Мама

Застегнуть все пуговички черного платья, поправить манжеты, одернуть воротник — необходимо прятать татуировку — вот и готово. Только рыжая прядь, как и прежде, воинственной антенкой выбивается из короткой стрижки. Единственное, что остается неизменным. Внимательно вглядывается в зеркало: девушка молода и здорова, красива, опрятна, только чего-то не хватает. Она думает и пытается вспомнить, найти недостаток. Все так, все хорошо. Смотрит, смотрит — вот оно! Улыбка. Ее нет. Опять. Потому что начало ноября. Потому что очередная годовщина. Потому что оказалась недостаточно сильна. Нужно исправиться. Дети будут волноваться, если она появится с кислой физиономией, а это плохо отразится на их… качестве. Именно так. Заказчик будет недоволен ее работой. Она должна беречь прекрасную репутацию. И прочь, прочь ненужные мысли о безопасности и здоровье этих несчастных! Эмма стискивает зубы и со злостью ударяет кулаком по стене рядом с зеркалом. Ловит себя на мысли, что лишний шум может потревожить ребят, взбаламутить тихую воду, поэтому нужно успокоиться. И злится еще сильнее, резче, до боли и слез в глазах, от бессилия и горького понимания гнетущей ничтожности. Еда — вот она кто. Тупой скот, способный только подчиняться, пастись на мирных лугах, в загоне за стеной, и даже от получения должности пастуха все равно ничего не изменилось. Она не хотела этого, но что ей было делать? А горше всего от того, что это жалкие отговорки. Хотела, еще как хотела, иначе бы ни в жизнь не согласилась. Рей тоже хорош. Она пыталась убедить себя в его виновности, что так вышло, пыталась честно ненавидеть его за опущенные не вовремя руки и потухший взгляд, но он исчез в свой срок и больше в ее жизни никогда не появлялся. Кто теперь скажет о его судьбе, кто поведает, что с ним сталось? Рей пропал, и, может быть, его оставили для разведения, одарив за честную, хорошо выполненную работу возможностью жить, а может, он все-таки стал изысканным блюдом для одного из этих монстров. Эмма осталась одна, и впору выть было от осознания поражения, а Мама была такой мягкой и дарила надежду. В конце концов, все это не так уж и плохо. Совсем не плохо видеть улыбки этих малюток каждый день, не плохо дарить им счастье на их короткий срок, обучать их, заботиться о них, делиться с ними нерастраченным теплом. И даже смерть у них не самая плохая — быстрая и почти безболезненная. Такое утешение твердила она себе каждый день перед завтраком. Иначе завтрак этот в нее не полезет. Стараться не рассматривать принятый выбор как ошибку, ничего не предпринимать. Но воспитывать и воспитывать, пестовать таланты, холить их и лелеять — вдруг у них что-нибудь да получится. И ведь получается, она видит это. И, пока другие способны, она будет верить, а на сердце давит тяжелый металл чипа, медленно и неутомимо отсчитывающего каждый грех и каждое неверное решение. Ну что ж. Эмма поднимает голову. Никуда не годится. Где осанка, где гордость, где лицо? Чего ты так похудела, милочка? Почему так бледна? Соберись! Она откидывает назад рыжую челку, зеленые глаза сверкают, как когда-то. Зеркало не расскажет и не покажет ее тайны, смолчит, даже если спросить. И она оставляет. Завязывает белоснежный фартук и безупречная во всем идет к выходу. Новое утро и новый день. Еще один. И не больше. Прежде чем открыть дверь она слышит топот детских ног и веселые голоса. — Доброе утро, — говорит она ласково. Двое мальчиков — один чуть старше, другой помладше — замирают на секунду, а потом кидаются к ней, хором радостно завопив: — Мама! Она улыбается.