Много вопросов

Жизнь в гору шла, хромая на обе ноги, но все равно быстрее, чем ожидалось, — это пугало. Задумываясь о том, сколько возможностей он упустил за свои нелегкие двадцать пять (уже тридцать!) лет, Риз допускал, что порой он был идиотом, но то была череда героических глупостей: героически обманул Васкеза, героически связался с аферистками, героически дал прикурить Красавчику Джеку, героически открыл Хранилище, а теперь — совсем не героически стоял во главе корпорации, на плечах которой когда-то покоилась такая власть, что и не снилась никому, кроме Гипериона. Риз привык быть отходчивым дурачком, пиньятой, которую хреначишь палкой в обмен на улыбку, мальчиком для битья, посмешищем, и в шкуре большого босса он чувствовал себя так же неловко, как пятилетний ребенок — в костюме своего отца. Глупости шли в гору вместе с жизнью, но местами ее обгоняли, и Риз порой даже осознанно, дабы разнообразить жизнь белого воротничка, совершал все больше и больше оных, но теперь никто не смел осмеять: его все боялись. Нет, тираном, деспотом, самодуром и прочими он так и не стал, потому что кишка была тонка поднимать руку на тех, кто при большом желании мог пустить ему промеж глаз пулю из его же оружия, но какой-то тяжелый подсознательный страх перед начальством закрепился за всеми жителями Пограничья. Вне зависимости от того, жили они на Пандоре, Элписе или Прометее, взаимодействие с теми, кто был ниже по рангу, неуклонно вело к созданию определенной «подушки безопасности» — страха тех, кто ниже, перед теми, кто выше. Так никто никому не откусывал руки. Риз очень старался быть хорошим начальником, но от чувства власти у него скрипели зубы. Парадоксально. То, что, как ему казалось, сможет раскрыть его потенциал, подминало его под себя, гнуло к земле и втирало в асфальт ничем не хуже, чем все его надежды на карьерный рост — его собственные начальники каких-то пять лет назад. Ему было невероятно тесно в коробочке, на которой золотой краской чьи-то дрожащие ручки намалевали слово «ЦАРЬ», он пытался вытянуть ноги, расправить крылья, но лоск сдавливал конечности и сковывал движения. Пришлось от него отказаться. Переодеться. Упростить до нелепого облик: вот вам и рубашка, торчащая из-под ремня, будто он какой-то школьник-плохиш, курящий в туалете, вот вам болтающийся галстук, как раньше, вот и глупые усы, только рассмейтесь, пожалуйста, расхохочитесь прямо в лицо, чтобы был повод отвесить пощечину, проявить стервозность, убедить себя в том, что ему позволено быть решительным и дерзким. Риз сам себе напоминал раба, который, вырвавшись из плена амбиций своего хозяина, рано или поздно возвращался к нему, чтобы принести стакан воды в старости, потому что слишком привык быть прислугой, ничтожеством, шутом, паяцем, кем угодно, но не свободным человеком. Риз не до конца понимал, что заставляло его следовать пути большого босса, потому что за пять лет он успел много раз осознать, что жить в уединении где-нибудь на Пандоре, изредка отбиваясь от психов, — лучшая участь, о которой может мечтать человек в его положении. У Риза вообще к себе было чертовски много вопросов, и среди бесконечного множества навеянных флером самолюбования «Как я всего этого добился?» и «Как я, владелец Атласа, поступил бы пять лет назад?» звучал один особо искренний, сидящий трусливой мышкой в его голове: «Зачем я оставил Красавчика Джека в живых?». Технически, конечно, Джек все еще был мертв, его труп разлагался где-то на Пандоре, наполовину съеденный стервятниками, наполовину — чувством вины. Но его подобие, воссозданный по его образу и подобию двойник, возникающий фата-морганой в искривленном пространстве, некогда облизывающий подкорку сладкими речами о бесконечном могуществе, навязывающий свою компанию то ли из жестокого эгоистичного умысла, то ли по причине истинного одиночества, все еще был неподалеку, дышал в затылок и время от времени шевелил чужими пальцами, пытаясь приноровиться к новой игрушке, торчащей у Риза из плеча. Риз долго взвешивал решение касаемо его дальнейшей судьбы и перемучился множеством разнообразных чувств: среди их числа была и постыдная жалость, которую он испытал спустя несколько часов после того, как осознал, что Красавчик Джек молил его о прощении на коленях, и