Непростительное

My head is haunting me and my heart feels like a ghost       Мои мысли преследуют меня, а сердце будто исчезло. I need to feel something, ’cause I’m still so far from home.       Мне нужно что-нибудь почувствовать, ведь я так далеко от дома. Между ними пропасть кристально-ядовитая с пеплом несбывшихся надежд по кромке сознания. Его душа похоронена под толщей воды, слоем базальта и известняка.       Глаза бегают по строчкам книги, читая одно и то же предложение уже в который раз. Черный Бог вздыхает и откладывает её на журнальный стол, выключая торшерный светильник. Снимает очки, трет переносицу и зажмуривает уставшие глаза. Возможно, читать под звуки телевизора было плохой идеей. Он смотрит на юношу, чьи глаза скрыты грязно-белой повязкой. Тот сидит на краю кровати в позе лотоса и опустив голову, внимательно вслушивается в вечерний выпуск новостей. Говорят о резком похолодании, дождях и просят одеваться теплее. Нападения гулей не прекращаются, но становятся реже, по сравнению с прошлым месяцем. Яминеки поднимается с кресла, подходит к нему и кладет руку на плечо. Номер двести сорок вздрагивает от внезапного прикосновения. — Тебе нужно сменить повязку и... — он замолкает на полсекунды и на выдохе, грубо продолжает — перестань расцарапывать глаза. Это тебе не поможет и уж тем более не вернет тех, кого ты потерял.       Яминеки берет за руку двести сорок и резким движением сажает его к себе на колени. Ты понимаешь, что позволяешь себе непростительную нежность?       Он аккуратно разматывает повязку на его глазах, стараясь не касаться пальцами век. Двести сорок начинает быстро моргать от неприятных ощущений прилипшего бинта и слепящего света телевизора. Глаза начинают слезиться. Гладкая холодная кожа — вероятно, перчаток — мягко касается его щеки, и он инстинктивно дергается. Шепот в голове становится громче, слёзы непроизвольно скатываются по щекам, пачкая белую футболку. Ты так жалко выглядишь! По твоей вине все мертвы! Ты никого не смог защитить! Может, ему стоило оставить тебя гнить в Кокурии?       Шею сдавливают, словно ему в глотку льют этиловый спирт; он задыхается от шепота в голове и ярких вспышек обрывков воспоминаний в его воспаленном мозге. Безжизненные глаза пустыми глазницами смотрят на Чёрного Бога, но видят лишь смазанный силуэт. Яминеки не говорит ни слова. Интересно, а как он на тебя смотрит? Как на еду или как на врага? А может, как на жалкий мусор? Уйди. Уйди. Уйди. Что ты делаешь?! нет… ПРЕКРАТИ. я… МЕНЯ. я не хотел… ДОНИМАТЬ.       Паника, провоцируемая шумом и голосом в голове, идёт по нарастающей и номеру двести сорок кажется, словно ещё чуть-чуть и его голова лопнет, как воздушный шарик. Внезапная дезориентация заставляет его вдохнуть глубже и ухватиться за что-то, чтобы мозг хоть как-то выстроил представление о том, где он сейчас. Он цепляется за руку Яминеки и крепко её держа, пытается успокоиться.       Неожиданно сухие губы касаются его скулы, и Яминеки проводит горячим языком, собирая слёзы, целует его щеки, виски и уголки губ. Обхватывая руками за талию, прижимает ближе. Двести сорок в прострации, пытается сосредоточиться на ощущениях (в которых теряется), а не на зрении. Он впервые не знал, что делать. Яминеки проводит носом у него за ухом, целует, легонько кусает мочку уха, спускаясь к шее мокрой дорожкой. Он начинает медленно стаскивать с него одежду, целуя плечо, кидает в направлении кресла, быстрым движением переворачивая двести сорок на кровать, нависает над ним. Подцепляет зубами кожу своих перчаток, снимает, отбрасывая в сторону. Туда же летит его рубашка с брюками, и железная пряжка ремня звонко бьется о пол.       