Мерное поскрипывание пера, тихий треск дров в большом камине и приглушённые звуки скрещивающихся тренировочных мечей, доносящихся со двора, разбавляли тишину зала.
Выпрямив спину, мужчина пытливо взглянул на дверь и снова склонился над бумагой, не торопясь дописывая последние строки завещания и подтверждая тот факт, что в случае его кончины всё его имущество отойдёт короне.
Сегодня он принимал важное решение как за себя, так и за младшего брата – единственного родного человека. Прожив на одном месте более двух десятков лет, им волей или неволей приходилось бросать все, чтобы не вызывать подозрений — проще было покинуть город, чем объяснить, почему же они не старели. Редкие люди в их жизни удостаивались чести быть посвященными в эту тайну.
По законам морали, Старший, как глава рода, был вынужден подобрать себе спутницу жизни. Три года назад, перебирая кандидатуры всех незамужних девиц графства, он услышал о Годельеве. Отец девушки, Хейнфрид из Лондфора, был вассалом Годфруа Бульонского, и, хоть его род не вознёсся высоко, но славился хорошей репутацией.
Фактически, именно добрая слава о девушке прельстила Старшего — то, что ему рассказывали о ее красоте, и, в особенности, о "достоинствах ее породы" не привлекало его. Годельева была хороша собой, сдержанна, но внутренняя холодность и завышенные требования отнюдь не делали её привлекательной партией для потенциальных женихов.
Бедственное материальное положение семьи, не имеющей ничего, кроме знатной родословной, не позволяло достойно выдать Годельеву замуж. Перешагнув двадцатипятилетний рубеж и уже утратив очарование юности, она загодя приняла решение уйти в монастырь и со временем, благодаря своему происхождению и личным качествам, стать настоятельницей.
С другой стороны, Старшему супруга была совершенно необходима. И он получил ее самым благопристойным образом, заключив взаимовыгодную сделку, стоило лишь послать гонцов к отцу, соблазнившемуся богатством барона.
Баронесса Годельева не пылала страстью к своему мужу, но, бесспорно, уважала его. Немалую роль в проявлении этого чувства сыграл тот факт, что супруг крайне редко удостаивал опочивальню жены визитами, предпочитая супружеским обязанностям работу с бумагами и управление обширными землями.
Оглушительно громыхая громоздкими доспехами, с выражением крайнего недовольства на лице Младший появился в главном зале донжона.
— Неужели нельзя было снять все это в арсенале? – попенял ему Старший.
— Нет, — огрызнулся брат, практически рухнув на лавку у стены. Стянув железные перчатки, он с остервенением швырнул их на пол и принялся нетерпеливо дергать ремни, пытаясь самостоятельно снять доспехи.
— Да подожди ты, — фыркнул Старший, поднимаясь из-за стола. — Я помогу. Кстати, почему я не вижу рядом твоего оруженосца?
Младшего просто распирало от ярости, и, чтобы успокоится, он молчал, стиснув зубы и раздувая ноздри, уставившись невидящим взором перед собой, пока Старший расстегивал ремни.
— Этот... этот невыносимый идиот, — глухо прозвучал голос из-под снимаемой кольчуги, — умудрился сломать ногу на ровном месте! Теперь придется брать с собой в поход в качестве оруженосца олуха Франсуа!
Младший всего несколько дней назад вернулся из поездки по окрестностям графства, и за несколько дней томительной скуки в стенах замка его кипучая энергия приобрела воистину гигантские размеры. Чтобы дать ей выход, он ежедневно гонял оруженосцев, оттачивая навыки ведения боя длинным мечом.
Не щадя ни себя, ни противника, Младший наносил мощные удары, с лёгкостью парируя ответные выпады, отчего тренировки выдерживали немногие — не привыкшие к таким нагрузкам оруженосцы попросту валились с ног. Свободное время Младший либо коротал в библиотеке, либо изводил прислугу своей наблюдательностью.
— Да, конечно, идиот, — согласился Старший, тонко улыбнувшись и поглядывая на брата сверху вниз, — особенно, когда он так ловок, силён и гибок, не то что этот увалень Франсуа.
Младший пренебрежительно фыркнул и утёр пот со лба, но щёки его слегка окрасились румянцем.
