мысли улетают в какие-то дальние дали. Ну, а может, это от того, что я выпил, а потом резко встал. Не хочу об этом думать. Мы идём по шумным коридорам. Подстраиваюсь под хромающую походку своего печального спутника, и, кажется, мы начинаем дышать в унисон. Я почти слышу его мысли. «Крысы, птицы, псы, драконы, василиски… Зоопарк». Спускаемся на первый и заходим в пустой класс. Интересный поворот событий. Стервятник что-то ищет в своих бесчисленных карманах. Они замаскированы так, что их почти не видно. Но я знаю, что они есть. В конце концов он перестаёт выворачивать карманы и снимает один из ключей, которые всегда висят на его шее. Всё-таки спрашиваю, какого чёрта происходит. Стервятник оборачивается и смотрит на меня немного пьяными глазами. Кажется, он смутился. — Ты хочешь обратно в крысятник? Я, конечно же, не хочу ни в какой крысятник, но ответить я не успеваю. — Я отвлекаю тебя, — бормочет он. — Мне очень жаль, мне только нужно спросить кое-что, только одна маленькая просьба, и я больше не буду отвлекать тебя от дел… Что ж, он наконец сказал это вслух. Всё-таки ему от меня что-то нужно. А ведь зачем-то говорил про «одиночество», которое нужно «скрасить». Обидно. Ну, ничего не поделаешь. Сейчас нужно срочно уверить его, что я ни капли не занят, и что за час, два или даже десять часов без меня крысы не успеют совершить ничего фатального. Максимум кто-нибудь немного порежет состайника или себя. Такое и при мне иногда случается. Сообщаю всё это Стервятнику. Он немного шокирован. В его родном Гнезде такое было бы чем-то вроде мировой трагедии. Но он, кажется, успокаивается. Это радует. Повертев ключ в руке, он подходит к закрытой двери подсобки. Это кабинет химии, так что там учитель хранит кучу жидкостей, скляночек и порошочков, с которыми должен показывать нам всякие опыты. Но он почти никогда этого не делал. А потом ключ от комнатки вообще потерялся, и с тех пор её ни разу не открывали. Я подозреваю, случись такое в какой-нибудь наружной школе, этим бы занялись. Нашли бы ключ, сделали бы новый, выбили бы дверь… Но у нас, как известно, вовсе не наружность, поэтому на это дело просто наплевали. И сейчас я с нескрываемым интересом смотрю на то, как Стервятник легко открывает эту самую комнату. Заходим. Он закрывает дверь изнутри и включает маленькую настольную лампочку. Света не так много, но достаточно, чтобы рассмотреть комнату. Нифига себе! Да здесь не подсобка с химическими препаратами, а настоящая жилая комната. Присматриваюсь получше. Посередине стоит потрёпанный диван и маленький столик. А вот подальше — остатки оборудования. Понимаю, что они используются. Вопросительно смотрю на Стервятника. — Когда-то стащил ключ, чтобы сделать одну довольно сложную настойку, а потом решил не возвращать его, — без особого энтузиазма ответил он. Искренне восхищаюсь. Прикидываю некоторые цифры и прихожу к выводу, что «сложная настойка» — это «Лунная дорога». Сначала расстраиваюсь, потому что всегда верил, что она с другой стороны, а потом вспоминаю, из чего сделано то, что мы пили пару минут назад, и успокаиваюсь. Сажусь на диван и спрашиваю: — А как называется то, что ты сегодня притащил? Птичий Папа тоже садится. — Лесные слёзы, — гордо отвечает он. Да, названия придумывать он умеет. Мы немного молчим, а потом он наливает в непонятно откуда взявшиеся чашки «слёз» из тёмной бутылки. Я смотрю на неё, но не могу понять, сколько там осталось. — Здесь ещё есть, — успокаивает меня Стервятник, указывая куда-то в глубину комнаты. Я не отвечаю. Это не нужно. Некоторое время пьём молча. Мне начинает становиться неловко. Лучше