ненависть, возникшая при взгляде на свою оторванную руку, грустно покачивающуюся на штыре и обрубок плеча, оставшийся после нее, и тоненькая, эфемерная детская влюбленность, и отвращение, и презрение, и ярость. Всем этим Риз мучился несколько лет, прежде чем его голова заполнилась томительной пустотой. Чуть позже Джек скажет, что именно этой пустотой было навеяно желание отрастить усы. И он будет прав. Когда решение попробовать вернуть Джека к тому подобию жизни, которое было у него во время «сотрудничества» с Ризом было принято, ни один сотрудник Атласа не обратил внимание на то, что начальник преобразился. Ни у кого в принципе не возникло желания заглянуть ему в глаза. Желтый глаз, голубой, — какая разница? Эти глаза проверяют отчеты. Эти глаза дотошно выискивают несостыковки в бланках. Эти глаза слезятся, часами выверяя до миллиметра новый чертеж. У этих глаз не было цвета, у них не было характера, была лишь способность отделять пшеницу от плевел, которой их хозяин вполне неплохо пользовался, но каждый день, глядя на желтизну, отражающуюся в зеркале, Риз чувствовал себя нехорошо и неправильно, как будто пытался выдать себя за человека, которым никогда не являлся. Порой он хватался за вилки и ножи во время ланча с неясным желанием проткнуть обе глазницы, но его рука замирала над сочным стейком и погружала в него столовые приборы так, как если бы это была его собственная плоть, и Риза отпускало. Со временем импульсивности поубавилось, но проще жить не стало: он смотрел на свой старый глаз, пылящийся в спичечном коробке на верхней полке рядом с правом на владение Атласом и старой шляпой Фионы, бессознательно обводил кончиками пальцев шрам, обрамляющий чип и подумывал о том, что ему не хватает Джека. Что имеем — не храним, потерявши… — Ты рефлексируешь на тему моего присутствия в твоей жизни уже две недели, Риззи. Не думаешь, что пора перестать? Но Риз все-таки оставался директором Атласа с присущим всем директорам эгоизмом. Ему не хватало Джека — он завел себе Джека. Все было просто. Все равно что щеночка скага на птичьем рынке приобрести, только вместо того, чтобы гадить, метить территорию и жрать как не в себя, щеночек без умолку тявкал. — Я перестану рефлексировать ровно тогда, когда я этого захочу. Вытаскивать Джека из остатков предыдущего чипа было… На самом деле, не так сложно, как Ризу представлялось. Он даже немного разочаровался. Успев набить руку на всех этих «технических шалостях», как говорил сам Джек, во время работы клерком на Гелиосе, он, сам того не ведая, подковал себя на работу куда более тонкую: например, на сшивание своего заклятого друга из крошечных ошметков системного кода, над которым, судя по степени его хитровыебанности, Накаяма корпел днями и ночами. В процессе работы Риз подумывал о том, чтобы от греха подальше загрузить Джека с его искрометным юмором в какое-нибудь навороченное радио, дабы он каждое утро будил сотрудников благожелательными возгласами о торжестве корпорации, но с каждым днем эта идея распадалась на атомы все быстрее. Нет, Риз хотел, чтобы благожелательное радио звучало только в его голове. — Неужели ты за пять лет отрастил не только усы, но и яйца? Риз закатил глаза. — У тебя как будто появился характер. Риз несколько раз кивнул, притворяясь заинтересованным слушателем. — И не скажешь, что совсем недавно ты растекался в милую розовую жижицу, как только разговор заходил обо мне. Риз просто терпел. В каком-то смысле он хотел, чтобы Джек начал его унижать, так он по крайней мере чувствовал себя кем-то, в чьем существовании заинтересованы, и каждую колкость он поглощал с особым извращенным удовольствием, как мазохист, хрустящий осколками бутылочного стекла, имитируя чудовищный аппетит. Ему действительно было вкусно: не каждый день он имел честь оказаться рядом с живым (относительно) генератором хороших (тоже относительно) шуточек о себе-любимом. Шуточки тешили и самолюбие, и самоненависть, в зависимости от того, насколько в тему они были и насколько в настроении их воспринимать был сам Риз. — И это все? — Риз печально вздернул брови, — Мне казалось, пяти лет хватило бы на что-то более оформленное, чем беспорядочные плевки ядом в мою сторону. Или тебя удручает то, что ты не можешь просто взять и придушить меня моими же