Во имя клана

— Это невозможно, — решительно говорит Талтал, и генерал Байян изумлённо оборачивается — больше на тон, чем на слова. Талтал всегда говорит ровно и очень редко повышает голос. Большинством придворных он, кажется, воспринимается как часть генеральского облачения. Где бы ни появился Байян, за плечом неизменно маячит вызывающе рыжая макушка — но больше ничего вызывающего в Талтале нет. Только этот цвет волос, наследие меркитских предков, мешает ему окончательно превратиться в тень. Великий Чингиз, Потрясатель Небес, когда-то без жалости выпалывал эту траву: повелел убивать меркитов везде, где бы ни встретили их в его землях. Но недаром говорят, что сорные травы прорастают даже сквозь камни, не то что через волю человеческую. Меркиты уцелели, и поднялись, стоптанные кереитскими копытами, и влили свою кровь в жилы самых знатных родов Золотой Орды — даже в жилы самих чингизидов, хотя теперь об этом предпочитают не говорить. Разве что уродится вдруг ребёнок рыжий, как тусклый степной закат, как засохшая кровь, как ржавчина — и вот тогда вспоминают. — Господин, дядя, прошу вас, не совершайте этого. Ки Нян Ин не принадлежит к нашему клану. Невозможно предвидеть, чем всё обернётся. Даже если она будет избрана во дворец и император станет есть и пить у неё из рук, никто не может предсказать будущее. Сегодняшняя удача может дорого стоить нам завтра. — Значит, ты считаешь, что мы не должны объявлять её нашей претенденткой в императорские супруги, — раздумчиво тянет Байян. — Я мог бы удочерить её. Таким образом она войдёт в семью и будет нам обязана. Император уже отдал ей своё сердце, но эта девочка слишком зла, чтобы знать, что с ним делать. Так почему бы нам не позволить нашему хану получить то, чего он желает, не дать Ки Нян Ин шанс на возмездие, и при этом не извлечь всю выгоду? Таким образом, каждый останется в выигрыше, и никто не затаит обид. Талтал упрямо качает головой. — Удочерение не выход. Ведь и кровные братья и сёстры забывают о родстве, когда речь заходит о власти. Сейчас её сердце ранено и жаждет только мести, но что будет, когда оно исцелится? Талтал твёрдо встречает взгляд генерала. — Я прошу вас отказаться от этой идеи. Во имя клана. Императрица Байян-Хутуг зло щурит яркие глаза, на тонком лице — ярость вперемешку с нетерпением. Впрочем, на её двоюродного брата эти взгляды никогда не действовали. Как не действовала на него и маска мягкой, наивной девочки, на которую так легко купить их дядюшку. Талтал видел её насквозь, знал, отчего её служанки ходят в синяках и куда подевался котёнок дядиной наложницы, и за это Байян-Хутуг в детстве терпеть его не могла. Она совсем недавно приняла титул, и вдовствующая государыня Будашири на неё нарадоваться не может. Однако сама Байян-Хутуг не настолько глупа, чтобы не понимать: вдовствующая государыня была бы рада надеть убор с фениксами и на макаку из дворцового зверинца, лишь бы та помогла отвлечь императора от подола благородной супруги Ки. Байян-Хутуг даже не сделала ничего особенного. Просто подлила кое-что в отвар маленького принца Аюшридары — обычный дурман, который легко выявят при первой же проверке с помощью серебряной шпильки. Ей всего лишь хотелось припугнуть благородную супругу Ки, эту фаворитку, возомнившую себя неприкосновенной. Говорят, благородная супруга нынче лично секла служанок, пытаясь вытрясти имя отравителя. В её дворце целый день переполох. А вот двоюродный братец не стал размениваться на дознание. Просто заявился в покои Байян-Хутуг и принялся угрожать — как будто не должен был поддерживать её, как будто благополучие первой императрицы из их рода не означало благополучие всего клана! — Благородная супруга Ки удочерена нашим родом, — размеренно говорит он, глядя чуть поверх плеча Байян-Хутуг, и ей хочется завизжать и запустить в него тяжёлой серебряной курильницей. — Его величество ей благоволит. Она мать Второго принца. Если кто-нибудь узнает о вашем опрометчивом поступке, это может повредить нашему клану. Он наконец встречается с Байян-Хутуг взглядом. — Вам следует помнить, что я — не канцлер Байян. Наш дядя воспитал нас обоих, однако я рос рядом с вами. Я хорошо вас знаю, государыня. — Дурак, — тихо бросает Байян-Хутуг ему в спину, но дверь за Талталом уже закрылась. Она не глупа и хорошо понимает: это было предупреждение. У покойной Танашири хотя бы была за спиной безоговорочная поддержка её рода. Байян-Хутуг связана по рукам и ногам: с