***
Ведан жесток. Даже слишком жесток. — Нет предела совершенству, Изабелла. — говорит он темной ночью, смотря на измученное мыслями и воспоминаниями лицо девочки: она тянет ткань перчатки вверх и мгновенно отпускает, не отрывает взгляда от стола и страниц с чёрной магией. Остатки жизни плещутся на дне бокала, думает Ведан и решает выпить это вино до конца: — А для его достижения нужно упорство, стремление, желание... — мужчина заходится хриплым и низким смехом, почти что рокочет, и звук этот для Изабеллы точно гипноз; эхом в уголках сознания отдается. — Смешно, не правда ли? Носители света, дикари, громилы, вознесенные... все они твердят об этом. Однако мы, мертвые, прекрасно знаем секрет успеха, моя дорогая. Слова Ведана отравляют душу и проникают глубоко, чёрной водой поливают землю вокруг цветка сомнения, и бутон его покачивается, готовясь раскрыться. Девица застывает, в один момент вновь ощущая себя так, словно смерть в очередной раз настигает её, и то было отчасти правдой: граф Погибель не отрывает от неё своего взгляда. Зелёные бездонные глаза тянут вниз, где не было ничего, кроме смерти, пустоты, желания убивать и сравнять пепел врагов с прибрежным песком. Первородный ужас сковывает тело и стискивает железными раскаленными цепями, связывает руки жесткой веревкой и натирает на шее мозоль: Изабелла чувствует, будто её душат, но сделать вдох она бы не смогла. Потому едва ли приоткрывает рот, имитируя тяжелый выдох. Ведан щурится и гладит Изабеллу по голове. — Мы отрекаемся от человечности и позволяем воспоминаниям исчезнуть. Мы не цепляемся за любовь, мы отдаем себя лишь делу: будь то мастерство владения клинком или чёрная магия. Эхо отскакивает от стенок разума и свирепо врезается острыми лезвиями в сердце, вырывает с корнем страдания по прошлому, и Изабелле легче. По крайней мере так она желает думать, шепча одними губами: — ... и мы бесстрашны потому, что нам нечего терять. И вино кажется Ведану слишком сладким и терпким, идеально выдержанным. Вкусовые рецепторы воспринимают лишь кровь, но именно эти воспоминания в голове отчетливы: еще недавно его чёрное сердце отбивало свой ритм. — Я рад, что ты понимаешь меня, моя дорогая, — рука Ведана опускается к шее Изабеллы, но она будто не ощущает этого вовсе, пока не отходит от транса. У неё отчасти растерянный вид каждый раз, стоит ли Ведану появиться рядом с ней; благодарность даже от мертвой идет волнами странного тепла. У неё не находится нужных слов; Изабелла лишь смотрит необъяснимо преданно, точно и никогда не думает о том, чтобы получить власть, подобную той, что есть у самого Ведана, и ему даже хочется ей верить. Даже несмотря на утраченное понятие и осознание слова "доверие". Изабелла научена жизненным опытом и не является маленькой, наивной девочкой, но она почему-то ежится, будто смущается, когда пальцы мужчины аккуратно поглаживают появившиеся после смерти "рога"; они невообразимо чувствительны для могилорожденной, и она будто пытается глотнуть воздух, что ей не нужен вовсе: Ведан убирает книгу из чужих рук и укладывает руки на талию Изабеллы. Та в ответ вся точно стушевалась, вжимая голову в плечи, и костяной хвост в мгновение напряженно скручивается. Ведан с усмешкой проводит к его основанию и сквозь ткань ведет по коже рядом с ним. Плотские утехи не нужны мертвым, но некоторые аномалии настолько забавны, что граф желает изучить их более досконально и внимательно. И необычайная живость Изабеллы — одна из таких. — Тебе стоит как-нибудь сменить гардероб. Кажется, ткань выглядит слишком бедно для такого цветка, как ты. — шёпот Ведана звучит совсем рядом, а Изабелла пальцами хватается за книгу и спешит вывернуться, ускользнуть из ледяных объятий Погибели, но он провожает её пристальным, мрачным взглядом. Кровожданый оскал на лице графа точно как у хищного и дикого зверя, ведь он знает: вскоре огонь жизни окончательно угаснет в девице, петь и танцевать она будет в такт смерти.Часть 1
8 апреля 2019 г. в 01:38
У Изабеллы тонкие руки и ноги, длинные пальцы, невообразимо хрупкий вид. Но вместе с этим идет контраст: с серых губ слетают запрещенные заклинания, превращая любое существо в горсть пепла.
