***
Над искусственными скалами воцарилась искусственная ночь. Взошла почти полная луна. По крайней мере, в одном ублюдок не обманул: температура действительно немного повысилась. Холодно Гриммсону не было даже без одежды, напротив, каменная «земля», на которой он сидел, казалась теплой. Возможно, в том числе потому, что он до сих пор кипел от ярости — и, в глубине души, страха. Тишину «сектора» пересыпал легкий стрекот насекомых, наверняка искусственного происхождения, далекое журчание ручейка, которое теперь стало слышнее, потому что Гриммсон перебрался через первую полосу скал, и относительно мерное — зависело от усиления злобы — стучание камня о камень. Со сталью между ними. Гриммсон тщательно и осторожно обыскал свою новую тюрьму, отыскивая камни, подходящие для того, чтобы начать сбивать цепь, и отыскал два таких размером с кулак. Не больше. Остальные скалы и валуны были монолитными, и отколоть от них кусок руками у него бы не вышло. Тюрьма-«сектор» была относительно большой, ярдов в сто двадцать в самом широком месте, и повторяла скальный тибетский ландшафт, довольно впрочем разнообразно. В левом углу тек ручей. Всю ее можно было обойти вокруг по краю, начиная от арки и не заходя за сами скалы. В самом центре было единственное место, где можно было скрыться, образующие своеобразную, более-менее закрытую с трех сторон стенку. Это было логово угроба. Гриммсон издалека проверил его: тварь лежала внутри, положив морду на лапы, и, похоже, дремала. Угробы предпочитают охотиться днем, мрачно думал Гриммсон, удобнее переместив цепь, перехватывая камень и нанося новый удар. Бить было очень неудобно, замахнуться скованными руками выходило плохо. Звено, показавшееся ему слабее прочих, приняло удар с прежним равнодушием, но главное в этом деле — упорство. И обычно спят по ночам. Тварина Скамандера тоже должна сейчас спать. Раздолбать цепь к утру у него никак не выйдет. Что ж. Главное, спрятать от ублюдка попытки, и держать наготове камни. Шкуру угроба камнем, конечно, не пробить. Даже магией их можно взять, либо поливая сплошным потоком заклинаний, либо метя в глаза, и все равно не с одного раза. Значит, камень и глаза. Ни единого шанса, говорил ему опыт. Неминуемая смерть секунды за три, продолжал он. В лучшем случае, думал Гриммсон, вспоминая речь Скаманадера. Он устал, но спать почти не хотелось. Тело в целом ощущалось как-то отупевше, что могло быть из-за обезболивающего, которое переместил в него Скамандер. О том, как оно могло реагировать на первое «зелье», Гриммсон пытался не думать. Несмотря на все это он почти сразу заметил, как, пробираясь между скал, вспрыгивая с валуна на валун, огромная темная тень двигалась в его сторону. Гриммсон замер, склонившись над цепью и не мигая уставившись на нее. В лунном свете глаза твари едва заметно посверкивали оранжевым. Угроб тоже замер: должно быть, понял, что его заметили. После такого охотник обычно сразу бросается на добычу, хотя шансы и сокращаются. Эта тварь, однако, медлила. Потом сделала несколько шагов влево. Может, забрезжила слабая мысль, угроб шел к ручью? Конечно, ублюдок Скамандер может быть сколько угодно сумасшедшим, но его жуткие идеи не обязательно имеют нечто общее с реальностью. В конце концов, кто сказал, что безмозглый дикий зверь вообще понимает больные фантазии своего хозяина? Гриммсон слегка двинул рукой. Камень едва слышно скребнул о камень. Угроб снова повернул к нему голову. Гриммсон сжал камень. — Уйди, — прошипел он едва слышно. — Уйди, или я убью тебя. Угроб опустил замершую было в воздухе лапу, наклонил голову. Луна блеснула на рогах. Потом он решительно направился в сторону вскочившего человека. Гриммсон был опытным охотником. Он успел вскинуть камень и даже успел нанести удар — правда, попав в нос, не в глаза, — до того, как на него обрушился удар, пришедшийся вскользь. Следующий удар твари был нанесен сбоку, и оказался удачнее: Гриммсона сильно отбросило, и не на землю, а в сторону, о скалы. Он вскрикнул, врезавшись ничем не защищенным боком в неровный камень и проехавшись вниз. Судя по силе удара, минимум одно ребро его бы не пережило, но боли как таковой почти не было. Проблеск взгляда подсказал, что, судя по темной полосе на камне, кожу вспороло, и бок сильно закровил, хотя этого толком не чувствовалось. По лицу скользнули щупальца-«зубы», склизкие на ощупь, обвивая голову. Вот ЭТО почувствовать было просто. Взвывший Гриммсон перехватил камень и ударил еще раз, вслепую, куда-то по голове твари, прижавшей его к скале. Его сбили лапой на землю под утробный рык, и он упал спиной вперед, выронив камень, и вовремя подставил ноги, врезав вставшей над ним на дыбы твари по брюху. Не каждое диффиндо могло оставить на брюхе угроба царапину. Пинок не сделали ничего, кроме как разозлил тварь. Должно быть, разозлил: потому что щупальца на его голове дернулись ниже, стягиваясь на шее, и он подсознательно ожидал смертельного режущего движения, помня о пластинах внутри, но все, что приходилось ему пока делать, это