Человек чести

— Значит, Вы влиятельных людей испугались, да? Трое наблюдателей внимательно смотрят на полицмейстера, ожидая его реакции. Николина на секунду замолкает, тоже сверля Александра Христофоровича взглядом. Краем сознания она сразу же понимает, что затронула совсем ненужную тему, совсем-совсем: по застывшему лицу полицмейстера, по его сузившимся зрачкам. Но остановить себя она вовремя не может. — Я думала, честь для Вас дороже! Бинх смотрит прямо на Гоголь невозмутимо-уязвлённым взглядом, и девушка замирает, подобно ему, не в силах отвести глаза или проронить хоть звук, бледнеет ещё сильнее от внезапно накатившей вины. В образовавшейся тишине вызов в невозмутимом голосе Александра Христофоровича кажется слишком пугающим, пробирающим до глубины души. — А Вы, девушка, хотите мне прочесть лекцию о чести? Ещё секунда тишины, в образовавшемся напряжении поднимающая волосы на затылке. Тесак резко подскакивает с места, Гоголь чувствует, как колени начинают подгибаться от внезапно нахлынувших чувств. Хочется упасть прямо перед Бинхом и просить прощения, если её слова возможно вообще простить. А возможно ли? Кто угодно их заслужил, но не он, не Александр Христофорович — самый что ни на есть человек чести, и более преданных делу людей Гоголь, кажется, и вовсе не встречала. Помощник Бинха взрывается возмущённым негодованием, и Николине стыдно-стыдно-стыдно, но вернуть слова назад она уже не может. — Да будет Вам известно, Александр Христофорович в Петербурге за свою честь пострадал! И… — Довольно! — отрезает Бинх, прерывая поток слов. Тесак тут же замолкает послушно, обратно садится слишком резким порывом. Но оборванная фраза по-прежнему звучит в голове, а внимательная, бросающая вызов, зелень глаз неотрывно следит за Николиной, не отпуская, глубже ещё закапывая в самобичевании, девушке совсем несвойственном. — Я Вас в защитники не приглашал. Сердце ухает куда-то вниз и бьётся с бешеной скоростью, а Бинх всё смотрит, неизвестно чего ожидая, взглядом к месту приковывая. И, может, всё-таки на колени упасть и о прощении молить? Да только нужно ли это Александру Христофоровичу, нужно ли сердце вырванное бинтами перематывать? — Значит так. Бинх вздыхает, ладонями хлопая по разделяющей их столешнице. Николина вздрагивает слегка, губы упрямо поджимает, не в силах и слова сказать, взгляд не отрывая от мутной зелени, загипнотизированная словно. — Никакого смысла ехать в Чёрный Камень я не вижу, — властно, спокойно произносит Александр Христофорович, и взгляд его меняется, почти угрожающим делаясь, предупреждающим. Страх пронизывает Николину до кончиков пальцев, липкий, совершенно беспочвенный в данной ситуации, ведь не станет полицмейстер же ничего ужасного с ней делать, не станет же? Так что за глупости?! — И Вам, госпожа дознавательница, я категорически запрещаю. Ясно? «Когда он уже перестанет смотреть так?» — с отчаянием думает Николина, и, наверное ответить надо что-то, но язык совсем не слушается, а воздуха в лёгких не хватает, потому что дышать нормально под этим взглядом невозможно. Кивает Гоголь едва заметно, лишний раз стараясь не шевелиться, лишнее внимание не привлечь. Да только смысла в этом нет, ведь продолжает Александр Христофорович смотреть всё ещё, и что он там такого в её глазах увидел? — Всё, все свободны, — командует полицмейстер. Остальные на ноги поднимаются, а Бинх всё смотрит-смотрит-смотрит, словно что-то сказать пытаясь или душу Николины наизнанку вывернуть. И Гоголь не выдерживает, чувствуя, что чуть-чуть ещё, и случится что-нибудь с ней непоправимое, оборвётся что-то внутри или разобьётся на мелкие осколки: разворачивается девушка резко, рывком теряя зрительный контакт, чувствуя, как воздух оставшийся из груди выбивается этим движением, добирается до двери едва ли не бегом, почти не осознавая, как яростно со стороны выглядит, на улицу выходит, и дышит-дышит-дышит воздухом прохладным, рвано грудь заполняя влажным воздухом. Оглядывается на участок, а после с места срывается и бежит, дороги почти не разбирая, лишь бы подальше отсюда, лишь бы взгляд этот на себе не ощущать. Только на постоялом дворе оказываясь, Николина на свою кровать заваливается, зажмуривая глаза, и чувствуя, чувствуя, как меняется что-то внутри, и злость на запрет Бинха не злость уже, и, кажется, душа успела наизнанку вывернуться, потому что больно в груди так сильно, что дышать снова становится трудно.