Цена свободы

Вечера и ночи перед операциями у Красного Лотоса обычно проходят свободно: стратегии обсуждены, планы заучены наизусть, снаряжение ждёт своего часа ещё с утра. Готово и выверено всё: от стратегии на случай бессонницы у вождя до плана побега на случай внезапного воскрешения Аватара Аанга собственной персоной. И лишь в одном нельзя было быть уверенным точно: кем придётся пожертвовать во время операции. Кто вернётся в лагерь живым? Тускнеющий магией камень в углу палатки отбрасывал косые огненные тени на полотняные стены и армейское убранство. Было холодно и сыро, и разбросанные по одеялу волосы Пи Ли завивались совсем крохотными кудряшками, а голая кожа рук и груди белела гусиной кожей. И всё же она улыбается, прикрывая глаза и проводя по голой спине партнёра горячей рукой. Захир на мгновение останавливается, касаясь кончиками пальцев обнажённой шеи. Он молод, энергичен, и некогда стриженные по-армейски волосы начинают отрастать и липнуть к вспотевшему лбу. Он подстрижется: но только после того, как закончит начатое, и если вернётся живым из операции. — Захир? — хрипло спрашивает Пи Ли, распахивая бордовые глаза. — Смотрю на тебя, любовь моя, — улыбается юноша, поглаживая обнажённую грудь с тёмным соском. — Ну, — томно улыбается партнёрша, притягивая его к себе и целуя так жарко, точно в последний раз, — смотри, раз так… Посмотреть можно когда угодно. Захир же чувствует, чувствует её жар, руки на своей спине, вкус обветренных губ и соприкосновение голой кожи, дыхание и едва слышимые стоны. Сейчас они — единое целое как духовно, так и физически. Это сводит с ума и ударами сердца в виски доводит до пика наслаждения. Дыхание их становится сбивчивым — и всё заканчивается. Захир отворачивается к полотняной стене палатки, пытаясь совладать с вырывающимся из груди сердцем. Ему не хотелось отстраняться. Ему не хотелось спать. Но завтра — важный день. Он не имеет права отнимать сон у себя и любимой — и всё же сложно не пренебречь здравым смыслом. — Завтра — великий день, — начинает Захир, прикрываясь одеялом: ночи были холодные, и тянуло сквозняком от самой земли. — Знаю, — в глазах Пи Ли пляшет пламя, но она усилием воли унимает его. — И волнуюсь. Пи Ли никогда не признавалась в своих слабостях. Захир вздрогнул, поворачиваясь к ней и наталкиваясь на отрешенный взгляд. Она, сидя поверх одеяла, будто бы совсем не мёрзла, и всё же кончики тонких пальцев дрожали. — Я ручаюсь за его слова, — юноша придвинулся ближе, поцелуем унимая дрожь в мягких ладонях. — Не ручайся, — Пи Ли покачала головой, и вдруг обняла его — крепко-крепко. — Одно твоё слово стоит тысячи его речей. Уналак… — Всё пройдёт как надо. Уналак обеспечит нам прикрытие. — Уналак лжец, — отрезала девушка, легко касаясь третьего глаза на высоком лбу. — Понимаю, у нас нет выхода. Понимаю, что через десять лет у мира снова будет аватар, и другого шанса у Красного Лотоса не будет, но… Мы можем не вернуться, ты понимаешь это? — Понимаю. А что мы можем сделать? Отступить? — Нет, — Пи Ли отводит взгляд. — Но я должна была это сказать. Мы должны быть предельно осторожными. Цена свободы велика. — Цена свободы велика, — соглашается Захир, придвигаясь ближе и всем телом ощущая тепло, исходящее от владычицы огненной магии. Полностью нагая, она ведёт с ним серьёзные разговоры… и, признаться, это не первое их совещание в непотребном виде. Всё же они молоды — Пи Ли двадцать два, Захир старше всего на четыре года, и мгновения, проведённые наедине, для них ценны чрезвычайно. Хотя бы потому, что завтрашнего вечера может и не быть. Да и утра. Обеда. Ночи. Их могли схватить в любую секунду.