Урок хороших манер

Яблоко от яблони слишком далеко упало и покатилось в неизвестном направлении. Каждый ребенок по-своему уникален, и какие-то черты его характера были заимствованы от родителя. Но бывает и такое, что ребёнок полностью противоположен своему создателю: словно не его вовсе. Такие случаи крайне редки и приводят к скачковым последствиям. Если так разобраться, то у этого феномена есть название, и звучит оно как «мутация». Это больше походило на модификационную мутацию, чем на генную или точечную. Отличия ребенок приобретал в процессе своего развития, а не был рождён с подобным. Отличительные условия воспитали их по-разному, и не удивительно, что они противоречат друг другу. Речь и доводы обоих сторон верны, а также имеют ощутимый вес. Проблема в том, что в этих двух направлениях найти компромисс невозможно. Марксизм и народничество, монархизм и коммунизм, крестьяне и пролетарий. Капитализм — вот какова была позиция СССР. Труд наемных рабочих, возможность дать людям шанс получить деньги и выплатить кредит за свободу! Снова обращаемся к истории: после отмены крепостного права, государство дало людям возможность «покупать» свою свободу. 20% от этого кредита выплачивал сам крестьянин из своего кошелька, а остальные 80% — государство. После полученной свободы человек должен был работать, чтобы отдать 49-й долг под 6% годовых. Люди столько не жили, сколько платили за право быть свободным. Верховной власти больше было выгодно брать деньги с народа за возможность быть независимым, чем дать им эту возможность просто так. Что поделать, несправедливость — она такая. СССР возомнил себя древнегреческой богиней Фемидой, идя против собственного отца. Однако его попытки закончились для него полным провалом. Бунт подавлен, а инициатор наказан. Печально, но зато это отличный способ поучиться на своих ошибках и не допустить подобного в следующий раз. Оставалось только сидеть в своей комнате и учить уроки, ведь новости из гимназии отца ничуть не порадовали. У него плохо обстоят дела с гуманитарными науками, зато в математике ему нет равных. Жалко, что Империю волнует лишь средневзвешенный балл Союза, а не его необыкновенные способности и страсть к счетам и логике. Обида. Да, она сидит в его горле, давя на гортань, из-за чего функция глотания становится невозможной, а процедура болезненной. Пока отец был где-то в зарубежной стране, он вынужден читать ненавистные ему книги, потому что, видите ли, из него революционер никакой, не знает обществознания, основы и фундаменты, не умеет приподнести себя в обществе, хочет быть лишь производителем, при этом не зная, что нужно потребителю. Сидя за обеденным столом, он выпирающими клыками вцепился в сочный кусок жаренного мяса, отрывая кусок за куском, наслаждаясь вкусом острых специй, и стекающего с него сока. Рядом с его основным обедом лежали вареные овощи, которые он обязан съесть, хотя размякшая морковь не кажется ему такой же аппетитной, как это тающее во рту мясо. Овощи подаются без ничего, даже соли нет. Ну и какой смысл есть эту отвратительную кашу? Пока отца нет, можно отказаться от этого «удовольствия» и отложить гарнир. Вместе с мясом съедался и кусочек бородинского хлеба. Корочка довольно жесткая, но его зубы легко справляются с этим. Во время трапезы СССР изучал материал учебника, но информация всё никак не запоминалась, потому приходилось раз за разом перечитывать. Российская империя совсем забыл перенести их встречу с Германской империей по причине неотложного отъезда, так что принимать немца будет его сыночек, и что-то подсказывало монархисту, что не стоило так халатно относиться к этой встрече, ведь ГИ и СССР — два безграмотных, но очень сильных и целеустремлённых безумца. Одному творить хаос мешают другие, более сильные страны, а другому — запрет отца и отказ в получении независимости. Что же, он с этим смирится и дочитает этот нечитаемый текст, чтобы потом наконец отложить его и съесть своё заслуженное пирожное, которое подавалось в качестве десерта. Отодвинув тарелку, он уже был готов сжать в руках мягкое пирожное, выдавить из него крем и с упоением облизывать свои сладкие пальцы. Но его прервал мужчина солидных лет, сказав, что гость из Европы желает их посетить и на отказ не настроен. Союз фыркнул, велев пустить этого нарушителя покоя, и все же вернулся к своему угощению, съедая его как можно быстрее, запивая это горьким чаем, словно за ним кто-то гнался, и время не позволяло растягивать это удовольствие. Велев служанке убрать посуду, он вернулся к книге, стараясь зазубрить всё то, что по мнению Империи имело большую значимость. Попивая чай, он и не заметил, как немец сел напротив него и стал что-то спрашивать на русском, хоть и получалось у того так себе, но просьба была вполне понятной. — Слушайте, я не знаю ответа ни на один ваш вопрос. Мой отец держит меня подальше от всего, что происходит в мире, и о делах «государственной важности» мне тоже ничего не известно. Вы, можно сказать, зря пришли. Если что, я могу показать вам, где выход. — сказал Союз, делая прямой намек. Гостю тут не рады. Это и не стесняются показывать. Однако Империя, так же как и СССР, настроен решительно! И уж настойчивости ему не занимать. Не стоит скрывать, что манера коммуниста ему понравилась: такая грубая, дерзкая, вполне убедительная. Что тут сказать? А вот отец его больше склонен к толерантности и вежливости, сдерживая себя от желания высказать все в лицо собеседника. СССР не побоится этого делать, а что ему