потерянные

Oни встречаются в полночь на одиноком пляже острова потерянных – ломанными диалогами заполняют нехилые дыры в груди и колючими взглядами, пропускают двести двадцать вольт под кожу. Крюк замечает в её запредельных глазах нездоровый блеск – ведьмино пламя в глубине чёрных зрачков. Холодным металлом крюка касается её матовой щеки, и Мэл кажется, что он плавит кожу своими прикосновениями – клеймит её тело душу. Она часто наблюдала таких рядом, но близко не подпускала – они, выгоревшие и состоящие из непроницаемой тьмы, тащат за собой в ебучую неизвестность, сжигая заживо. Но, Гарри Крюк другое. Гарри Крюк – это что-то непонятное, но до дрожи в коленях, запредельно-волшебное. От него пахнет морской свежестью, древесиной корабля и свободой. Свободой – которую она до невозможности хочет ощутить. ровно столько же, сколько и его. Мэл глотает одну тишину на двоих, пока он закуривает – она готова целую вечность смотреть на то, как Крюк зажимает сигарету между зубов, выпускает белые кольца дыма в ночной воздух и тянет-тянет-тянет её на дно своей пропасти — хочешь попробовать? – и ей почему-то кажется, что свобода имеет именно горечь никотина. Наследница тянет руку, чтобы забрать сигарету из его пальцев, но у Гарри другие планы. Потому, делая затяжку, сокращает расстояние между ними и целует-целует-целует, глубоко, взасос, интимно касается своим языком её и выдыхает сигаретный дым в пухлые губы, пока она вдыхает его глубже в лёгкие, где вишневым садом распускаются чувства. Они утопают в поцелуи, что точным выстрелом разность сердце на куски, обмениваются горечью на кончиках языков и сладким послевкусием, щекочат трахею. И он ненавидит эту гребаную ведьму принцессу всем своим существом, ненавидит и её бездонные глаза с мертвым космосом в зрачках, марианские впадины ключиц, все её тело. А особенно – индиговые локоны. Ненавидит за то, что не имеет право прикоснуться. И ненавидит за то, что прикоснулся, спустив с цепи внутренних демонов. За то, что будто украл что-то чужое, идеальное и чистое, то, что ему не принадлежит и никогда не будет принадлежать. Мэл не его. Конечно, она не оставит своего до приторности идеального Бена, не променяет на такого безумного ублюдка, как он, с гниющей плотью вместо сердца. Но ему хочется целовать её до фиолетовых гематом на губах/шеи/теле. Хочется вжимать её в песок до хруста тазобедренных косточек и вытеснить из неё образ отвратительного идеального Флорианса. и когда ты успел настолько вляпаться, лживый безумец? Зачем тебе королевская, чёрная жемчужина, пусть и такая же мёртвая внутри? зачем тебе дочь Малифисенты? Но игнорируя внутренний голос, он шепчет будто в бреду "останься-останься-останься" и укладывает её спиной на мокрый песок, кусая шею до сладкой боли. — останься навсегда. – Мэл растягивает винные губы в блаженной улыбке и сердцем отбивает ритм его сердца, забывая истину — Гарри дикий зверь. Таких, как он, невозможно приручить. Такие, как он, приручаются сами. Если захотят. Ведь он, Гарри Крюк, подобен стихии — а они, как правило, неуправляемы.