только сражаться за вдох. Он задергался, вцепившись в них руками и пытаясь стащить их или хотя бы ослабить хватку, но пальцы скользили по грубой, измазанной слизью коже. Гриммсон отчаянно пинался, хаотично пытался ударить хоть куда-нибудь, и закричал еще раз, почувствовав, как лапа с чудовищными, в ладонь длиной когтями мазнула его по раненому боку. Бедра прижало к получешуйчатому, полукожистому покрову звериного брюха. Он едва почувствовал, что лапа отдернулась, потому что два щупальца забрались к нему в рот, отталкивая язык. Гриммсон подавился криком. Они забили все сразу, странно и коротко нырнув глубже в глотку, и на секунду ему показалось, что его сейчас вырвет, и он просто захлебнется. Гриммсон скорее рефлекторно, чем осознанно, стиснул зубы, но осознав это, сжал их так сильно, как смог. Угроб рыкнул. Щупальца слегка дрогнули, но и только. Что этой твари человечьи зубы? По крайней мере, они отдернулись от стенки горла, оборачиваясь вокруг языка с двух сторон, словно собираясь его вырвать, и Гриммсон снова невольно закричал, но услышал только жалкий задушенный стон. Вкус слизи, часть которой он успел проглотить, походил на смесь гнилья и спревшей травы. Ему не отсекло и не выдернуло язык, но его действительно потянуло вперед, словно ощупывая по всей длине, почти до корня, и Гриммсон машинально дернул головой и стиснул зубы еще сильнее, пытаясь вгрызться в кожистые отростки. Зубы разжались сами собой, когда он завопил. По животу у самого члена заскользило что-то еще более склизкое, чем щупальца, и такое же гибкое. Он задергался с удвоенной силой, и на секунду ему показалось, что это принесло свои плоды — тварь, до сих пор прижавшаясь к нему, слегка отстранилась, и ему удалось еще раз занести ногу и пнуть ее. Член зверя ткнулся ниже, ища вход, и этот маневр ему только помог. Гриммсон снова закричал, как смог, почувствовав сильное давление, нараставшее до тех пор, пока оно не подалось. Угроб дернул бедрами, прижимая их вплотную, и туже стянул щупальца. Движения не было. Они застыли так, и Гриммсон полулежал, полувисел, задыхаясь от ужаса, отвращения, ненависти и начавшей пробиваться боли. Пару секунд спустя внутри его тела что-то дернулось, и он почувствовал, как член твари начинает пропихиваться дальше. По бедру тонкой струйкой засочилось что-то горячее; наверное, кровь. Угроб глуховато порыкивал, но почти не шевелился, исключая покачивающиеся щупальца. Слизь тянулась с них, поглаживающих язык, наполняя рот и стекая глубже. Гриммсон почти ничего не видел, но хорошо ощущал, как стенки органов в животе теснятся, пропуская извивающуюся трубку, продолжающую становиться все длиннее и длиннее. Его постепенно, с усилием наполняло изнутри чем-то узким, немногим шире щупалец во рту. Потом это остановилось. Гриммсон заставил себя дышать. Каждый вдох отдавался в животе наполовину: ему как будто начало что-то мешать, и вскоре он понял, что. Член твари стал постепенно, фрагментами разбухать внутри. Гриммсон подумал, что он умрет, и впервые за всю жизнь хотел этого. Его тело сдавливалось, давая в себе место чужеродному, звериному органу; кажется, что-то не выдерживало. Обезболивающее мешало ему понять, насколько его изорвало внутри, но когда его действие закончится... Щупальца снова стиснули его язык, падая в глотку, Гриммсон подавился и дернулся, уже слабо, как подыхающая в капкане тварь, и нечто горячее хлынуло ему внутрь, словно в желудок, нет, ниже, переместили гораздо больше зелья, чем сегодня днем. Кипящего зелья. Это было почти невозможно выносить, и это тянулось и тянулось, продолжая убивать его, заполняя, как чашу. Потом угроб долго фыркнул, выдыхая воняющий гнилью и сушняком воздух, и резко отстранился, а потом отпрыгнул. И еще раз: тварь удалялась в сторону ручья, не обращая на него больше никакого внимания. Гриммсон упал на камень, ловя ртом воздух, задыхаясь, пытаясь перевернуться и откашляться, отплеваться. Вместо слюны изо рта текла слизь. Его все-таки вырвало. Мышцы едва слушались его: выжатые и сведенные под конец этой долгой судорогой ужаса, они отказывались его держать. Бок действительно кровил, и кровь продолжала течь до сих пор. Дрожа всем телом, дыша с таким трудом, будто ему все еще сдавливали диафрагму или шею, Гриммсон с огромным трудом сумел сесть, ощущая, как живот становится немного менее напряженным. Он увидел, как из него, пачкая внутреннюю стороны бедер и каменную «землю», натекла целая лужица светло-фиолетовой, вязковатой жидкости менее густой, чем слизь. Местами она была окрашена в розоватый, быстро растворяющийся в ней красный, и все продолжала вяло, неторопливо сочиться, не останавливаясь. Его вырвало еще раз.***