пусть он уже попросит, что хотел, и перестанет так нервничать. Ему недостаточно боли и скорби, что ли? — Ты… ты ведь неплохо знал его? — спросил он наконец. Он только сказал это, а на меня уже нахлынули воспоминания. Далёкие, трёхлетней давности. Я тогда лежал в Могильнике после очередной операции. Обычно в моей палате никого не было, но тогда была какая-то эпидемия, и ко мне привели мальчика с желтыми хищными глазами и крючковатым носом. Я сразу понял, что это один из вожаков Третьей. А кто именно из них, я не знал. Это было очень странно. Во всех нормальных стаях вожаков было по одному, а в этой, видите ли, два. В довершение к этому цирку, они были абсолютно одинаковыми. Раньше я с этими чудными Птицами не общался. Но, как известно, в Могильной палате чертовски скучно, и уже на следующий день мы целыми днями играли в карты и разговаривали просто не прекращая. И всё бы хорошо, но через две недели я вышел из Могильника, а он нет. Ни через две недели, ни через три, ни через месяц. Однажды он приснился мне. Или я ему. Не важно. Важно то, что на следующий день нам сообщили, что его не выпишут. Никогда. Вот тогда-то, а точнее через пару месяцев, я и начал общаться со Стервятником. Ну как общаться… Пить горькие настойки и тонкими намёками говорить о том, кто так давно-недавно умер. Я смотрел на одного человека, а видел другого. Смотрел в пустое пространство за его плечами и видел Тень. И всё бы ничего, в Доме призраков можно найти в любом замшелом углу. Проблема была в том, что потом я смотрел в жёлтые глаза Стервятника и видел глаза его брата. Мне понадобилось много времени, чтобы научиться видеть перед собой именно Стервятника, а не Тень. Паршиво, если подумать, но что тут поделаешь? Главное, теперь я точно понимал, кто передо мной. Теперь я люблю его гораздо больше, чем когда-то Тень. Но вот я ему, похоже, не слишком нравлюсь. Во всяком случае, мы даже просто напиваемся вместе не так часто, что уж говорить про нормальное общение. Раньше мне казалось, что всё может наладиться, но потом что-то пошло не так. Порой это не даёт мне спать ночами и вообще очень расстраивает. Но всё это — моя тайна. Я ж не идиот, такие вещи кому-нибудь там рассказывать. — Относительно знал, — наконец ответил я на вопрос. — А что? Вижу, что он нервничает. С этим надо что-то делать. Выпиваю ещё один глоток и понимаю, что штука всё-таки необычная. Приходится приложить все усилия, чтобы не провалиться на другую сторону. Не надо мне этого сейчас. Я, конечно, люблю лес, но своё я уже отходил. Когда лежал в Могильнике и не мог встать. Понимаю, что Стервятник в таком же состоянии. Только он, в отличие от меня, кажется, сбежать не против. Это плохо, вместе ни в коем случае нельзя. Кто знает, чем это кончится? Держусь на грани, заодно не давая упасть ему. Тяжело и неприятно. Судорожно думаю, что делать. И тут до меня доходит. На секунду отпускаю его и снимаю очки. Кажется, Стервятник отвлекается от попытки уйти и смотрит мне в глаза. Ха, всегда это работает! Он хочет налить ещё, но я отказываюсь. Чувствую, выпьем ещё, сами начнём плакать ягодным спиртом да под шум деревьев Леса. — Знаешь, — как-то отвлечённо говорит он. — Знаешь, он всегда уходит в этот день. Я его не вижу. Я его тоже не вижу. Только сейчас осознаю это. Печально смотрю на Стервятника. Он, кажется, хочет перестать смотреть мне прямо в глаза, но просто не может отклеиться от них. Чувствую невероятную «благодарность» к Дому, что из всех своих детей он сотворил такое именно со мной. А вообще, похоже, когда я без очков, Стервятник чувствует себя комфортнее. Наверное понимает, что перед