— Быть может, это и к лучшему? — став серьезным, продолжил Старший. — Ты не станешь отвлекаться от главной цели крестового похода и сможешь выполнить моё тайное поручение.
— Поручение? — недоверчиво, но заинтересованно переспросил Младший. — Я тебя внимательно слушаю.
— Этой весной минул двадцатый год, как мы живём на этой земле. Конечно же, титул смогли получить по наследству, подделав документы, — старший мужчина сел за стол и улыбнулся своим мыслям. — Хорошо, что в этом мире все продается и покупается, вопрос лишь в цене. Но...
— Нам пора в путь, – с пониманием откликнулся Младший, — я и так уезжаю.
— И возвращаться нет никакого смысла, — вслед ему откликнулся Старший и опустил руку в карман, доставая на свет маленький пузырек тёмного стекла, наполненный зеленоватой жидкостью.
— Что это? – Младший встал с лавки и подошёл к столу, любопытно поглядывая брату через плечо.
— Яд. Всего лишь яд, — поднимая голову, чтобы встретиться взглядом с братом, признался барон, — подкупили одного из слуг.
Младший вскинул брови, всем видом говоря о презрении к выбору такого способа убийства.
— Кто настолько завистлив и труслив, что поступает настолько не по-мужски? Травить ядом — удел женщин, — заявил он. — Может, Годельева расстаралась? Я еще не виделся с ней. Между вами что-то произошло, пока я был в отъезде?
— Ей это ни к чему, — махнув рукой и отметая нелепое предположение, возразил Старший.
Он задумчиво посмотрел на пузырёк в своих руках, повернув кисть к окну — жидкость заиграла глубоким оливково-зелёным светом, бросая отсветы на пальцы.
– Годельева ничего не выигрывает от моей смерти. Детей, как ты сам знаешь, у нас не было и не будет, так что в случае моей кончины наследником становишься ты. А если и с тобой что-либо случится, имущество отойдет в королевскую казну, а ей выплатят вдовью долю, которую она сможет внести как взнос в монастырь, — объяснил Старший. — Лучше расскажи, есть ли вести со двора Годфруа.
Младший принялся мерить шагами каменный пол зала и пересказывать новости:
— «Поход бедняков» был последним, что я слышал. Только представь себе: несколько десятков тысяч человек со всей Европы, не имея оружия и провианта, по призыву папы римского Урбана ІІ отправились на Константинополь! — всплеснул он руками. — Сколько из них полегло в дороге от голода и лишений, сколько попало в плен, чтобы никогда не вернуться домой, а те, что дошли, были перебиты как скоты на убой, — Младший остановился, закрыв глаза, а когда открыл, в них плескалось презрение к тем, кто организовал такое нелепое предприятие. — Ты знаешь, что духовный предводитель Петр Пустынник рассказывал — из тел павших христиан под стенами Византийской столицы сложили огромный холм, чтобы отпеть павших! Воистину: размеры человеческой глупости не имеют границ!
— И после такой колоссальной неудачи в поход идет весь цвет дворянства? Чтобы и они сложили головы под стенами Константинополя? — саркастично отозвался старший брат.
— Ну, не скажи, — заспорил Младший. — Крестовый поход рыцарей ничуть не похож на массовое шествие бедняков. Они – просто толпа, тогда как обученные и организованные воины – уже армия. На что рассчитывали их предводители? Не понимаю, — он покачал головой, а затем снова вернулся к вопросу, что волновал его. — Так ты не ответил, кто же хочет убить тебя?
— О, это очень интересный человек, — потирая ладони, признался Старший. – Он разворовал королевскую казну, а когда мне предложили его пост, испугался, что его делишки станут известны графу Бульонскому. Подкупив слугу, он надеялся и дальше оставаться казначеем, избавившись от соперника в моём лице.
— Как глупо, — скривился Младший. — Слуга рассказал все сам?
Старший посмотрел на брата, слегка приподняв уголки губ, намекая, что он более чем сведущ в способах получения интересовавшей его информации.
— Пытки? – и, получив утвердительный кивок головы, добавил. — Понятно. Так в чем же состоит поручение?
— Я поручаю тебе организовать мои похороны!
***
— Встать! – скомандовал властный голос, принадлежавший не кому иному, как паше Бали-бею.
