Со вкусом солнца и ментоловой жвачки

- Я уйду скоро, ты знаешь, - Люка старательно натягивает гетры на щитки скупыми и жесткими движениями. Вечереет. Низкое мадридское солнце заливает зеленое поле безрадостным апельсиновым светом, и Люка щурит глаза, чуть скалится в ровной белозубой улыбке. Он молодой и загорелый, а у Антуана не клеится сезон, в волосах застряла какая-то дрянь, и собака опять сожрала новые кроссовки, красивые белые, а он их даже надеть не успел. - Угу, - кидает он отрешенно: дрянь в волосах залипла напрочь, пальцами не отковырнуть. - Ты ведь знаешь, это новый шаг для меня, развитие, - у Люки улыбка ослепительная, и Гризманн отворачивается от ее белизны, подставляя нос вечернему солнцу. Его свет бьет в глаза грубо и гадко, но Антуан с вызовом смотрит в небо. Играть с солнцем в гляделки глупо, особенно если тебе двадцать семь, но лить слезы без повода еще глупее, и ему остается лишь нагло глазеть на то, как в по-весеннему ярком небе красноватое пятно медленно белеет, раздваивается, обрастает черно-фиолетовой каймой. Гризманн помнит: если долго смотреть на солнце, можно увидеть солнечных человечков, их крошечные города с домами и улочками, даже машины можно разглядеть. В носу щиплет, как при простуде (в детстве Антуан часто болел и прекрасно запомнил это мерзкое ощущение), веки закрываются сами собой. Солнце дрожит белым диском, окантованным черной траурной лентой. Соленая влажность скапливается в уголках глаз, но слез слишком мало. Антуану себя жалко до чертиков, а перед глазами два темных солнечных круга сливаются в один. Человечков не видать. - Мы будем видеться, будем играть вместе за Францию, - примирительно замечает Эрнандес. Гризманну нечего сказать, да и нечем: в горле комом застряли все обиды. Дрянь в волосах залипла качественно, кажется, придется снова подстричься. - Угу, - выходит плаксиво и по-детски. - Антуан, - начинает Люка серьезно, в его голосе – ни смешинки. Рука теплая и тяжелая ложится на плечо. Антуан, ежась, сбрасывает ее, точно надоедливого москита. Пальцы напрочь застревают в липкой дряни, и Гризманну жалко себя как никогда. - Эй-эй-эй, ну что ты, - Люка подсаживается ближе, участливо заглядывая в лицо. Антуан, не успев отвернуться, лишь прячется носом в воротнике олимпийки. Разлепляет с силой пальцы, вырывая целый клок волос. - Извини меня, что вот так все, - Люке действительно жаль и Антуану неловко смотреть в его щенячьи преданные глаза. - Угу, - лишь соглашается он неразборчиво. - Ну тогда, - Люка замолкает задумчиво, и Антуан нетерпеливо поднимает голову, на миг забывая о своих несчастьях. – Обнимашки? - сквозь черные солнечные круги Люка широко раскрывает объятия, и Гризманн льнет к нему всем телом, наслаждаясь его большим теплом. – Mon ami, - доносит весенний ветер, и Антуан расслабляется в чужих руках. - Мы ведь увидимся, Гризи? - Все зависит только от тебя, - рука Люки так приятно теребит затылок, что Антуану хочется урчать. – Мой дом – всегда твой, mon ami. Эрнандес улыбается широко, и Антуан вдруг сильно-сильно желает поцеловать его нагретую солнцем щеку. Он тянется вперед и вверх, прикрыв глаза, а затем недовольно ойкает. Гладившая затылок рука больно натягивает волосы; Антуан смотрит недовольно, и Люка тоже почему-то хмурится в ответ. - Что это? – он отдергивает руку быстро, как от паука. - Черт, - эта липкая дрянь все-таки испортит Антуану личную жизнь, - что-то застряло в голове, я не знаю... Люка придирчиво рассматривает его сверху; хмурясь, начинает что-то тянуть в волосах. Антуану неловко до чертиков. Люка ковыряется у него в голове заботливо, точно обезьянка. Наверное они со стороны похожи на двух макак или орангутанов (Антуан не силен в зоологии): залезли на жердочку турника, прижались и заботливо выбирают друг у друга всякий сор из загривков. - Эта чертова ментоловая жвачка, - заключает Люка, отряхивая ладони о тренировочные штаны, и Антуан выдыхает облегченно. Всего-то жвачка. Почему-то ему смешно. Люка тоже улыбается, а гранатовое солнце красит оранжево-бордовым его загорелое лицо. Антуан отвлекается, вглядываясь в знакомые черты, подсвеченные грустью и вечером, и никак не ожидает почувствовать на губах резкий поцелуй с дурацким ментоловым холодком. - У тебя нос смешно морщится, - отмечает Люка, выныривая из внезапности момента. – Всегда хотел это сказать. - Так чего же не говорил? - Антуану лениво думать; ему вообще все лениво сейчас в крепких мускулистых руках и под теплым мадридским солнцем. - Так авторитет третьего капитана не позволял, - Люка снова прижимается близко, лицо в лицо, нос к носу, слегка клонит голову вправо. - А теперь - возмещаю убытки, - и целует по-родному, забавно жмуря глаза. Ментоловый холодок жжет нёбо. Антуану тепло.