руками? Джек присел на край стола, сверкая пустыми голографическими глазами, как маленькими ограненными бриллиантами, закинул ногу на ногу, поднял лицо к потолку и тяжело вздохнул. — Если вдруг я снова научусь контролировать твою маленькую металлическую культю, я в первую очередь сбрею эти уродливые усы. Их наличие — единственное, что смущает меня в твоем существовании. В доказательство серьезности своих намерений Джек показал Ризу средний палец, в ответ на что его протез слабенько дернулся и сжал хлипкий кулачок с торчащим из него факом. Риз усмехнулся, как ни в чем не бывало отряхнул руку и покачал головой. Перебороть Джека не составляло труда. — Мечтай. Странно было видеть Джека таким… Беспомощным. Он, как и Риз в свои юношеские годы, оказался жертвой обстоятельств, подписавших его на участь «человека второго сорта», только если Риз был жив, молод и энергичен, если ему хватало амбиций и глупости на то, чтобы противопоставить что-то миру, то Джека не ждало ничего хорошего, кроме холодной пустоты. Он был мертв. Ничто не могло вернуть его к жизни. Навряд ли даже его голограмму можно было считать полноценной заменой типичному киношному «беспокойному духу», — Накаяма постарался, конечно, но Риз все еще не до конца верил в то, что ИИ-Джек и труп-Джек разделяли нечто помимо внешности и некоторых особо значимых воспоминаний. Он хотел думать, что «настоящий» Джек, рассказы и сплетни о котором до сих пор вызывали трепет его душевных фибр, был другим. Но он не был. Их будни напоминали ежедневную рутину супружеской пары, в которой был агрессор-бездельник и амортизатор-трудяга. Они ссорились, злились друг на друга, обижались, затем мирились во время рабочего мозгового штурма, смеялись над глупостью некоторых подчиненных, планировали вылеты на планеты ближайшего Пограничья, а затем снова ссорились, злились и обижались. Иногда Риз даже испытывал непреодолимое желание назвать Джека своей сварливой женушкой, но язык не поворачивался, очень уж мало сходств с представлением о типичной домохозяйке разделяло надоедливое визгливое приведение. Тем не менее, душевное умиротворение посещало Риза ровно в тот момент, когда он начинал боковым зрением улавливать движение чего-то голубого и дерганного, время от времени харкающего оскорблениями. Риз всячески пытался игнорировать это глубокое подсознательное спокойствие, не выдавал себя, строил кислые лица, притворялся, будто делает Джеку одолжение, просто позволяя находиться рядом, но, тем не менее, пытался воспользоваться каждым моментом, когда они оказывались наедине, чтобы лишний раз взглянуть на своего глупого Каспера. Слова «я прощаю тебя за то, что ты пытался меня убить» ни с одной стороны так и не прозвучали; они, впрочем, и не нужны были. Никто не собирался извиняться. Никто не мнил себя виноватым и не брался винить другого. «Ой-ёй, — иногда колошматило черепную коробочку осознание, — это что же, опять период влюбленности? Это что же, ты снова от кого-то зависишь? Это что же, опять чувствуешь себя значимым только когда на твою грудь опускается чей-то ботинок?». В его голове было слишком много вопросов, на которые он не мог, да и не хотел, знать ответов. Ему было даже немного страшно отвечать на большинство из них. К счастью, для Джека, с восторгом маленького подрывника выдвигающего планы по покорению мира в очередной раз, никакой драмы не было: он весьма неплохо чувствовал себя в амплуа злого голоса в голове, как, впрочем, и всегда. Пока Риз терзался кризисом личности (судя по всему, возрастным), Джек чувствовал себя просто восхитительно и не терзался ничем, кроме спонтанных размышлений на тему «ах да, я ведь мертв, я не могу просто убить твою секретаршу за то, какой мерзкий кофе она делает, и уж тем более не могу отправиться на Пандору, чтобы открыть парочку Хранилищ и вернуть себе доброе имя». Однако предполагая, что Джек не имеет ни малейшего представления о драме, творящейся в маленьком кукольном театре внутри его головы, Риз заблуждался. Джек всегда знал больше, чем говорил, — длинный язык был нужен при жизни, после смерти же приходилось довольствоваться коротким. Тем не менее, когда тишина между ними затягивалась, а протяжные щенячьи взгляды Риза оставались щенячьими даже при условии наличия у него усов, Джек подавал