Велев страже отпереть дверь, он шагнул в темную комнату, лишённую окон и какого-либо источника освещения. Тусклый свет, ворвавшийся в непроглядную тьму с приходом Бали-бея осветил пленников — несколько мужчин, оборванных и оголодавших, лежали вповалку у стены на продранном соломенном матрасе. В них с трудом можно было узнать тех франтов, что полгода назад отправились в крестовый поход.
Ступив на землю Азии, участники похода перестали тратить драгоценное время на бритье и предельно мало внимания уделяли своему внешнему виду. Изможденные долгим переходом, страдая от удушающей жары, недостатка воды и провианта, они выглядели удручающе. Некоторые из их товарищей, не выдержав тягот похода, полегли по пути; большинство лошадей тоже пали.
Время от времени крестоносцы получали помощь деньгами и пищей от братьев по вере — как от местных христиан, так и от оставшихся в Европе — но по большей части им приходилось добывать пропитание самостоятельно, разоряя земли, через которые пролегал их сложный путь. Военачальники крестового похода продолжали оспаривать друг у друга главенство, однако, ни один из них не обладал достаточным авторитетом, чтобы взять на себя роль полноценного лидера.
Подойдя к стенам Константинополя, небольшой отряд, к которому относился и Младший, отправили в разведку. Возвращаясь с добытыми сведениями о неприятеле, они попали в засаду. Они сражались яростно, не щадя противника, но когда их осталось всего лишь четверо, военачальник, командующий отрядом мусульман, предложил им сдаться.
С большим трудом разобравшись в наречии, Младший понял смысл его слов и опустил оружие, приказав то же самое сделать своим спутникам. И теперь они сидели взаперти, ожидая неизвестности, гадая, какая участь им будет уготована.
— Наш повелитель предлагает вам, как доблестным воинам, стать орудием воли Аллаха в нашей праведной борьбе с неверными, — сказал паша. — Иначе вас ждет рабство, работа в каменоломнях и медленная смерть.
Переглянувшись, лотарингцы уставились на Младшего, который понимал язык тех, кто держал их в плену.
— Нам предлагают сменить веру и снова стать воинами, чтобы теперь сражаться против христиан, — донес общий смысл сказанного молодой барон.
— Нет! — рыцари пришли в ужас. — Как мы можем, когда мы получили эту веру с рождения?
— Иначе вас ждёт рабство и каторга, — жестко сказал Младший. — Тяжелая работа под палящим солнцем и скудная пища. Думайте.
— А вы, барон? Как поступите вы? – спросил самый молодой из лотарингцев, совсем еще юноша. Он рвался в этот поход, мечтая прославиться, и даже представить не мог, что мечты обернутся таким исходом.
— Я? – усмехнулся Младший, — Я думаю головой и не настолько держусь за веру, чтобы ворочать кайлом с утра до ночи.
***
Нишапур. Персия. 1126 год.
Двое мужчин сидели на ковре у низкого столика, заваленного свитками — всецело погруженные в работу, они высчитывали и записывали столбцы цифр, время от времени сверяясь с предыдущими записями.
В более молодом мужчине, облачённом в скромные одежды, с трудом, но можно было узнать Младшего — благородную бледность сменил бронзовый загар, а на фоне тёмного лица светлые глаза смотрелись особенно необычно. Многие называли их «глаза-кинжалы», намекая на острый ум и проницательность их обладателя.
— Учитель, — почтительно произнес Младший, пододвигая свиток к собеседнику и подчёркивая нужное место, — здесь я нашел ошибку в расчетах. Нужно заново проверить то, что мы закончили вчера.
— Не может быть, — устало прикрыл глаза рукой мужчина с окладистой седой бородой, — я был уверен, что там точно не может быть ошибки, — тяжело вздохнув, он скрутил свиток и предложил:
— Давай прервемся и выпьем чаю.
Они вышли в залитый солнцем сад, куда молодая жена хозяина дома вынесла пиалы и пузатый глиняный чайничек.
— Это дорогое удовольствие, учитель, — заметил Младший.