каждым встречным я их снимать точно не стану. Но ради него я готов смотреть на этот чертовски яркий, совсем не зелёный мир. — Я каждый раз очень боюсь, что теперь он ушёл навсегда, — продолжает Стервятник. Слушаю его чертовски внимательно. Я часто слушаю о чужих проблемах. Такова участь любого вожака. Но крысы рассказывают мне только о сломанных плеерах, больных прыщах и закончившихся презервативах. Когда ещё мне будут жаловаться о чём-то действительно печальном? — И понимаешь… Я так давно не разговаривал с ним. Когда он всегда рядом и молчит, это просто невыносимо. Но когда он уходит, мне становится только хуже. Не знаю, что ответить. Пью сладкую настойку прямо из бутылки. Отдаю Стервятнику. Он пьёт тоже. Закусывает губу, видимо, стараясь не плакать. — Сколько бы «Слёз» я не выпил, я не могу отправиться за ним. На той стороне у меня нет никакой власти над событиями. Вообще никакой. Прозрачная капелька течёт по его щеке. Старательно борюсь с желанием её вытереть. Вот с чего он взял, что рассказывать такие вещи мне — хорошая идея? Какую реакцию он хочет видеть? В это время Стервятник сам смахивает слезу и снова пристально смотрит на меня. Наверное, выглядит это забавно. Жёлтые хищные глаза, покрытые солёной влагой, напротив зелёных, судорожно мечущихся из стороны в сторону. У меня под рукой бутылка со сладким ядом, и это больше пить нельзя. Но нам просто необходимо сейчас же залить в себя как можно больше спирта… — Но у тебя ведь не так, неправда ли? Если б что-нибудь пил, поперхнулся бы и умер. А может и не надо ему больше спирта. Может, ему уже хватит. Продолжаю пребывать в состоянии шока, но отвечаю: — Да куда мне, — спохватываюсь и говорю правду. — Ну, да, если уж говорить на чистоту. — То есть, ты ходок? — спрашивает Стервятник с нескрываемой надеждой в голосе. Мне от этого почему-то становится тошно. Сейчас точно произойдёт что-то нехорошее. — Ну ёпт, ну то есть да, — отвечаю, стараясь вести себя спокойно. Кажется, мне это не удаётся. — Мне так жаль, что мы так мало времени проводим вместе, — неожиданно сменил тему Стервятник. — Что я пришёл к тебе только сейчас. А уж мне-то как жаль! Но что я могу поделать, если Птичий Папа предпочитает не тратить время на общение со всякими там Крысами. — Просто мне всегда кажется, что ты разговариваешь скорее с Тенью, чем со мной. Что ты не осознаёшь, что я — не он. Всё-то понимает. Умный, видите ли. Только вот это его предположение правильное ровно наполовину. Раньше так и было, но сейчас всё совсем по-другому. Но что-то доказать уже почти невозможно. — Да нет, — отвечаю я, погано улыбаясь. — Это ты себе напридумывал. Пропускает мои слова мимо ушей. Ну что ж, ладно, пусть не отвечает. Его проблемы. — Знаешь, я давно думаю… — слышу этот тон и чувствую, что мне не очень хочется слышать, о чём он там думает. — Раз ты ходок и раз ты знал его… Ты же можешь отправить меня туда, где я смогу поговорить с ним? Хотя бы не надолго. Ну заебись! Дожили! Не знаю, что ответить. Это так грустно и больно, что хочется просто уйти и сделать вид, что выполнить такую просьбу невозможно, да только это была бы ложь. Хочется смыть с себя чужую скорбь, да только она уже перемешалась со своей собственной. Пока я думаю, как ответить, Стервятник смотрит на меня глазами, полными надежды. Понимаю, что увильнуть не получится. — Да я, конечно, могу, — он почти улыбается. Вот ведь дерьмо. — Только вернуть тебя назад у меня уже не получится. Стервятник ошарашенно смотрит, а потом закусывает губу и отворачивается. Судя по всему, плачет. Снова не знаю, чем помочь. Пытаться устроить ему встречу с братом я не