Часть 1
30 марта 2019 г. в 00:39
— Позволь сказать, — Маркус буквально давится собственным смехом. — Ты — ужасный танцор!
Билли прыгает, кружится и напевает во весь голос мотивчик, что буквально заедает на подкорке мозга. Сейчас все кажется светлым и безмятежным, словно нет их треклятой школы, убийств, боязни за свою жизнь. Ты просто крутишься, как волчок, не собираясь останавливаться. А пока ты дышишь, у тебя нет права жать на тормоза, он понимает эту простую закономерность: стоит остановиться и все будет уничтожено, как домик из колоды карт.
Толстовка летит на бордюрный выступ, и вот уже он в одной майке, потертых джинсах, готовый обнять все галактики разом, ведь так необъятна его любовь, стоит серотонину повыситься в организме до убийственных пределов.
Аргуэльо продолжает смотреть, побаиваясь, как бы этот дурной, безобидный зверек, вертляво отплясывающий под поп-музыку, не улетел вниз с этой ебаной крыши.
— Эй, будь осторожней. Свалишься, — посмеивается, когда перед лицом сверкают неровные ряды зубов и глаза, искрящиеся детской непосредственностью, огнем, что подвластен не всем. Маркусу думается, Билли больший ребенок, чем кто бы то ни был в Доминионе.
— И пусть! — пальцами цепляется за край выреза в его свитере. — Зато я буду счастлив!
Наверное, неплохо, что песня идет чуть меньше четырех минут, пусть и слушать ее придется не меньше миллиона раз. Они, конечно же, слушают ее не меньше трех, оставаясь в бешеном восторге.
А еще только в третий проигрыш к Билли присоединяется Маркус, не в силах усидеть на месте.
Аргуэльо включает ее с того момента, как смог у кого-то выменять на пачку сигарет. Переписал на кассету и, втихаря от остальных, крутит, когда реальный мир становится чересчур опасным.
Зато воображаемый идеален по всем аспектам. Здесь только чудесная сказка, смех, безграничное счастье, для которого не нужна наркота, и
... его, перечеркнутое трагедией, детство.
Здесь, под куполом эйфории и чувства нереальности происходящего, позволительно прятаться и Билли.
Будь они обыкновенными детьми, с семьями, где царит уют, любовь и забота, то им никогда бы не пришлось узнать о существовании друг друга, но они встретились, и, может быть, потом, спустя годы, в одном из магазинчиков зазвучит ритмичное «дай мне шанс», а двое взрослых мужчин, находящихся в разных концах света, вспомнят редкие дни, когда кричать четыре коротеньких строчки припева было их самым сокровенной, самой бесценной тайной, спрятанной подальше от всех.
Подкуренная сигарета легко выбивается из пальцев одним движением, стоит Билли оказаться ближе и утянуть Маркуса в танцевальный беспредел. Никаких рамок, комплексов и посторонних мыслей, только мальчишки, скачущие по крыше огромного здания под покровом ночи, когда остальные спят. Забавно, их не разу не поймали, словно на пять [или больше] минут весь мир сужается до маленького клочка земли, погружая их в отдельный вакуум.
Беннетт с легкостью продолжает вертеться, трясет своим ирокезом, отчего Аргуэльо громко смеется, а 300 секунд, кажется, будут тянуться бесконечно.
— Давай же, я не стану один здесь стараться изо всех сил, мне нужен партнер! — настаивает Билли, хмельно улыбаясь больше от потери ориентации в пространстве [только ли ее?] и нехватки воздуха, чем от банки дешевого пива. — Покажи, на что способен, латинос!
— Я не совсем... — по привычке осекается Маркус, останавливаясь, и Беннетт наваливается на него всем телом, прижимая к пыльному, кирпичному покрытию, —...латинос. Скорее, коктейль из разных национальностей.
Секундная неловкость стирается, когда взгляды сталкиваются. Маркус никогда раньше не замечал, каким может быть привлекательным какой-то пацан. Билли смог.
— Ты никогда не рассказывал, — упрекает, не собираясь подниматься, а только кончиком носа проводит по теплой скуле.
Песня начинается заново, в четвертый раз, но Маркус не спешит выключать; гладит по загривку, ощущая, как ласкается Беннетт.
— Ты и не спрашивал, — хмыкает, смотря с наигранным удивлением. — И, вообще-то, сегодня прохладно, нежелательно здесь валяться, — напоминает следом, решив что нежностей с них достаточно, могут застукать в любое мгновение.
Раньше ведь никому и не нужны были. Даже девчонки, словно зная намерения, не поднимались на крышу, чтобы пообсуждать насущные дела. Лекс, пусть и подкалывал, но видел, как заинтересованность Беннетта к Петре постепенно угасает, превращаясь в банальную привычку. Близким друзьям ведь позволено забываться в своей же дружбе.
Какая несусветная глупость, Билли Беннет забылся в Маркусе Лопезе с первого дня, очевидно же, как мудачество Виктора.
— It's no better to be safe than sorry*, — пропевает в такт, ткнувшись тонкими губами в мягкие губы Маркуса, не рассчитывая на взаимность, но незамедлительно получая ее взамен.
Неумело, почти по-детски, но без спешки и с чувством сквозящего в обоих одиночества, сменяющегося бурлящей в жилах алой жидкостью, струящейся по венам. Холода не существует, как не существует больше и одного без второго.
— Сайя как-то говорила про красную нить, связывающую двоих. Никогда бы не подумал, что такая ерунда может оказаться правдой, — Маркус все-таки старается подняться вместе с сидящем на нем Билли. Безрезультатно, у того кости хрупкие, но, как не странно, тяжелые.
— Разве это плохо? — по лицу можно прочитать, о чем он сейчас думает. Беннетт боится его, такого безмятежно красивого со шрамом поперек брови, разочаровать.
Скорее упадут небеса и повергнут землю в беспросветный мрак, чем Маркус разочаруется в Билли-бое.
— Я бы так не сказал.
С седьмой попытки Аргуэльо встает, и только тогда до Билли доходит, что на улице и правда поднимается ветер.
На фоне все еще слышится до боли заевший припев, как предсказание.
— Ta-a-a-ke o-o-on me-e-e, — мурлычет, а не поет Маркус, накидывая брошенную толстовку на тонкие плечи и смотрит, не отрываясь, в глаза.
— Ta-a-a-ke me-e-e o-o-on, — шепчет Билли в ответ, прижимаясь плотнее, и крепко обнимает его, стараясь раствориться, растаять от теплоты рук, сжимающих в ответ так крепко.
Никому и ни за какие коврижки Маркус не отдаст своего мальчишку, влюбленного в панк-рок и, заодно, в него.
Объятие, как немое обещание, связанное нитью, похожей на кровь, где друг за друга до девятого круга ада. Наверное, только это чувство он может назвать первым и осознанно-настоящим за все свои восемнадцать лет, а большего ему и не надо.