Гриммсон очнулся от боли, и, ощутив ее, первые несколько мгновений лежал неподвижно, с бешено колотящимся сердцем. Его сознание инстинктивно вцепилось в эту боль, судорожно ощупывая каждый ее фрагмент и отмечая его, и лишь секунду спустя отдернулось, отдавая бразды правления ему настоящему. Но он уже знал, что был жив. Он... существовал. Он, кажется, просто отключился на несколько часов. Гриммсон часто имел дело с жизнью и смертью, и хорошо их знал. Он знал и сейчас, но скорее инстинктивно, а не разумом: память, хранящая образы многих лет, в эти секунды слегка размывалась, недоуменно и слишком далеко. Ледяное серое ничто, враставшее в него последние месяцы и вытесненнное тем, что происходило вчера, но не исчезнувшее, вновь развернулось в его болезненном полусне-истощении, больше похожем на потерю сознания, и стирала все. Потом пришли звуки и свет — шумевший рядом ручей, золотое тепло солнечных лучей, пробивавшихся даже сквозь закрытые веки, тепло, окутывавшее его, как одеяло. Ничто растворялось, вытесненное жизнью. Вместе с жизнью возвращалась память. На секунду Гриммсон подумал, что мог бы без этого обойтись. Болело все. Ночью он смог доковылять до ручья, почти инстинктивно, как всякая раненая тварь, стремящаяся к воде, — по дороге, похоже, подвернув сведенную ногу. Во рту до сих пор стоял омерзительный привкус. Гриммсон сел, морщась и попутно отмечая, что вокруг не было никакого движения — он явно был один, дикая тварь, угроб, проводила время где-то в другом месте, — и медленно перевел взгляд на раненый бок. Тот приобрел жутковатый цвет, распространившийся далеко за границы раны, а сама она почернела от запекшейся крови. Стоило ему опереться дрожащей рукой о землю, как это потянуло за собой мышцы и кожу у ребер, и подсохшие сгустки снова разошлись, выпуская кровяную струйку. Что здесь сделаешь без магии? Кружилась голова, мутило, он чувствовал, как начинает становиться слишком жарко. Руки и ноги сгибались с трудом. Живот болел так, словно его набили тлеющими углями. Гриммсон опустил взгляд ниже и отвел его, тщательно отмечая место искусственного солнца на небосводе. Если оно и впрямь повторяло свой настоящий ход, то сейчас должно быть... часов семь утра. Среди памяти вернулась и память о том, что сказал ублюдок Скамандер — о том, что он будет заявляться сюда утром и вечером и «лечить его, если потребуется». Гриммсон закрыл глаза и снова откинулся на каменную землю; звякнула цепь кандалов. Тень от ближайшего валуна милосердно накрыла его голову. Он может просто остаться лежать здесь, и все. Как скоро он умрет от того, что его выебала огромная дикая тварь? В смысле, от заражения. И кровопотери. Он сильный и выносливый человек, и много раз... память смялась, не позволяя вытащить картинки и чувства из старой мешанины. Можно просто расковырять поглубже рану на боку, ну, или перегрызть себе руки, чтобы ускорить процесс. Смерть — противопоставление жизни, но это два конца одной палочки, а не ледяное азкабанское ничто. Скамандер пойдет его искать, без сомнений. Гриммсон вспоминал взгляд, похожий на расплавленный металл, и нечеловеческое внимание, кажущееся таким рассеянным, но накрывающее всю свою территорию, как сеткой, и смыкающееся мгновенно. А эта тюрьма больше его камеры в Азкабане, но все равно не очень большая. Он дышал медленно и размеренно. Звенел ручей и неразличимые насекомые, тибетские скалы были теплыми, явное небо набирало синий цвет, лучи золотили воздух. Вокруг была жизнь, и он был жив. И глубоко внутри, центром своей сущности, всю жизнь приводившей его к победе в охотах на зверей и людей, он физически не мог от этого отказаться. Гриммсон полежал еще немного. Потом он привстал, опираясь на валун, и очень медленно захромал к краю сектора, выходящему на арку. Ньют Скамандер шагнул через выглядевший таким недосягаемым теперь порожек примерно через полчаса с того момента, как Гриммсону удалось туда добраться. Перед ним, повинуясь его магии, плыли большой блестящий таз и обычных размеров миска. С плеча свисала потрепанная сумка. Увидев Гриммсона, привалившегося к валуну, торчавшему почти в шаге от магического барьера, Ньют сначала просиял искренней улыбкой, но потом на его лице появилось сосредоточенное, целенаправленное выражение. — Доброе утро, — сказал он, отсылая таз и миску взмахом палочки левее, где они встали на каменную землю. — Я знал, что вы быстро поладите! Сейчас, подожди немного. Где больше болит? — Везде, — безразлично выдавил после долгой паузы Гриммсон. Ньют присел рядом с ним, одной рукой скидывая сумку и открывая ее, а второй перемещая палочку. Гриммсон снова почувствовал на теле магию, и это было так же освежающе, как вода. Ньют посмотрел ему в глаза пытливым, оценивающим взглядом, осторожно, но тяжело, словно приковывая к месту. Пока Гриммсон ждал, он пару раз обдумывал мысль о том, чтобы снова попытаться напасть, если ублюдок потеряет бдительность, но ему не хватало сил собраться. Все болело, температура тела, кажется, поднялась еще выше, и на взгляд Ньюта Скамандера Гриммсон ответил своим со спрятанной угрозой, но спрятанной пока довольно глубоко. Ньют слегка, успокаивающе улыбнулся ему, а потом дотронулся до его руки и отвел ее, открывая рану на боку. Гриммсон вяло дернулся от прикосновения. — Ничего страшного, — утешающе сказал Ньют, водя палочкой над раной. — Так понимаю, это ты