Стыд

До чего же жалко. И она — жалкая. А то, что она способна переступить через собственную гордость и признаться в этом, — хуже всего. Джек жарко, чересчур жарко; удушающую жару инженерной палубы невозможно выносить. Она давно уже сорвала лямки, прикрывавшие грудь: слишком уж неудобно, как липнут кожаные полоски к нагревшейся, потной коже. Она снова меняет позу, ее бедра приподнимаются над койкой, когда она сжимает ладонь у себя между ног, где всё ноет. Трения и близко не хватает для того, чтобы успокоить это или утолить. Она разочарованно стонет, и звук эхом отражается от стен — достаточно громкий, чтобы его зафиксировала камера наблюдения, размещенная в верхнем углу ее заемного логова. Джек вздрагивает от этой мысли. Приподнявшись, Джек перебрасывает ноги через край койки и неуверенно встает. Тонкими пальцами нашаривает пряжку пояса; на то, чтобы ослабить ремень, уходит больше времени, чем хотелось бы. Отчаянное желание нарастает у нее внутри, ее запал уже подожжен. Возбуждение и тревога вместе сворачиваются внизу ее живота, и Джек вспыхивает краской — такой низкий, жалобный звук вырывается у нее из горла, когда ей, наконец, удается спустить штаны и перешагнуть через них. Она снова садится — и до неприятного четко осознает, что ей по-прежнему слишком, просто пиздец как жарко. Она переворачивается, ложится на живот, утыкается лицом в сгиб локтя. Она может чувствовать, как мокро и горячо у нее между ног, как промокло ее белье. Ей так отчаянно хочется прохлады, успокоения, удовольствия, любого рода разрядки. Джек просовывает руку между собой и постелью, оттягивая резинку трусов-шорт. — Блядь, — шипит она, проталкиваясь пальцами сквозь собственную смазку и нажимая на клитор. Она знает: ей этого недостаточно, но бедра вздрагивают навстречу ее ладони, нетерпеливо, ритмично. Она так невыносимо хочет кончить. Всё, что у нее есть — эта обжигающая жара. Джек приноравливается, надавливает на клитор поверх его капюшона. Она зажмуривается — она ненасытно жаждет хоть чего-то, что могло бы помочь. Ее мысли — без ее позволения, — останавливаются на совершенных темных волосах и холодных голубых глазах. Она сглатывает, пытаясь справиться с тем, как пересыхает вдруг у нее в горле. Ее бедра судорожно стараются остановиться, она старается сосредоточиться. (Прохладная кожаная поверхность касается блестящих складок у нее между ног — лишь поддразнивая, ничего больше. Проворные пальцы доводят ее до исступления, скользя по клитору, никогда не надавливая достаточно сильно — ровно настолько, чтобы давать ей иллюзию удовольствия. Джек пытается вдохнуть воздуха, застонать, зарычать — но вторая изящная рука, до того гладившая ее по щеке, сжимается вокруг горла, и только полузадушенный всхлип вырывается из ее обветренных губ. Всё здесь холодное, всего здесь мало для зверя, живущего у Джек под ребрами. Холодные губы прижимаются к ее уху; Джек снова пробует сделать вдох — и терпит неудачу: ее дыхательные пути перекрыты рассчитанной, недоброй хваткой. Плавный голос с легким акцентом зажигает у нее внутри пожар: — Что за ненасытная шлюшка.) Джек снова принимается за дело, неистово теребя клитор. Этого, блядь, просто мало. Она прикусывает нижнюю губу и меняет руку, судорожно приподняв бедра. Снова тянется себе между ног, и койка заглушает ее вскрик, когда она вводит в себя три пальца — грубо, безжалостно. Двигает ими вперед и назад, наслаждается жжением и растянутостью, и удовольствие в ее клиторе наконец нарастает. Она представляет, что это Миранда трахает ее так. Толкается сзади, вжимает ее лицом в твердую поверхность стола. Ее внутренние мышцы сжимаются вокруг ее пальцев в ответ на эту фантазию. Миранде было бы всё равно. Она, Джек — ошибка природы, примитивное существо, и оперативница «Цербера» обращалась бы с ней соответственно. У Джек дергает в животе, и она подается бедрами назад, ожидая прикосновения, которого нет. Отрицание и стыд от всего этого наконец доводят ее до точки, сталкивают за край. Она трахает себя еще жестче, и голос Миранды эхом отдается в ее разуме. «Шлюха». Джек стонет — всё ее тело застывает от напряжения и содрогается, ее соки капают с пальцев, стекают по руке. Оргазм обрушивается на нее, волны удовольствия накрывают одна за другой, и она толкается дрожащими бедрами вперед, пытаясь получить столько наслаждения, сколько сможет — до тех пор, пока не остается только ноющая боль растянутой плоти и последние судорожные сокращения. Наконец, когда удовольствие стихает, Джек убирает руку, обессиленно откидываясь на койке. Она прижимает мокрые пальцы к губам, слизывает с них липкую жидкость. Чувствует собственный вкус и вкус своего унижения. Ее усталый взгляд падает на одинокий, по-прежнему мигающий красный огонек камеры. Самая извращенная ее часть надеется, что чирлидерша смотрела на всё это.