— Но я готов заплатить её, если рядом будешь ты. Всё, что я делаю сейчас… Я делаю это ради будущего наших идей и тебя. — Захир, — шепчет девушка, широко распахивая глаза. — Я… Я умру за тебя и наши идеи. Прости за эту слабость. Не знаю, что на меня нашло. — Я тоже хочу вернуться. Ради нас. Я люблю тебя, Пи Ли, и, не лежи на нас груз ответственности за судьбу мира, из тысячи вариантов я выбрал бы жизнь с тобой, — признание срывается с губ прежде чем разум успевает его остановить. — А ты… ты бы провела жизнь со мной? Пи Ли медлит с ответом, проводя рукой по его груди. У неё чертовски горячие ладони. Тепло, плящущее на грани жара, словно достаёт до самого сердца — именно к левой стороне груди обычно прикладывала руку нелюдимая террористка. Их жест. Близкий, понятный лишь двоим. — Да, — наконец шепчет она и вовлекает Захира в поцелуй. — Конечно, провела бы. Не было ночи, в которой счастья было бы больше, чем в той. Не было ночи больше, в которую Захира не терзали ни кошмары, ни отчаянье, ни гложущая изнутри пустота. Он счастлив. Они оба молоды и прекрасны. Под их ногами все четыре материка, в их головах — идеи, способные изменить мир, в их руках — сила, которой они будут мир менять. Они — те, кто не будет стоять в стороне, позволяя всем четырём народам добровольно надеть на себя оковы власти и рабское ярмо. Они — будущее. Будущее, которому не дано было свершиться тем ранним утром. Племя Воды лишилось бы своего Аватара тогда. Но вместо этого мир лишился Красного Лотоса. *** Время — не вода. Время не течет бурлящей рекой жизни, а скатывается по капле тягучего затхлого сока, размеренно отмечая бег годов скудной едой раз в три недели. Стража меняется хаотично, но на второй год Захир может сказать, что меняются они в комбинации последовательностей два на два и смена через трое. К началу третьего он уже знает, какая смена поставит ему миску риса. К исходу пятого года стражник впервые заговаривает с ним. Несвязно, опасливо и с большим удивлением. — Нам сказали, что ты должен был сойти с ума год назад. Но ты… — Бо Йен, как твои жена и дочь? — Ч-чего? — Откуда?.. — Все назад! Не двигаться! — Я и не думал, — всё ещё стоя лицом к стене с руками за немытой годами головой, произносит преступник. — Откуда ты знаешь об… обо мне, — осипший голос Бо Йена наконец прорезывается. — Я помню, как тебя называли по имени на подходе к моей клетке в ваше первое дежурство, если ты говоришь об имени. — А остальное? — резко лязгает оружием командир. — Дай мне только повод… — Остальное — только лишь догадки немощного узника, — Захир позволяет себе повернуть голову и впервые увидеть вплотную подошедших к нему тюремщиков. — Ты, Бо Йен, не появлялся здесь год и три месяца. Мой… друг работал в подобном месте. Год отпуска даётся стражу дабы увидеть своё дитя, если это первенец. Пол ребёнка можно определить с вероятностью, равной половине целого, и сегодня — мой счастливый день. Всё просто. Стража не верит. Стража уходит с ворохом подозрений и почти первобытным ужасом. Эта смена больше не вернется к нему: там, снаружи, его боялись сильнее, чем любой узник топора палача. О Захире ходили разные слухи, но правду под собой они имели одну: единственный член Красного Лотоса, не обладающий магией стихий, был лидером сильнейшего его подразделения. Людям было проще поверить в телепатию, жертвоприношения и молитву злым духам чем в лидерские качества и череду удачных обстоятельств. Удачных далеко не всегда. Захир знал об этом и предполагал, что может стать той самой жертвой революции, о которой новая власть говорит с почтением, но редко. И всё же… Люди, скованные государственными оковами, начинают тупеть на глазах. Закованный в кандалы в клетке посреди океана Захир был в тысячу раз свободней тех, кого решётка от него отрезала. И, пусть цена свободы велика, он будет лелеять эту мысль и питаться ею всю неделю после того, как паёк закончится, и он снова будет умирать от голода — и не умрёт. Потому что люди хитры как лисы, но и вполовину не так жестоки: еда рассчитана на то, чтобы поддерживать в узнике жизнь, пока он ещё видит в ней смысл. А, если точнее, пока в узнике жива надежда разорвать цепи. Есть ли ещё надежда? Может, пора выкинуть рис за решётку — и ещё три недели голода не дадут ему изменить решение? Огрубевшая от солёных камней рука подрагивает, миска трясётся в опасной близости от решетки, а море — бескрайнее, безжалостное и недоступное, вольным плеском кричит, требует решиться… Решиться на слабость? Лишь одна живая душа знала, что Захира