будет? Совесть его грызть точно не станет. То, чего никогда не было, не может причинять ему вред. Весь их диалог был построен на неприязни и неразговорчивости одного из них. Речь то умолкала, то снова слышалась. Грубость мальчишки немец терпел до той поры, до которой мог терпеть, но нескрываемая наглость русского была последней каплей. Мирно решить словами тут не получится - уж больно Союз договорился и должен был быть жестоко наказан за это. Империя надеялся, что РИ его поймет и не станет сильно гневаться за то, что сейчас произойдет. — Ваша манера общения, молодой человек, меня расстраивает, как и вашего отца. Я уверен, мой дорогой друг достоин лучшего сына, чем вы! — А Вам-то откуда знать? Характером я и правда не сладок, и это — мой основной и единственный минус. В остальном я идеален. — О, ты так думаешь? Что же, тогда я чуть поправлю твою самооценку. Опустим твою планку, несносный мальчишка. Союз ожидал чего угодно: ругани, рукоприкладства, жестокого избиения, но никак не быть уложенным на лопатки на обеденном столе, разведя при этом перед Германской империей ноги, прям как последняя куртизанка. Возмутившись, он попытался оттолкнуть немца, но тот лишь сильнее вжимал его в деревянную поверхность, давя своим весом на крючки ребер, чуть ли не ломая их. В своем положении СССР ещё никогда так не сомневался, а всё потому, что привычный быт его наказаний никак не походил на это, и он просто не был готов. Этим и воспользовался Империя, разработав несложную стратегию. Из ГИ вышел бы хороший полководец, ведь он с легкостью может ввести врага в затруднительное положение, а потом ударить. Тело под ним извивалось, пыталось бороться за свою невинность, но ставки проиграны. Не стоило так зазнаваться. Союз сопротивлялся, чем вызывал ещё для себя же дискомфорт, потому как его конечности ловили и фиксировали в неудобном положении. Будь это собственный сынок Германской империи, он бы сначала понаставил меток, а уже потом перешёл к делу, но его деловой партнёр не оценит такое издевательство над телом, которое принадлежит ему. Ну что же, придется обойтись и простым анальным сексом. Молодой правопреемник всё равно никому об этом не расскажет, ведь он не хочет потерять чувство собственного достоинства и выглядеть обиженной барышней в глазах отца. Перевернув свою жертву на живот, Империя снова надавил на его позвоночник, ощущая каждый изгиб хрупкой конструкции, которая удерживает Союза. Скелет в таком возрасте ещё мягкий, кальция в них богато, поэтому от простой нагрузки они не треснут. Расстегнув брюки его шикарной синей формы, ГИ стал поглаживать выпирающее естество в его трусах, ощущая пылкий жар даже сквозь шёлковую перчатку. Впиваясь ногтями в поверхность дерева, Союз нещадно сдирал её, требуя прекратить этот цирк, но ему было велено заткнуться, если он не хочет, чтобы Империя сделал из него не преемника, а преемницу. Стянув мягкие панталоны вниз, он толкнул Союза вперёд, укладывая его на стол, разведя ноги шире. ГИ не из брезгливых, потому, плюнув на руку, он стал вводить в прямую кишку коммуниста палец за пальцем, пока тот чувствовал неприятное жжение и боль. Слишком сухо, неприятно будет обоим. Но немец так и быть потерпит, чтобы проучить этого, всё на себя берущего подростка, с которым отец увы не может справиться. Пальцы в прямой кишке пытались отстраниться друг от друга, отходя в стороны, раскрываясь, словно ножницы, растягивая девственное нутро. В ходе этой длительной процедуры была задета не только гордость и самолюбие Совка, но и его «та самая точка», которую так тяжело найти, тем более у девственников. Посчитав, что пора закрывать аттракцион неслыханной щедрости, ГИ вытащил пальцы и принялся расстегивать свои брюки. На этот раз в Союза вошло что-то крупное, гораздо больше пальцев. Большая, обвитая венами плоть, которая пульсировала внутри его ануса, входила всё глубже, разрывая всё по своей неосторожности. Вместе с этим новым чувством в СССР проснулись мазохистские наклонности, и то, что делал с ним ГИ, потихоньку начало ему нравиться, пусть это и было лишь несколько минутное чувство. С каждым новым толчком ему казалось, что член, словно кол, может пройти через него, тем самым убив. Но такого никогда не произойдет, ведь половой орган для этого не предназначен. Хотя немец горел желанием вытащить свой агрегат из сжимающего его нутра, он терпел это, двигаясь быстрее, чувствуя, как естественная смазка в данный момент оказалась очень полезной. Завершающей нотой в их сонате был крик Союза и скрип его ногтей, которые уже порядком разодрали стол, разбросав вокруг себя ошметки опилок. Выходить из него было так же тяжело, как и входить. Приглядевшись, можно было увидеть мелкие ручейки крови из царапин, которые Ги оставил случайно. — Отец меня так никогда не наказывал. Это было что-то новое. И поистине волшебное. Может, я смогу развести его на что-то подобное? Хочу ещё раз ощутить это в себе. Необъяснимые чувства моего мазохистского сердца… — сказал Союз, с трудом натягивая на себя свободные брюки. Империя, как ни в чем не бывало, сел на место и предложил продолжить разговор, на что СССР согласился, но садиться не стал, подумав, что пока жжение не утихнет, он вполне способен и постоять. После беседы Союз должен будет как можно быстрее убрать повреждения стола, иначе он может нарваться на что-то похуже того, что с ним сегодня произошло, ведь Российская империя запрещает портить мебель. Да даже маленькая царапина на расписном дереве грозила Союзу серьёзным наказанием.