одной стороны дядюшкой, у которого меньше воображения, чем в этой курильнице, которая так и не встретилась с головой Талтала, с другой — самим Талталом, у которого жалости и страстей примерно столько же, сколько воображения у дяди. Талтал мог бы стать могущественным союзником, но вот беда, он никогда не станет удобным орудием. Только такая бесстрашная дура, как Ки, могла играть с огнём, приближая его к себе и к власти. Дама Ки, любимая наложница императора, не отводит глаз, даже когда Талтал нависает вплотную. Глаза широко открыты, подбородок поднят, плечи развёрнуты; разящий меч, стрела на тетиве, воин осаждённой крепости, а не женщина. Они с Талталом стоят посреди опустевшего тайника бывшего канцлера Эль Тэмура. Всё имущество изменника положено отнять, все родичи подлежат смерти. Однако казна Юани всё ещё пустует, а где-то в степях носится осиротевший Танкиши. Талтал разминулся с богатствами Эль Тэмура разве что на четверть часа; дама Ки, имевшая на руках все подсказки для разгадки местонахождения тайника и точно знающая, что Талтал не имел ничего, втайне впечатлена, однако не подаёт виду. «Почти» не считается. Не в той игре, в которую играют они оба. — Хорошо, — медленно говорит Талтал. — Вы получили приз. Сокровища Эль Тэмура останутся у вас. Моему дяде и вашему супругу придётся искать деньги на свою войну в другом месте. Талтал в последний год всё меньше и меньше походит на тень. Неизменные доспехи сменились придворным платьем. Незаметно и тихо отделился от Байяна, вынырнул из массы одинаковых лиц при дворе, приобрёл вес и голос — и этот голос более не звучит эхом. — Благодарю вас, наставник, — Ки Нян Ин чуть склоняет голову, наконец-то переставая удерживать его взглядом — так дикое животное настороженно наблюдает за охотником. — Но я буду следить, госпожа. Пристально смотреть за тем, куда вы употребите эти деньги. Помните об этом. — Пусть так, — спокойно говорит Нян Ин. Она не боится: она действительно собиралась придержать эти средства для благой цели. Голодные годы в Юани случаются слишком часто, и постоянные войны только ухудшают положение дел. Суммы же, выделяемые казной для помощи населению, явно недостаточны. — Я не собираюсь вредить вашему роду, наставник. — Некогда я сказал: у вас, вдовствующей императрицы Будашири и моего дяди был общий враг. Теперь Эль Тэмур мёртв. Императора Талтал в этом перечне не упоминает, и Ки Нян Ин отмечает это, чтобы обдумать после. Она непонимающе хмурится. — Нас разведёт по разные стороны не ваше предательство и не ваши желания, — со вздохом повторяет Талтал однажды уже произнесённое, — а время. Не важно, насколько вы уверены в своих намерениях сейчас. Завтра всё изменится. В политике не бывает друзей и родичей, только союзники. — Я подумаю над вашими словами, наставник, — впрочем, и так очевидно, что она с ними не согласна. — Я должен присмотреть за вами, — помедлив, зачем-то добавляет Талтал, хотя всё между ними сказано и решено. — Во имя безопасности моего клана. Канцлер великой империи Юань стоит у подножия трона: неизмеримо ближе к милости императора и благосклонности Небес, чем прочие придворные — на целых десять шагов — и свет путается в тёмной рыжине его волос. Впрочем, в этом зале, полном темноволосых голов, он всё равно пылает как факел. Канцлер одет подчёркнуто скромно: в лиловое без золота и отделки, положенное ему по рангу. Он обращается к императору, но смотрит в лицо государыни, императрицы Ки. Они союзники, соратники, сообщники в преступлениях. Её ответный взгляд твёрд, глаза широко раскрыты — ни следа колебаний в них, разве что немного страдания на дне; разящий меч, стрела на тетиве, воин осаждённой крепости, а не женщина. За её плечом, в полумраке, невидимые более ни для кого, кроме убийц, прячутся окровавленные тени. Генерал и канцлер Байян, любимый дядя, тоже в лиловом и пурпуре, рассеянно вытирает кровь, вытекающую из раны в животе, оставленной широким, как мясницкий тесак, монгольским клинком. Скалится в лицо племяннику. Рядом Байян-Хутуг улыбается окровавленным ртом. Говорят, чтобы влить отраву низложенной императрице, пришлось силком разжимать ей зубы: она до последнего сражалась, как кошка. Оба они смотрят на Талтала, и он читает вопрос в движении губ кузины: с каких это пор, на языке какого тайного шифра «во имя клана» стало означать «из любви». Талтал выпрямляется, и призраки отступают. Ему нечего их бояться. Юань он всё ещё любит больше, чем императрицу Ки.