голос: — У тебя хобби такое, что ли, страдать без особой причины? — А?.. — Ты меня чудесно слышал, — Джек кое-как устроил свое полупрозрачное тело в кресле, уютно свернувшись левитирующим над ним комочком. — Ты снова думаешь эти мысли. Риз непонимающе вздернул бровь. Притворяясь дураком, он всегда шел до победного конца, потому что только в этом образе ему удавалось чувствовать себя собой. Не потому, что он был дураком, вовсе нет. Он им никогда не был. Ему просто было привычно показывать себя тем, на кого никогда не подумают дурного и не свалят вину. Джек же знал его наизусть, что не могло не удручать. — Бу-ху, — Джек покрутил кулаком у глаза и скорчил лицо хнычущего ребенка, — папочка меня не любит, бу-ху, папочка мной пользуется, бу-ху, мне так грустно и одиноко без него. Тебе еще не надоело выступать великомучеником? Тебя уже давным-давно никто не мучает и не использует. Ты как будто не понимаешь, что твоя хитрожопость вывела меня из строя на целых пять лет, в то время как хитрожопость кучки бандитов дала мне возможность проспать срок в четыре раза меньше исходного, и это заслуживает даже моего уважения. Прекращай ныть, ты делаешь это слишком громко. Уставившись на Джека, Риз не понимал, откуда взялось внезапное желание еще раз вырвать глаз со всеми потрохами, лишь бы избавиться от того, кто буквально несколько минут назад казался ему незаменимым. — Я слишком громко думаю?.. — Именно! — щелкнул пальцами Джек, — Завязывай. Ты меня любишь, не можешь без меня жить, мы все это знаем, но так уж вышло, что я тоже не могу жить без тебя, хочу я того или не хочу. Если хочешь воплотить свои влажные фантазии, придумай что-нибудь новое, твои размышления о вечном не придадут моему телу осязаемости. Если же тебя до сих пор волнует, хочу ли я тебя убить, так вот мой ответ: не хочу. Мне надоело быть трупом, я уж как-нибудь переступлю через себя и переживу твою перманентную влюбленность. Риз слабо улыбнулся. Почему-то понимание того, что Джек обучился читать его мысли, приносило ему успокоение. Наконец он мог перестать болтать о том, что его волнует и привлекать к себе внимание: Джек был внимателен, Джек был заинтересован, даже если говорил, что это не так. Уцепившись, видимо, и за эту мысль, Красавчик слез с кресла и материализовался за плечом Риза. — Давай лучше вытрем сопли, возьмем себя в руки и продолжим хуярить работу, тыковка, — он указал на гору документов, которые предстояло пересмотреть и заполнить. — Никто не собирается ругать тебя за проебы, конечно, но и гладить по головке не будут. Чем больше денег мы заработаем сейчас, тем больше у меня шансов на то, что ты хотя бы умрешь знаменитым миллиардером, а не жалким посмешищем. Буду чувствовать, что сделал из тебя человека. — Думаю нанять парочку искателей, чтобы потешить твое самолюбие, — задумчиво сказал Риз, постукивая механическими пальцами по столу. — Вдруг и из меня выйдет неплохой науськиватель? — Черта с два, Риззи, ты мягкий, как клубничное желе. Но попробуй, если хочешь. И завязывай со стуком, он меня раздражает. Но Риз не перестал стучать. Его радовало, что он может выводить Джека из себя, пусть даже такими низкими методами. Все равно что взять конфетку, показать ее голодному ребенку и поднять руку высоко над головой, чтобы чадо никогда не дотянулось до сладости. Джек пыхтел за спиной, огрызался, но ничего не мог сделать. Во всяком случае, Риз думал, что он ничего не мог сделать, пока хорошо знакомая, но давно забытая сила, не поддающаяся описанию, не пригвоздила его руку к столу. Он растерянно раскрыл рот, обернулся на Джека, остервенело сцепившего пальцы одной руки на запястье другой, но ничего не сказал. — Недолго твоим усам осталось, кексик, — натужно выдохнул Джек, сконцентрировано зажмурившись. — Я быстро учусь. Еще немного, и сноровки будет более чем достаточно для того, чтобы произвести смену твоего имиджа без твоего непосредственного согласия. Не то чтобы Риз боялся, у него просто было слишком много вопросов как к себе, так и к Джеку, но как бы сильно он ни хотел узнать, что вообще позволило Джеку заработать парочку новых способностей при всей плачевности его состояния, его все еще терзало одно. Он не понимал, зачем оставил его в живых. Он, кажется, действительно был мягким, как желе.