В руках мертвой девицы огромный потенциал, и могилорожденный с воодушевлением шептал ей в первые минуты её новой жизни о том, что она обязательно будет бесстрашной воительницей. Что любые убийцы и преступники вмиг будут лишены своих душ, упадут на землю, и реки крови после этого витиеватым узором превратят поле боя в произведение искусства.
Только вот вместо острого лезвия клинка в руки Изабеллы попадает книга, чьи страницы исчерчены рисунками и таинственными письменами; тайный язык в голове сам становится чуть ли не родным, что по неосторожности за обедом Изабелла проронит что-то на нём. Сильвина глянет на неё пронзительным взором и отвернется, а Ведан — улыбнется, мягко напомнив о том, что с другими стоит общаться на общепринятом.
И звуки, застывающие в горле Изабеллы, шипящие, как у змеи. Не низкие, но проникающие в самые кости и заставляющие кровь застыть в жилах. Острые и точные, хватающие душу живых цепкими когтями и вытягивающие её из тела.
Ведь, кажется, первое своё осознанное убийство Изабелла совершила лишь год спустя после обращения (до того её тело будто вел сам бог смерти); Ведан советовал ей приберечь силы и сравнивал с цветком, которому нельзя распускаться раньше положенного природой времени. Он знал, как подготовить почву, чем удобрять, как обрезать загнивающие листья и убирать сорняки. Ведь именно после этого Изабелла впервые разругалась с Сильвиной, шипя о том, что быть мёртвой — неправильно, а убивать — тем более. Однако смерть посадила семя сомнения в уже не бьющееся сердце Изабеллы, и оно взросло могильным цветком.
Прекрасные чёрные лепестки со временем становились все более насыщенного цвета, а стебель тянулся не к солнцу, а к свету ночной луны, которой будто сопутствовала сама Дара: столпы её были прекрасны, а Изабелла нередко выбиралась из стен особняка, специально желая найти место потише. Тогда она откладывала книги, расправляя плечи и чуть приподнимая руки, и песня, звучащая в ночной тишине, не казалась зловещей, а танец Изабеллы был сокрыт пляшущими тенями от ветвей ближайших деревьев.
В ней не умирала любовь к тем занятиям, которым она посвящала много времени ещё при жизни. Только вот вспомнить лиц людей, научивших её, не могла, и танцевала в столпах лунного света ещё долгое время, пока поняла, что существует для неё в красках лишь то, что было после смерти.
И тогда Изабелла впервые впала в слепую ярость, услышав от Сильвины презрительное:
— Ты ещё помнишь дурные наставления родителей?
Изабелла сжала в руках книгу, заскребла ногтями по плотной чёрной обложке, и хвост у неё угрожающе удлинился. Бездонные ядовито-зелёные глаза впервые запылали чем-то помимо злости к судьбе.
— Не помню, — выдавила хриплым голосом она, и эхом это отскочило от чёрных стен их общей с сестрой комнаты. — Я почти ничего не помню.
Толстая книга взмыла в воздух и сгорела в зелёном пламени, а руки у Изабеллы задрожали от напряжения, будто на миг ей вернулось человеческое тело: сердце пустило кровь по венам и бешено забилось, а грудь медленно вздымалась и опускалась. И это — лишь самообман, но Сильвина думала, что была слишком резка. Её руки мягко обняли вздрагивающее тело сестры, и Изабелла была холоднее обычного, пальцами заскользила по спине Сильвины и вцепилась в ткань её одежды сильно. Кажется, до треска.
Они иссыхают изнутри, и положительные эмоции рассыпаются в руках подобно сухой траве. Осознание бешено стучит в мыслях, но головная боль не тревожит могилорожденных. Вот только мысли -- да; они цепко хватают за щеки и прилипают ко всему, кружат, вьются, кричат и стрекочут над ухом.
Изабелла многое отдаст за возможность прерывать потоки собственных мыслей.