Карта всех проблем

Он стоит в тени громоздкого дерева, едва расцветшего, и молча всматривается в лицо испугано всхлипывающего мальчишки. Тот, кажется, совсем не движется, лишь изредка мелко подрагивая, и в ужасе смотрит на огромного пса, который несколько ранее вальяжно разлегся у широченного древесного ствола. Мужчина хмыкает, впадая в минутную задумчивость. Смутная пелена воспоминаний мелькает перед глазами, но он не извлекает оттуда ничего существенного, хотя картинка с мальчишкой кажется до боли знакомой. Чувство какой-то потерянности отдает неприятной пульсацией в висках. Цзян Чэн отмахивается от явного ощущения дежавю, но отовсюду буквально веет невиданной старостью, чем-то по-юношески наивным и сладким до тошноты. [чем-то родным] Цзян Чэн не хочет думать, что это все значит. Мысли не приносят ничего, кроме головной боли, да и он совсем не привык рассуждать о чем-то, в существовании чего не уверен и вовсе. Попусту тратить время он, конечно же, тоже не собирается. Слегка присев на корточки, мужчина потянулся к задремавшему псу. Мальчишка на ветке, до этого пребывавший в испуганном смирении, тут же всполошился и забрался выше. Цзян Чэн едва ли усмехнулся, провел рукой по мягкой собачьей шерсти раз-другой и вновь уставился на ребенка, который за этот короткий миг пусть и ничуть не осмелел, но хотя бы позволил себе улыбнуться. Губы мужчины, коих столь давно не касалось даже подобие искренней улыбки, предательски растянулись в ответном жесте удивительно легко, а в миндалевидных глазах впервые за столько лет появилось что-то, отдаленно похожее на бесноватые огоньки, присущее только человеку по-настоящему живому. Позабытые чувства невесть почему кажутся мужчине чужими. Он отталкивает незнакомую радость, борется с ней и боится ее. При этом смотрит исключительно на пса-оборотня у своих ног. Кажется, обрати он взгляд на мальчишку еще раз, заразная улыбка никогда более не сойдет с его уставшего лица. Остатки благоразумия услужливо напоминают ему, что хорошо было бы покинуть это место, но сам он прекрасно знает, что нельзя. Мальчишка не держит, но и не отпускает. Похоже, сегодня ему придется сделать по меньшей мере одно доброе дело. [охотно] Бросив мальчику тихое «довольно бояться», видимо, в неловкой попытке успокоить его, он почесал пса за ухом, щелкнул того по носу и махнул рукой в сторону какой-то лачуги, которая, в отличие от всего прочего, не излучала столь явно родное тепло, но казалась достойным жилищем для человека, содержавшего подобное сокровище. Оборотень лениво поднялся на все четыре, вяло вильнул громадным хвостом и подался в указанном направлении. Такого рода покорность очень удивила Цзян Чэна, поскольку было совершенно очевидно, что он не являлся хозяином пса, но еще больше он подивился тому, какой веселой беспардонностью светился мальчишка, еще мгновенье тому назад в ужасе застывший на ветке и теперь уже ухватившийся за полы его одежд. В любой другой подобной ситуации впору было бы уже начать браниться, но ребенок рассыпался в благодарностях столь искренних и смотрел с таким восхищением, что мужчине ничего более и не оставалось, кроме как позволить ребенку истрепать собственные одежды в этом хаотичном благодарном порыве. [не столько одежды — душу] «Не за что». Срывается с уст едва слышное, но четкое — мальчик бы определенно разобрал. Цзян Чэн честно понятия не имеет, что еще сказать этому прыткому ребенку, и это проявление банальной вежливости кажется сейчас логичным и естественным донельзя. [кажется спасительным] Ему не приходится более ничего говорить. Мужчина не знает, стало ли ему от этого легче, но картинка вокруг него одинаково тускнеет, запах старья исчезает совсем и ухватившиеся за него ручонки становятся почти что призрачными. Видение схлопывается окончательно после того, как со стороны лачуги появляется еще один мальчик. Он что-то говорит и пусть его лицо остается мутной загадкой, оно почему-то кажется полным какой-то напускной серьезности, совершенно никак не вяжущейся с округлыми детскими чертами и уж точно не свойственной детям возраста столь юного. Эта