о камни? Что-то щелкнуло в глубине. Гриммсон снова вздрогнул, но Ньют придержал его, быстро опустив руку на грудь. Гриммсон пару мгновений вяло раздумывал о том, не впиться ли в его руку зубами, но неизбежно вспомнил вкус слизи, когда он в последней раз пытался что-то укусить, и его снова начало подташнивать. Горение на боку, слегка усилившееся, однако, постепенно утихало. Над раной завис флакончик, вынутый из сумки, тонкой струйкой поливая ее чем-то прозрачно-искрящимся, пока палочка переместилась к животу. Свернутая кровь убиралась, ткани срастались, новая кожа покрывала рану. Жжение внутри живота тоже начинало утихать, но там Ньют задержался дольше, нахмурившись и что-то бормоча себе под нос. — Выпей... ах, ладно, — он не глядя подтащил к себе открытую сумку и нащупал внутри нее несколько пузырьков. Их содержимое переместилось внутрь без участия Гриммсона. Потом Ньют откинулся назад, покачнувшись, и критически осмотрел тело перед ним, снова медленно водя палочкой, чтобы, то и дело прерываясь, добавить то тут, то там заклинание. Боль исчезала, как и пришла утром — фрагментами, рассеиваясь в слабом расслаблении. Гриммсон с облегчением чувствовал, что ткани восстанавливаются, и тело постепенно разжимало стиснутые мышцы, позволяя себя отдыхать. Его почти заклонило в сон. Он резко открыл глаза, испугавшись этого. — Я дал тебе восстанавливающие и укрепляющие, конечно, — сказал Ньют. — Но тебе все равно надо сейчас поесть. Еще месяц в том страшном месте, и ты заработал бы истощение. — Ньют глянул куда-то выше, на скалы, и улыбнулся. — К тому же у нас будет хорошая компания! Гриммсон с ужасом дернулся, отшатываясь от камня, на который опирался спиной: после лечения в него словно вдохнули новую жизнь, и сейчас его тело без капли участия разума просто хотело ее сохранить. На площадку, скребнув когтями об этот валун, в несколько прыжков спустился угроб. — Ох, прости, Кевел. Совсем замотался. Ньют магией призвал блестящий таз, стоявший у арки. Тот наполняли куски сырого мяса. Таз опустился неподалеку. Угроб, глянув на Гриммсона и увернувшись от руки Ньюта, направился к нему, и сначала опустил туда морду со щупальцами, а потом улегся рядом, звучно поглощая мясо. Ньют в последний раз осмотрел и ощупал кожу вокруг раны на боку, а потом встал, поднимая с собой сумку, и вскоре перед моргнувшим Гриммсоном прямо на землю опустилась миска. Он неверяще посмотрел на нее. Какое-то мгновение он ожидал увидеть там тоже сырое мясо, но нет: внутри лежала, судя по запаху, вареная говядина с крупно нарубленными овощами. Ни ложек, ни вилок, ни, конечно, ножей не было. Гриммсон вдруг нашел это забавным. Достаточно забавным, чтобы улыбнуться. Усмехнуться. Засмеяться. — Мерлин, ты, ты больной, Скамандер, ты конченый псих, — поднял он голову, хрипло смеясь и глядя на Ньюта. — Гребаный больной урод. Ублюдок. Тот мягко смотрел на него в ответ, и в конце концов Гриммсон перестал смеяться. Он покачал головой, словно не веря своим мыслям. — У тебя ничего не получится. Этот... маразм с... детенышами. Конечно нет. Я человек! Очнись, ублюдок, я же человек! Ньют вздохнул. — Тебе просто надо привыкнуть, — повторил он то же, что и вчера, тем же тоном, и сел прямо на землю, в шаге от барьера с той стороны. Абсолютно недосягаемый. — Я понимаю, это может быть непросто вот так, сразу. Наверное, в этом есть и моя вина. Я ведь считал тебя по умолчанию разбирающимся в угробах, раз ты так долго на них охотился. Но, похоже, для убийств и правда не нужны знания. Ешь, — он кивнул на миску и открыл записную книжку. — Я тебе расскажу. Это, боюсь, во многом устаревшая информация. Сейчас угробов слишком мало, чтобы иметь какую-то опору в целом ряде вещей. Гриммсон неверяще уставился на него, перелистывающего страницы. Взгляд длился и длился — бесплодный, пока Гриммсон постепенно, секунда за секундой не начал осознавать, что Ньюту Скамандеру все равно было, верил он ему или нет. Его вера, мысли или мнение не играли никакой роли. — Евразийские угробы в среднем живут до сотни лет, — начал Ньют, — и образуют пары на всю жизнь. Их шкуры, когти, кости и рога обладают высокой устойчивостью к заклинаниям, а рога давно используются и высоко ценятся в зельеварении — как один из компонентов лечебных зелий при неизвестных магических повреждениях, блокирующих инородные проявления магии. К сожалению, несмотря на то, что угробы раз в два года сбрасывают верхние слои рогов естественным образом, среди бесчестных дельцов широко распространена охота на этих созданий именно ради рогов. Сейчас угробы находятся на грани полного исчезновения, несмотря на то, что естественных врагов, кроме троллей и человека, у них нет. Гриммсон хорошо помнил, что для того, чтобы вырезать рога из мертвой туши, приходилось сначала отпиливать и разбивать голову, только потом выламывая верхний фрагмент черепа, и то он поддавался с огромным трудом. Магии требовалось немало. Всякая задохлая шваль пыталась рыскать по горам в поисках сброшенных чехлов, но такая добыча ценилась