— Если уважаемый Ал-Хазани живет отшельником и отказывается от даров, то это не значит, что я не могу угостить моего любимого ученика и друга благословенным напитком, — усмехнулся Омар Хайям. – История о том, как ты отослал назад вознаграждение султана в тысячу динаров, в честь окончания составленного тобой «Продуманного зиджа султана Санджара», обросла легендой. Ты проделал огромную работу по составлению хронологических таблиц мусульманского лунного календаря, персидского и сирийского солнечных календарей, лунно-солнечного еврейского календаря согдийцев и индийцев, и после этого живешь все в том же маленьком доме и не принимаешь даров, что дает тебе наш повелитель!
— Я уже говорил, что у меня есть десять динаров, а мне на жизнь требуется три динара в год, — Младший пожал плечами. — Семьи у меня нет, а из домашней живности — одна кошка. По соседству живет вдова, которая приходит убирать в доме и стряпает. Мне достаточно и этого.
— Ты настолько же умен, насколько и дерзок, — пряча улыбку, признался старик.
— Мне не дано изменить суть своей природы, — улыбнулся в ответ Ал-Хазани, щурясь от яркого солнца, что ласкало его своими лучами, пробиваясь через осыпанные цветами ветки деревьев.
И это было так. Даже приняв другое имя и веру, внутренне он оставался неизменным — глубокое удовлетворение от работы мысли ничуть не уступало азарту от сражений, а вся неуёмная энергия ушла на написание трактатов, проведение точнейших расчетов и составление таблиц. Младший нечасто контактировал с людьми, за редким исключением, теперь полностью отдавая себя науке.
— Немногие смогли бы жить так, как ты, мой друг, — Хайям отпил из пиалы. — Без жены, без друзей... Но твой трактат о «Весах мудрости», посвящённый тому, как взвешивать грузы и в воздухе и в воде послужит людям в практичных целях. Жаль, что я этого не увижу, — прибавил он.
— Ваше имя, учитель, останется в веках, — возразил ученик. — Ваша мудрость и проделанный вами труд - работа с алгеброй Эвклида, вызывают у меня восхищение. А ваши рубаи... они исполнены мудрости, — он продекламировал:
"Кто битым был, тот большего добьётся.
Пуд соли съевший, выше ценит мёд.
Кто слезы лил, тот искренней смеётся.
Кто умирал, тот знает, что живёт".
Младший задумался, глядя в пространство, и учитель невольно залюбовался красотой юноши, который только на первый взгляд казался молодым.
— Кто умирал... — тихо повторил Младший.
— Расскажи мне, каково это? – попросил учитель, перед этим оглянувшись, не подслушивает ли кто их разговор.
Младший смотрел на дно пиалы, наблюдая за медленными движениями чаинок, а потом вздохнул:
— Ты хочешь знать, учитель, как долго я живу?
— Я никогда не спрашивал тебя о точном возрасте, — опираясь на подушки, признался мудрец.
— Я и сам сбился со счета, — немного лукавя, признался Ал-Хазани, — скажу лишь только, что до того, как стал таким, каким являюсь сейчас, я воевал вместе с великим Александром против царя Дария. Македонский был великим полководцем.
— Это было очень давно, — прищурившись, согласился Омар. – И тебя невозможно убить?
— Нет, — печально покачал головой Младший. — Яд, меч, удушье – я снова возвращаюсь к жизни, раз за разом.
— А если отрубить голову?
— Не пробовал, — Младший засмеялся, — но однажды мне мечом отрубили палец, я примотал его к ране, а через день, сняв повязку, обнаружил, что он сросся, как ни в чем не бывало.
— И тебе не больно?
— Безумно больно, каждый раз, — тихо признался ученик. — Каждый раз, когда меч проходил через мое тело, каждый раз, когда я падал с высоты и ломал кости, когда меня душили или травили.
Омар Хайям с грустью смотрел на бессмертного юношу, который замолчал, допивая остывший чай. Земной путь мудреца подходил к своему концу, ведь он прожил на этом свете уже восемьдесят четыре года, но сострадательное сердце болело за своего ученика — что ждет его впереди? Какие невзгоды уготовила ему судьба и за какие прегрешения?
"Ад и рай — в небесах", — утверждают ханжи.
Я, в себя заглянув, убедился во лжи:
Ад и рай — не круги во дворце мирозданья,
Ад и рай — это две половины души».