Двести сорок почти ничего не видит в сумраке спальни. Только шум телевизора и его приглушенный синий свет. Он больше не слепит его глаза, потому что двести сорок не так близко к нему. Глаза относительно привыкли, но различить что-то кроме пятен сложно. Он чувствует когти с чешуйками кагуне, которые щекочут талию, его прикосновения к коже будоражат. Это, наверное, называется приятно? Двести сорок дрожит. Сама смерть целует его тело, ласкает, призывая довериться. Осязание и слух обостряются, когда ничего не видишь. Когда Яминеки целует его грудь, выпирающие рёбра, двести сорок не может дышать. Когда тот обводит горячим языком ореол соска, втягивает его, двести сорок нервно дергается и скулит под ним. Ледяные ладони Черного Бога сжимают его бедра, обжигают, спускаясь поцелуями ниже, он цепляет пальцами резинку его трусов, тянет вниз и сбрасывает на пол к остальной одежде. На секунду горячее тело Яминеки пропадает, что ощущается мурашками на коже двести сорок и он инстинктивно поднимается. Судя по звукам, тот что-то достаёт из прикроватной тумбочки. Что-то вроде тюбика... Крема? Двести сорок не может понять. Яминеки растирает выдавленный крем между пальцами, разводит колени двести сорок, касается подушечками сжатого колечка мышц, проталкивая влажный палец, двигаясь неглубоко, дразня и растягивая. Номер двести сорок шумно втягивает воздух, выгибаясь и отворачивая голову, стонет в подушку. Неприятно. Яминеки оглаживает когтистой рукой его бедра, царапает нежную кожу, наклоняется, зализывает царапину, целует. Когда лежащий под ним юноша расслабляется и перестает жмуриться, он добавляет второй палец. Двести сорок невнятно хрипит, закусывая уголок подушки, насаживаясь на пальцы Яминеки. Период полураспада его ощущений на составляющие ничтожно мал.       Когда Яминеки входит в податливое тело, голос номера двести сорок срывается на полукрик-полустон, который Черный Бог игнорирует. Одной рукой опирается на кровать, другой сдавливает шею лежащего под ним юноши. Тот задыхаясь, вскидывает голову и приоткрывает рот. Яминеки царапает когтистой рукой нежную кожу ключиц, целует его приоткрытые губы. По телу бегут мурашки, номер двести сорок стонет и мечется по кровати, закидывая ноги ему на бедра. Он сжимает руками простыни до онемения пальцев. Яминеки впивается губами в шею юноши там, где бьется вена. Он чувствует её пульсацию губами, проводит языком, горячо целует, оставляя засосы, которые окрасятся в багровый позднее, кусает мочку уха и зализывает фантомные следы его нечеловеческой руки на шее. Яминеки сносит голову от одного лишь запаха номера двести сорок. Вся система координат рушится под невинным, почти слепым взглядом юноши. Он сжимает его набухший член, совпадая с толчками, быстро двигает рукой по стволу, задевая пальцами головку. Говорят, Боги невероятно опасны и безумны, но невероятно умны и проницательны.       Двести сорок тянется к губам Яминеки. В глазах темнеет, он слегка теряется и сначала мажет губами по его щеке, потом целуя, стонет, воет прямо в губы, когда Чёрный Бог проводит когтями по его спине, раздирая нежную кожу и оставляя кровавые полосы. Он двигается в юноше еще немного, поддерживает его за поясницу, выбивает стоны, выжимая все до последнего вздоха. Яминеки кончает только из-за того,что двести сорок сжимается внутри невообразимо сильно. — Ями...-неки-с...-ан, — двести сорок судорожно дышит, шея горит, словно бензиновые разводы на асфальте, кисти рук онемели. Юноша кончает на свой живот, попадая на постель — и Яминеки, прикусывая его мочку уха, стирает их простыней. Он аккуратно опускает его на кровать, отодвигаясь и ложась рядом с ним.       Номер двести сорок лежит красивым трупом, жалкий и беспомощный, он пытается отдышаться. Простыни облепили мокрую от пота кожу — и Черному Богу кажется, что они лежат в цветах белых лилий. Собственная могила из белых лилий, как поэтично.       Яминеки облизывает сухие губы и слышит приглушенный плач, вперемешку с хрипами. Двести сорок свернулся калачиком на половине постели и, обнимая себя руками за плечи, уткнулся лицом в подушку. Тонкие плечи подрагивают, тихие всхлипы бьют по вискам, как молот по наковальне. На его спине пять глубоких неровных кровоточащих полос. Яминеки поднимает свою руку и видит кровь, которая залилась меж чешуек, и куски кожи на когтях. Может ли Бог Смерти прикасаясь к чему-то оставлять это в первозданном виде, а не превращать всё в катаклизм? Его могила окрасилась в красный. Это было очевидно, знаешь?       Он цокает языком, натягивает в сумраке брюки, затягивая ремень, и выходит из спальни.       