гораздо дешевле. Всем известно, что ингредиент из свежей туши обладает большей силой, чем просто выброшенный самой тварью. Угробы были мощными противниками, но настоящих охотников это не останавливало. Краем глаза Гриммсон отметил, что угроб поднял голову из ополовиненного таза и шумно облизнулся, встряхнув щупальцами, и вернулся к еде более лениво. Запах из «его собственной» миски, напоминавшей Гриммсону собачью, был неприятно аппетитным. Когда он в последний раз ел? Гриммсон перевел на нее взгляд. Есть ли смысл в голодовке? Возможно ли спрятать миску и использовать ее, чтобы напасть или разбить цепь? Он подвигал ее. Нет, конечно, алюминий. Может, даже заколдованный так, чтобы вскоре исчезнуть, так что попытка заточить его будет тратой времени. Пахло вкусно. Может, в мясе встретятся кости, способные послужить не второй цели, так первой? Ньют перелистнул страницу. — К несчастью, их не спасает и то, что у них, как у большинства волшебных созданий от класса XXX, период размножения не привязан к определенному временному отрезку. Питание... ну, это тебе не интересно, это моя забота... брачные ритуалы угробов отличаются разнообразием, но главное в них — привлечение внимания шумом. Обычно молодые угробы ревут, чтобы дать сигнал потенциальным партнерам, некоторые дополнительно к этому обрушивают камни или даже устраивают обвалы. Угроб неподалеку встал, отворачиваясь от опустевшего таза, зевнул и, смерив Гриммсона и Ньюта внимательным взглядом, широкими прыжками удалился куда-то вглубь, к западу сектора: видимо, напиться у ручья. Гриммсон сразу почувствовал себя немного свободнее. — В качестве более близкого знакомства и первого элемента спаривания угробы обвивают головы хоботками. Различают до пятнадцати способов игрового взаимодействия-переплетения, в зависимости от цели и настроения партнеров. Половые органы у самцов, расположенные за пластиной, достигают двадцати-двадцати двух дюймов и состоят из шести секторов, каждый из которых последовательно совмещен с предыдущим. Ввиду специфического строения органов самки, это служит залогом полноценного полового акта и наиболее успешного оплодотворения. Несмотря на то, что угробы состоят в близком родстве с подсемейством драконообразных, они являются живородящими. Угроб вернулся. Он вспрыгнул на скошенные скалы с поспешностью, — из-под когтей брызнула крошка, — и более спокойно спустился вниз, направившись к ним. Гриммсон замер. Все мышцы в его теле снова напряглись. Громко облизываясь, зверь потоптался позади, а потом подошел и улегся вплотную сразу за ним. Гриммсон кожей ощущал жар, исходивший от его тела. — Посмотрите кто вернулся, — радостно сказал Ньют. — Не поверишь, мне всегда казалось, что Кевел у нас, ну как сказать, думает в основном о себе. Но ты ему нравишься, как я и думал. — Ньют опустил записную книжку. — Почему ты не ешь? Он слегка нахмурился и потянулся было за до сих пор полной миской, но угроб за спиной у Гриммсона заворчал: это был звук очень, очень далекого обвала, безопасного своей дальностью. Но не дай Мерлин оказаться поблизости. — Все, все, Кевел, что ты, — Ньют вскинул обе руки, показывая пустые ладони, и одновременно поднялся, попятившись. — Просто хотел проверить. Он отсел подальше, и, усмехнувшись себе под нос, снова открыл книжку. Ворчание-клокот почти утихло. — Самка вынашивает детенышей по четыре месяца, и после родов, если условия вокруг крайне благоприятны, в течение примерно двух месяцев снова может быть готова к зачатию. В природе обычный срок для этого составляет, однако, в среднем полгода. Двойни у угробов нечасты, а тройни не рождаются: обычно за раз самка производит на свет только одного детеныша. При рождении они весят около пятнадцати фунтов, появляясь на свет слепыми и сформированными не до конца, и открывают глаза спустя две-две с половиной недели. Половой зрелости детеныши достигают за пять лет, и все это время о них заботятся родители. Органы самки во время беременности приобретают дополнительную эластичность, что позволяет, при общей схожести каркаса по сравнению с самцом, вместить развивающегося детеныша. Голос Скамандера сошел на нет. Он снова смерил Гриммсона взглядом, слегка отстраненным теперь, и под ним тот невольно замер. — Вот еще что меня беспокоит, — сказал он. — Я, конечно, дал тебе сегодня еще порцию того зелья на основе полиджуса, и буду давать впредь, но для человека, даже твоей комплекции, это все равно может быть немного болезненно, а болевые ощущения во время вынашивания могут сказаться на детеныше. Знаешь, подожди немного, я... постой, я тебе что, сегодня не давал обезболивающее? Он порылся в сумке. — Голова дырявая. Сейчас принесу. В опустевшем секторе единственный оставшийся человек, сжавшись, спиной ощущал дыхание зверя и собирался с силами. Очень, очень осторожно Гриммсон переставил руку и попытался, привстав, на какую-то пару дюймов переместиться вправо. Почти утихший клокот мгновенно возрос до рычания, и по плечу у него скользнула лапа: Гриммсон подавился вдохом, но