воспитала одна мать: она жила на краю мира, в тусклой хибаре из парусины и пластуна, где много лет скрывалась от королевского суда. Она бежала от людей глубоко беременной, и тогда ещё маленький мальчик никогда не знал своего отца. В ночь, когда мать украла святыню из храма воздуха, Захиру не спалось: он знал, что такие преступления так просто не проходят. Едва взошла луна, в их доме появился незваный гость. Он был худ, жилист и лыс, как и все маги воздуха, но на лице его не дрогнул ни один мускул, когда поток сильнейшего ветра закрутился вокруг головы безоружной женщины и стал душить её хуже любой веревки. Воздушный кочевник не был зализанным городским проповедником морали: он пришёл сюда за святыней и местью. Тогда Захир просил кого-то о пощаде в первый и последний раз. Девятилетний мальчишка бы не одолел взрослого мага. Поэтому он поступил мудро и одновременно низко: пал в ноги и заплакал. Совесть кочевника дрогнула, и он сжалился. — Оставлю тебе жизнь, — сказал он тогда, отшатываясь от полуживой женщины. — Но только ради ребенка. Захиру было плевать на образы и чувства захватчика. Он помог матери подняться, достал последние запасы успокоительного настоя, разбил пустую банку, но так и не выпустил из головы вздувшиеся вены на висках незванного гостя и мелово-синего лица матери. Ещё тогда он начал догадываться, почему такие могущественные маги держатся обособленно и почему всегда стараются показать свою безобидную сторону. Потому что от камня можно убежать, из воды выплыть, а огонь — потушить. Воздух же… Мать повесилась на следующий вечер, и поутру Захир нашёл лишь её проворачивающееся в петле тело. Уже не каменное, а податливое, точно живое, но ледяное, с синим лицом и чёрной шеей, скрюченными пальцами и пустыми глазами, взгляд которых будет преследовать его долгие годы — пока воспоминание тех лет не перекроет вид нового трупа. На этот раз — жертвы его собственной глупости. А на руке матери остался глубоко-синий след его пальцев, точно метка. Точно напоминание о том, что в подлунном мире испугавшаяся наказания воровка оставила своего девятилетнего сына. …Захир присаживается в дальний угол камеры, спиной к шершавой от соли стене. Ставит перед собой нетронутую миску с рисом. Сжимает кулаки, наблюдая как они белеют до кости, а после снова возвращают себе цвет. Сжимает кулаки, пока малодушный порыв не отступает совсем. Мать поступила трусливо и глупо. Так сказала Пи Ли в тот день, когда в первый и последний раз выпивший Захир, совсем ещё молодой, сидел перед ней и вываливал между ними всю грязь своего прошлого. О, Пи Ли! Ей тогда было шестнадцать, но мудрая не по годам, отлично управляющаяся с энергией взрывов девушка не испугалась. Она вообще мало чего боялась — лишь стать безвольным орудием военной машины народа огня было тем, что заставляло её до боли сжимать кулаки в попытке унять дрожь. И это бесстрашие покорило Захира. И продолжало покорять вновь и вновь. Пи Ли бы ни за что не сдалась здесь. Пи Ли не сдастся и в своей камере, не сдастся и через годы, она будет цепляться за жизнь покуда из её груди не вырвут сердце. А если Пи Ли будет жить, то какое право имеет умирать Захир? Какое право имеет он оставлять её одну? Минутная слабость. Минутная слабость, от преодоления которой тихо вздохнул охранник за смотровой площадкой: ему служба здесь уже осточертела, он хотел бы охранять обычные тюрьмы (желательно с таким же окладом). Узник расправил плечи, высоко поднимая голову. Узник сидел перед едой пока охранник не ушёл: в этой камере учишься выделять из бесконечного шума волн шаги человека. И, лишь приступая к своей скудной трапезе, Захир позволил плечам сгорбиться, а подбородку безвольно коснуться груди. Он устал. Он почти отчаялся. И чертовски скучал по свободе и людям, бывшим рядом тогда. — За тебя, Пи Ли, — тихо произносит он, пригубляя ледяную воду. Захир уважает идеи Лагхимы и готов умереть за них. Но ради Пи Ли он готов на большее — жить. Когда-нибудь они снова увидятся: в этом ли мире, в мире ли духов. Не важно. Захир был готов ждать столько, сколько потребуется.