Черный Бог открывает кран и останавливается перед тем, как сунуть руку под воду, смыв с себя кровь и ошметки кожи двести сорок. Багровая кровь очень притягательно смотрится на его руке. Это как одержимость. Зыбучие пески. Тебя затягивает, при каждом резком движении — сильнее. Грубые частицы оставляют мелкие царапины на клеточном уровне. Но это так, лишь незначительные последствия. Яминеки медлит и скрипя зубами подносит руку к лицу. Втягивая ноздрями воздух, он чувствует на языке сладковатый привкус.       Да, незначительные последствия.       Поднося руку ближе, приоткрыв рот, он вдыхает аромат полной грудью. Пьянящий запах крови, вызывающий мурашки на коже. Легкое покалывание, словно кровь, как дифосфорная кислота разъедает его "вторую" кожу. Он касается языком когтя, слизывая кусочек кожи и закрывает глаза от удовольствия. Яминеки поочередно облизывает каждый палец, скользит языком меж чешуек, что остро режут язык, — и кровь собственная смешивается с кровью двести сорок. Он опирается рукой на раковину, улыбаясь своему отражению, испачканными в крови губами, слишком омерзительно и слишком довольно. Горящий какуган и искры безумства в глазах.       Демоны в его голове под контролем [ложь], закованы в цепи и ждут приказа [ложь]. I can't help this awful energy        Я во власти этой ужасной энергии. God damn right, you should be scared of me        Черт возьми, ты должен бояться меня, Who is in control?        Кто здесь главный? Черт, ты же знаешь, безумцы всех умней?       Он пару раз моргает, умывается, приводя себя в порядок, вытирает кровь с тонких губ. Яминеки достает чистое полотенце из шкафа. На кухне берет небольшой сверток человеческого мяса из холодильника, аккуратно режет его на кусочки, кладет в тарелку, попутно закидывая один в рот. Двести сорок еще содрогается в немом плаче, и Черный Бог, обойдя кровать, легко касается его макушки пальцами, мягко поглаживая и обращая на себя внимание. — У тебя слабая регенерация, надо обработать рану.       Номер двести сорок слабо поднимается с постели, вытягивает руку, пытаясь на ощупь определить, где стоит Яминеки-сан. Рука сталкивается с бедром, пальцами касаясь кожаного ремня. Он садится на кровати, поворачиваясь к нему спиной и поджав под себя колени. Яминеки кладет тарелку рядом с юношей на кровать. Двести сорок косится на черное пятно посреди белой простыни, мысленно спрашивая Яминеки, что он принёс. — Мясо. С RC-депрессантами. Поэтому процесс регенерации не намного ускорится.       Юноша лишь слабо кивает головой в ответ. Снова читает его мысли. Как было раньше, когда он находился в Кокурии.       Яминеки обеззараживает раны и слегка касается их полотенцем. Оно впитывает кровь и излишки медикамента. Номер двести сорок быстро съедает мясо и водит пальцем по пустой тарелке. Он поляризован осколками воспоминаний, что впиваются в мозг стальными орбитокластами, разделяя зоны мозга, и синтезирован Богом Смерти, который даровал ему жизнь. От этого хочется рассмеяться. Двести сорок не помнит несколько месяцев… или лет(?) своей жизни. У него есть только обрывки-яркие-вспышки, постоянный назойливый шепот в голове и непонимание, что есть правда, а что ложь.       Внезапный звук уведомления заставляет Яминеки отвлечься и посмотреть в сторону ноутбука. На экране высвечивается одно непрочитанное сообщение. Он тянется к комоду за чистой футболкой для двести сорок и кладет ее рядом с юношей. — Ты же сможешь сам одеться? Я пойду посмотрю, что пришло. — Яминеки мягко смотрит на юношу, чуть усмехаясь. — Остальное на кресле позади тебя. — Да, я справлюсь, спасибо, Яминеки-сан.       Уголки губ юноши дрогнули в улыбке.       Черный Бог двойным щелчком открывает сообщение и в начале пришедшего документа видит герб Управления. Цокая языком, он незаинтересованно пробегается по словам, но потом останавливается и возвращается в начало, читая заново.

«Я разрешал присматривать за ним, а не забирать из Кокурии. Верни его обратно. Завтра.»

      Точка невозврата достигнута. Все принимаемые решения отмене не подлежат.       Во всяком случае, хорошо, что это случится сейчас: у Черного Бога почти не осталось времени и все попытки исчерпаны. В дверном проеме стоит двести сорок, опираясь на стену. Он смотрит пустыми глазницами прямо ему в прогнившую душу и панически видит себя.