когти не вспороли тело. Угроб их не выпустил. Гриммсон развернулся, хватая единственное, что было рядом — легкую миску с рагу — и наотмашь врезая ею зверю по морде. Еда выплеснулась на камни; миска покатилась следом, потому что тварь так боднула его головой, что он, и без того сидевший, свалился на спину. Тональность рыка поменялась, угроб не занес лапу еще раз, а просто навалился на человека сверху всем телом. Гриммсона неконтролируемо затрясло. Разум, логика, сознание заходились воплями, и вслух он тоже, кажется, вскрикнул, пытаясь даже не сбежать, а отползти. Бессмысленно: ему удалось перевернуться, но тут же на его спину навалился тяжелый, горячий вес. Однако угроб не стал душить его, как вчера: он вовсе не протянул щупалец, только сердито рыкнул, опуская ему на загривок лапу. Внутри таились когти, каждый из которых мог проткнуть его шею насквозь. Вторая уперлась в землю недалеко от его лица. На этот раз зверь тратил меньше времени, и движения его были короче и точнее, даже злее. Член ткнулся в растянутый со вчера вход, и в его протискивании вперед было меньше поиска. Гриммсон дернулся еще раз, почти забыв о лапе, всем телом, приподнимаясь, и на мгновение замер: извивающиеся, ищущие движения внутри задели какую-то точку. Он издал полувсхлип, полувсхрип, пронизанный внезапным ужасом. Начавший разбухать сектор, кольцо, или что там, снова слегка ее задели. Он дернулся изо всех сил. Мысль о том, что это может хоть как-то нравиться, была настолько чудовищной, что он извернулся, как мог, чтобы выбраться, сжался и зарычал. Угроб рявкнул у него над головой, но убрал лапу, соскользнувшую вниз на камень. Все мышцы снова свело, и звериный член, добравшийся как будто до середины живота, сдавило, но он все равно распухал, преодолевая эту судорогу, и скоро, быстрее, чем раньше, внутрь хлынула горячая сперма. Гриммсон не знал, как внутри оставалось для нее хоть какое-то место. По ощущениям в него всунули нечто, забившее наглухо все, что было можно, и растянувшее кишечник до предела. Но вязковатая жидкость продолжала течь, забиваясь и заполняя, и когда угроб, рыкнув ему в ухо напоследок, отстранился, садясь, это ощущалось почти... странно. Смертельного — да и иных — ударов не последовало. Гриммсон перевел дух, приподнимаясь на дрожащих руках. Зверь не собирался сейчас его убивать, хотя и не отошел. Его массивное тело, источающее тепло сильнее, чем нагретая скала, все еще было вплотную. Гриммсон медленно поднял голову, собираясь сесть, и у него снова перехватило дыхание. У порога арки, прислонившись спиной к ее обрамлению, стоял Скамандер. В руках у него был флакончик. Он, улыбаясь, смотрел на Гриммсона и угроба. — Ты молодец. Я принес обезболивающее, — он шагнул вперед, тряхнув флакончиком. — Не хочешь выпить сам? Все время перемещать жидкости вредно. Ньют подошел ближе, доставая палочку, и больше не стал садиться. Гриммсон, задыхаясь от унижения, хотел убить его — так, так хотел, но только подобрался, садясь, перепачканный в светло-фиолетовой звериной сперме. — Насчет органов — я пересмотрел памятки святого Мунго. Знаешь, и детенышу, и тебе будет гораздо удобнее, если мы просто сократим их количество в брюшине. К тому же, Кевел из помета с двойней, и это может передаваться по наследству. Тебе спокойно можно убрать часть печени, кишечника и одну почку, сдвинуть выше желудок, остальные замкнем друг на друга. Конечно, в природе это было бы опасно, но здесь ты все время останешься у меня на виду, так что я смогу контролировать твое состояние. Бояться нечего. Он сделал еще шаг к барьеру, не опуская палочку. Гриммсон отшатнулся. Он не начинал верить словам ублюдка Скамандера. Вера и неверие были слишком абстрактными категориями. Он просто знал, что это реальность, и, ослабевший, попытался отстраниться, отодвинуться, потому что это было все, что он мог прямо сейчас сделать, и когда он наткнулся спиной на бок угроба, даже это уже не заставило его вздрогнуть. Над его головой раздалось приглушенное ворчание. На каменную землю снова опустилась лапа, но на сей раз когти на ней были выпущены. И встала она перед ним, перешагнув тело, словно закрывая. Ворчание не нарастало. Оно было ровным, устойчивым и очень низким. Гриммсон в «клетке» из лап угроба неверяще приподнял голову. Зверь над ним уставился на Ньюта Скамандера, продолжая приглушенно рычать. Тот посмотрел в ответ тем самым железным взглядом, но несколько секунд спустя закатил глаза. — Ох, Мерлин. Это было просто предложение.***