серьезность растворяется, как только улыбчивый мальчишка поворачивается к своему, очевидно, другу. Он начинает что-то увлеченно рассказывать, при этом яростно жестикулируя. Последнее, что слышит Цзян Чэн — звонкий мальчишеский смех. Он принадлежит им обоим. На смену этой картинке перед глазами мгновенно возникает другая. Цзян Чэн не может понять, где конкретно находится — все вокруг размытое, туманное, местами даже скомканное. Объяснить это видение еще тяжелее, чем предыдущее. Он не уверен, что ему и в самом деле хочется что-либо себе объяснять. Он знает, что у него нет выбора. Вздохнув, мужчина протягивает руки перед собой, словно слепец без трости, и делает шаг. Не заметив препятствий, делает второй. Двигается осторожно и, казалось бы, тихо, но в зловеще звучной тишине поступь его получается громкой. Губы от раздражения невольно сжимаются в тонкую линию: последнее, чего ему сейчас хочется — расхаживать в невидении в поисках эфемерного чего-нибудь, дабы выбраться из проклятых видений как можно скорее. Он ведь и не уверен даже, что это якобы прошлое принадлежит ему самому, и от этого становится почему-то еще более тошно. Когда он собирается шагнуть вновь, позади вдруг слышится топот. Цзян Чэн оборачивается не то с опаской, не то с надеждой, и фигура в темных одеждах вихрем проносится мимо него. Проносится и падает наземь. Цзян Чэн не знает, от усталости это или человек ранен, но видение не позволяет ему это выяснить — протянув руку к человеку, он обнаруживает, что та ничего, по сути, и не касается. Бранится, наконец, сгоряча, а оттого непристойно громко. Стесняться ему более нечего. Это, в самом деле, раздражает больше всего остального. Человек же, миг тому назад рухнувший подле его ног, дергается в попытке подняться. Движения его будто бы сквозят необоримым изнеможением и Цзян Чэн неожиданно для себя замечает аналогичную тяжесть в его душе. Мнется почему-то, пытается понять, как это так получается, что ему ведома чужая сердечная боль, а потом неопределенно машет рукой и усаживается рядом с незнакомцем, все так же безрезультатно силясь узнать, кто тот, собственно, такой. Память подводит вот уже в который раз, но Цзян Чэн, благо, успевает исчерпать все свое раздражение. Злость сейчас показалась ему совершенно бессмысленной, пламенная ярость угасла практически полностью, оставив после себя что-то едва ли тлеющее. Еще слово-другое и он избавится, наконец, даже от дыма, ибо раз уж избавляться, так окончательно и бесповоротно. Так, чтобы наверняка. Так, чтобы никогда более не загореться ядовитым пламенем снова. Так, чтобы на душе стало счастливо, легко и хорошо-хорошо-хорошо. [пожалуйста] Еще одна мысль незнакомого человека будто бы невзначай возникает в его голове. Эта отдает беспомощностью, ненавистью и болью, кажется криком, что звонким эхом разбивается об его сердце, задевая небрежно и неаккуратно нити его догорающей в собственном гневе души. Почти что рвет их даже, но Цзян Чэна это едва ли заботит — тлеющее нечто внутри стремительно угасает, а с ним и все вокруг. «Догнать его спасти его помочь ему я могу я должен у меня получится он будет жив живи пожалуйста не смей погибать ради шицзе ради дяди Цзяна ради своей матушки ради меня в конце концов пожалуйста…» — раздается в голове поток чужих мыслей беспорядочно и громко, тупой болью стучит в висках и врезается в память совершенно безжалостно и абсолютно точно навсегда. Цзян Чэн не пытается остановить это, не пытается утихомирить очевидный хаос в собственной голове и уж тем более не пытается забыть то, что только что услышал. Человек, между тем, успевает подняться и вновь бежит, пусть прихрамывая, пусть медленно, но с завидной решимостью и без какой-либо жалости к своему телу-душе-сердцу-разуму. Изображение рассыпается мелким порохом окончательно и Цзян Чэн успевает подумать, что знает только одного человека, в чьей душе крайнее безрассудство так крепко срослось с чересчур явным чувством справедливости. Он просыпается в настоящем, кажется, лишь затем, чтобы прошептать уверенное: «Вэй Ин». «Я не ненавижу тебя». «Никогда не ненавидел».