могу. Если он там и останется, я себе этого не прощу. Вроде нужно сказать что-нибудь, а вроде никакие слова здесь не помогут. Глотаю ещё немного «слёз» и неожиданно осознаю, что есть совсем другой путь, о котором он вряд ли задумывался. — Хэй, ты слышал сказку про Хранителя Времени? Птичий Папа поворачивается ко мне с недоумевающим выражением лица. — Ну… Ну да. — А что, если это не совсем сказка? Что, если кто-нибудь найдёт для тебя одну шестерёнку из этой истории? Он вытирает слезу. — Ты думаешь, что ты сможешь? — Попытаюсь, — отвечаю я честно. — Не смогу я, сделаю так, что сможет кто-то другой. А потом он отдаст её тебе. Наступает напряжённая тишина. То ли Стервятник обдумывает то, что я сказал, то ли пытается понять, зачем вообще стал у меня что-то спрашивать. А потом происходит что-то вообще невероятное. Он тянется ко мне, обхватывает руками шею и целует. Не в щёчку, не едва прикоснувшись, а по-настоящему. Схожу с ума от этого всего, но отвечаю сразу. Благо, опыт есть. Мы на секунду отрываемся друг от друга и снова начинаем целоваться. — Я и сам могу искать, — наконец произносит он, — это именно то, что мне нужно. Ты не представляешь, сколько для меня это значит. Ты подарил мне свет в конце тоннеля. Спасибо. — Да всегда пожалуйста. Голос немного не слушается, мысли немного путаются. Поэтому, я несу бред, а когда Стервятник встаёт и идёт в сторону двери, не сразу понимаю, что происходит. Когда до меня доходит, сразу же разочаровываюсь. Я, вообще-то, надеялся на продолжение. Тоже встаю, подхожу к Стервятнику вплотную, обнимаю за талию и аккуратно целую в шею. Он поворачивает грустно улыбающееся лицо ко мне. Офигеть. Как будто бы он всегда был моим. Будто мы вообще очень часто так делаем. — Слишком много скорби для одного человека, — очень искренне шепчу на ухо. — Тебе нужно расслабиться. Я знаю один отличный способ… Он мягко высвобождается из моих цепких объятий. — Прости, но не сегодня. Я успеваю уже разочароваться, но он добавляет. — Завтра. Здесь же. В три. Если ты, конечно, хочешь. Хочу ли я? Что за вопрос? Конечно да! Сообщаю об этом всём Птичьему Папе. Старательно удерживаю себя, чтобы не начать рассказывать ему, насколько хочу его и как. Он кладёт голову мне на плечо. Уходить не хочется. Снова надевать очки и привыкать к зелёному, очень странному миру, снова слушать нытьё крысят, а уж тем более тащиться на последний урок… Не в том я состоянии сейчас. Беру Стервятника за руку и веду к дивану. Он молча следует за мной. Как хорошо, когда есть человек, с которым вы доверяете друг другу! Полусадимся–полуложимся на мягкие подушки и остаёмся в таком положении, да ещё и в обнимку. Я знаю, что сейчас Птичий Папа думает о том, как он будет искать заветное колёсико. Тоже размышляю, как его найти. Это будет трудно, но я должен хотя бы попытаться. Кажется, я засыпаю. Он, видимо, тоже. Волны боли и горя уже не исходят от него в таких количествах, как минут пять назад, и я чувствую, что моя миссия здесь выполнена. — Только не проваливайся сейчас, — говорю я сонным голосом. — Ты всё равно сейчас нифига не найдёшь. — Хорошо, — отвечает он полушёпотом. Целую его куда попало. Попало ухо. Сам себе удивляюсь: никогда я не проявлял такой нежности. Но сейчас мне плевать, кто из нас как себя ведёт в обычных ситуациях, или какие ситуации вообще стоит считать обычными. Это не имеет никакого значения, пока тепло чужого тела согревает моё. А завтра мы ещё и повеселимся. Думаю о том, что этот день не так уж и плох и, возможно, о чём-то ещё. Сквозь пелену сна слышу шелест листьев, скрип огромного колеса и быстрое биение двух сердец.