Гриммсон лежал на одной из «внутренних» террасок навзничь, вытянувшись во весь рост. Над сектором стоял очередной ослепительно ясный день, и искусственное солнце щедро заливало скалы. Гриммсон чувствовал его ленивое, яркое тепло, как прибой, впитывая его всем телом. Кроме тех его участков, которое закрывало тепло иного типа. Более тяжелое. Не менее яркое. Угроб дремал рядом, положив ему на грудь тяжелую голову, перекинув переднюю лапу через его тело и поджав под свой бок — и его тоже, Гриммсон ощущал давление у давно залеченных ребер, — другую. Щупальца и массивная лапа свешивалась с правого бока, касаясь скалы. Время от времени, в полусне, десятидюймовые когти чуть-чуть выходили вперед, поскребывая камень, и Гриммсон чувствовал, как зверь умиротворенно вздыхал. Чувствовал, но почти не слышал. Не слышал он и скребков: любой звук заглушался его собственным шкрябаньем стали цепочки. Он перекинул обе руки направо, чтобы было удобнее, перевил через пальцы фрагмент цепи и теперь тер его о «землю». Постепенное, неумолимое перетирание в конце концов стало казаться ему эффективнее попыток сбить зачарованный металл, и оно начало приносить свои плоды. И звено цепочки в выбранном месте со временем стало тоньше. Если бы он работал над этим усерднее, возможно, дело бы пошло быстрее. Гриммсон снова сделал паузу. Он вдруг понял, что шкрябанье прерывалось не один раз за последний... сколько он так лежит?.. и все на более долгий срок. Какое сейчас число? Какого месяца? Он некоторое время ставил зарубки — цепью — у логова угроба, отмечая дни; начал он вскоре после того, как стал забираться туда на ночь. Кажется, не раньше? Солнце жарило во всю силу. Ему еще снились иногда поглощающая серая хмарь, но это были короткие сны, и он не мог их толком вспомнить. Воспоминания из более ранних дней приходили чаще, но в целом его память успокоилась, как и он сам, исключая разве что волнение, связанное с цепью. Солнечные лучи играли на морде угроба, переливаясь на кожистом рельефе, похожем на крупную чешую, но более простым, более гармоничном. Гриммсон знал, что видел это и раньше, хотя иначе... когда-то давно? Он понял, как у него устали локти от однообразного напряжения мышц, и после паузы лениво поднял руки — цепь тихонько звякнула, соскальзывая с пальцев, — и вытянул их перед собой. Потрогал солнечный блик на нагретой морде всей ладонью, словно попытавшись его закрыть, и снова передвинул руку. Лениво поскреб пальцами, опуская большой к основанию массивной челюсти. Угроб приоткрыл видимый Гриммсону глаз. Его золотая радужка походила на маленькое живое солнце. Гриммсон грудью ощутил глубокое ворчание, урезанный рык, зародившееся в чужой глотке. Зашевелились щупальца; угроб приподнял голову, поворачивая ее, и Гриммсон ощутил на коже у ключиц влажные дорожки, потянувшиеся к его шее. — Эй, — пробормотал он и шлепнул зверя по морде открытой ладонью. — Уйди. Угроб привстал, лишая его части своего веса, нависая тенью. Гриммсон поерзал в этой опустевшей тени, но зверь не ушел: обе лапы опустились у его боков, заключая в ловушку. Гриммсон еще раз лениво ткнул его куда-то в морду, теперь обеими руками. По запястьям, браслетам и цепи скользнули щупальца. Нижние обвились у кадыка, обхватывая, как ошейник, но не стискивая, верхние потянулись ко рту. Ворчание походило теперь на мягкий клокот; тепло опустилось обратно, сминая тень, и Гриммсон почувствовал знакомое ощущение у ноги: член еще не вышел на всю длину, влажное касание было коротким, мазнув по внутренней стороне бедра. Угроб переступил задними лапами, пристраиваясь и припадая к земле. — Уйди, — повторил Гриммсон недовольно, переворачиваясь на живот, пока мог, и попытавшись подняться на расцарапанных коленях. Локти еще побаливали, чтобы на них опираться, и он просто вытянул руки далеко вперед, грудью ложась на теплый камень, стараясь переместить вес на переднюю часть тела. — М-мм. Предплечья проехались по терраске, перекатив под кожей мелкие крошки камня. Гриммсон дернул головой, разминая плечо и ложась ниже; щупальца придержали его за загривок. Он поморщился, с усилием продолжив движение и коснувшись предплечья щекой, и только сейчас почувствовал, что кончик члена уже вошел, мягко и неторопливо проникая глубже. Ощущение наполненности быстро успокаивало; Гриммсон задышал ровнее и размереннее. Угроб прижался бедрами вплотную, продолжая выпускать его, и оперся грудью на человеческую спину. Волны клокота прокатывались по телу вместе с биением сердца, и Гриммсон придержал дыхание, выравнивая его под этот ритм. Он слегка покачивался взад-вперед, просто инстинктивно, по привычке, которая никогда не была нужна, но от которой все равно трудно было отказаться: член проникал глубже и дальше, разворачиваясь вперед, выпуская сегмент за сегментом, и Гриммсон прекрасно знал, что никак не может на это повлиять. Он просто чувствовал, как тот, извиваясь и заполняя, протискивается все медленнее. В глубине, по ощущению почти под солнечным сплетением, уже начало набухать первое кольцо из шести. Гриммсон постарался прогнуться сильнее, выше приподнимая бедра под весом гораздо тяжелее себя самого. Его собственный член слегка пульсировал. Третье кольцо начало увеличиваться рядом с нужной точкой, но не прямо у нее, и он заерзал, пытаясь податься вперед. Ему почти удалось, — нет, удалось, поймал, и уже следующее кольцо, расширяясь, подталкивало предыдущее, — и он застонал, уронив голову на предплечье и упираясь в него лбом. Пальцы заскребли по камню, сжимаясь и разжимаясь, как выпущенные когти. Цепочка, перемещаясь, позвякивала о камень. Он кончил, пропуская тот момент, когда член внутри него в первый раз сократился, и пришел в себя, только когда почувствовал легкую дрожь на своей шее. Гриммсон упирался коленями достаточно надежно, чтобы прямо сейчас не сползти на каменную землю, хотя ноги у него тоже подрагивали. Если сейчас продержаться... Его член едва успел снова дрогнуть, но внутри, казалось, половины тела все замерло, а потом потеплело, заполняя все, что еще не было занято, и это сгладило мимолетное сожаление. Угроб осел ниже, его клокот изменился, меняя тон. Под почти не удерживаемым весом ноги Гриммсона все-таки разъехались, и он шлепнулся на землю, стиснутый и сжатый снаружи и изнутри. Он почувствовал, что сперма сочится из до сих пор закрытого входа, только через пару минут, когда угроб уже зашевелился, приподнимая заднюю часть тела, чтобы выйти из него. Гриммсон, чувствуя, что горячая лужица под ним становится больше, с досадой пошевелился. Потом нехотя подтянул к себе правую руку, чтобы уложить голову на согнутый локоть. Угроб, почти половиной тела улегшийся ему на спину, и не подумал сдвигаться или убирать щупальца, и, судя по глубокому довольному выдоху, снова задремал. Гриммсон не глядя, лениво и слабо мазнул его по морде, куда пришлось, кажется, по основанию верхних щупалец, — левой ладонью, и поерзал щекой по правой руке, тоже прикрывая глаза. И резко распахнул их. Руки. Правая и левая, сами по себе, не тянущиеся друг за другом цепью, теперь разбитой и разъединенной на истонченном наконец звене. Он тупо смотрел на порванную цепь еще с минуту, а потом привстал, выбираясь из-под зашевелившегося угроба и садясь. Цепь была порвана. Блокираторы сломались. Его магию больше ничего не держало. Конечно, палочки у него не было, но ему не во всем нужна была палочка. Да ведь? Он открыл рот, помедлив, вспоминая, и вскинул руку. — Протего! Ничего. Воздух не исказился щитом, похожим на водяной пузырь. — Диффиндо! Ничего. — ...люмос! Ничего. Он повернул ладони к себе, разглядывая их, и судорожно поискал в памяти сперва еще заклинания, затем... затем — ощущение магии, текущей сквозь пальцы. Он не мог пользоваться ею в Азкабане. Он не мог использовать ее здесь. Была ли она у него сейчас? Под ложечкой засвербело. Он не мог... стать... магглом? или, получается, сквибом? нет, это невозможно, должно быть, это просто какая-то ошибка. Должно быть, это просто какая-то... болезнь. Он, конечно, все равно каждый день выходил к арке — чтобы поесть, — но лечение требовалось ему все реже и в гораздо меньших объемах. Если что-то болело, если он плохо себя чувствовал, то всегда мог указать на это, но обычно он просто съедал еду и выпивал зелья, которые время от времени приносил Ньют. Кормил тот, по крайней мере, гораздо лучше, чем в Азкабане. Но это... Гриммсон жаждал наступления этого дня с того момента, как сюда попал. Пользуясь магией, он легко справился бы со Скамандером. Конечно. Достаточно лишить его палочки, а с этим он бы справился... а сейчас? А что будет в будущем? Гриммсон еще помедлил. Угроб у него за спиной вопросительно поднял голову, зашевелив щупальцами. Гриммсон оглянулся на него. — Подождем до вечера, — сказал он. Когда Ньют Скамандер зашел в тибетский сектор, он увидел, что Гриммсон поджидает его, сидя у валуна. Угроб позевывал рядом. — Все в порядке? — спросил Ньют слегка обеспокоенно. Вечером Гриммсон уже давно сюда не приходил. Вместо ответа Гриммсон молча встал и вытянул вперед руки. А потом развел их далеко в стороны. Ньют замер. Он уже держал в руках палочку, отметил Гриммсон, но его движение не было не испуганным, не растерянным. Да, он... удивился, но это было немного не то удивление, которое можно ожидать от... тюремщика. — Моя магия, — хрипло сказал Гриммсон. — Она исчезла. Ньют слегка наклонил голову, сделав несколько шагов вперед. Его взгляд менялся. — Я даже без браслетов не могу колдовать. Ни единого «Люмоса». Это твоих рук дело? — Нет, — помотал головой Ньют. На его лице понемногу расплывалась широкая улыбка. — Нет, нет, не моих. Твоих. Ваших. Наконец-то! Он вскинул голову, счастливо глядя Гриммсону в глаза. — Я же рассказывал. Рога, кости, шкуры угробов блокируют инородные проявления магии. Твоя магия просто... — Ньют приподнял руку без палочки, указывая Гриммсону куда-то на живот. — ...она для него инородная. Или для нее. Гриммсон машинально глянул вниз, на свое тело, и не увидел видимых изменений, но все равно смотрел не отрываясь, осознавая сказанное. Он покачал головой и отступил на шаг, продолжая смотреть вниз. — Ты сейчас и не должен ничего чувствовать, — заверил его Ньют поспешно. — Наверное, слишком рано. Магия всегда реагирует на такие изменения первой. Гриммсон оперся на угроба, стоявшего за ним, и тот коснулся мордой его плеча, мягко заворчав. Ноги вдруг стали держать его хуже. — Поздравляю, — продолжил Ньют с той же улыбкой. Его глаза сияли счастьем. — Вторые шансы. Я не зря в тебя верил. Это будет долгая дорога, но первый шаг ты сделал.