Ненавижу пророчества

Пожар вокруг: медное пламя осени горит на бездвижных кронах деревьев. Закат пылает на горизонте, в небе зажигается вечерний огонь, под ногами — расплавленное золото опавшей листвы. Длинные густые волосы, собранные в высокий хвост, дополняют общую картину: их огненные завитки смотрят во все стороны, в них будто трещат тлеющие угли. Ни парковый пруд в нескольких ярдах от него, ни прохладный осенний ветер не потушат пожар его ликующего бедового сердца. Хмель зеленых глаз всматривается в алые поздние лучи. Вот он — весь его огонь. В этих лучах, в этих листьях. Он и сам — одно сплошное губительное пламя. Его кровь постоянно бурлит, горит, закипает, и никто не знает, когда он решится выпустить свой пожар наружу. Он и сам толком не знает. Может, поэтому он сейчас здесь. Он часто дарит свой огонь, и, несмотря на свою природную жадность, дарит его щедро. Быть может, чтобы самому избавиться хотя бы от его ничтожной части — слишком уж горячо иногда становится в душных тисках собственной огненной стихии. Но ему не легче от этого: он только еще больше начинает сгорать, сжигая при этом нечто важное. Сейчас ему не было горячо: всего лишь жарко. В душе теплился маленький беззащитный огонек, но и его было достаточно, чтобы всё еще оставаться самим собой. Самим собой: хитрющим рыжеволосым богом Локи, приносящим, кажется, одни проблемы. Но его, в общем-то, устраивало. До определенного момента. Легкий ветер вдруг дует в теплое лицо. Он спешит прикрыть глаза, но прохладный воздух с пруда все равно смог просочиться сквозь рыжие ресницы. В уши бьют ноты «Like I Can» Сэма Смита. В последнее время он сильно пристрастился к этим милым мидгардским штучкам вроде мобильников, Интернета, музыки и другой дребедени, засасывающей получше любой медовухи, и он правда жалел, что не решился свалить сюда раньше. Утренняя тишина спящего города, дневной суетливый переполох на переполненных улицах, вечерние прогулки по городскому парку, спешащие вдаль такси, шумные торговые центры, искусственный свет фар и неон рекламных щитов, разнообразная выпивка, громкая музыка… — …шься вернуться? Ах да. И еще этот недалекий сынок Одина под боком. Локи недовольно рыкает и вытаскивает наушник из левого уха. — Чего? — Я спрашиваю, ты когда собираешься вернуться? Он раздраженно закатывает глаза и совершенно искренне цокает языком, убирая наушник в карман черного шерстяного пальто. — Ты меня этим до самого Рагнарёка будешь доставать? Сказал же, не знаю. — Ну, вообще-то, по пророчеству… ты его и устроишь, — его спутник иронично поднимает густую светлую бровь и вопросительно зыркает на Локи этим его знаменитым тяжелым взглядом. — Так и будет, если не отстанешь от меня, — нарочито безразличным тоном отвечает он и закрывается от поднимающегося холодного ветра шарфом, по самый покрасневший веснушчатый нос. Да, умеет этот остолоп задеть за живое, сам не подозревая об этом. Локи, на самом деле, много думал об этом проклятом пророчестве, чтоб его. Думал он о нем с того самого дня, когда мертвая старуха-провидица Вельва, а потом и голова Мимира соизволили поведать о его содержании Всеотцу. Но кто же тогда знал, что тайна эта не останется в пределах источника Мудрости и головы самого Одина? Сплетни в Асгарде разлетаются, как горячие пирожки, поэтому вскоре только самый ленивый не трещал об этом налево-направо и не поглядывал на известного всем рыжего плута с явным презрением. Одно только давало маленькую надежду на относительное благоразумие в небесной цитадели: ни его названный брат, ни любовник не были уверены в достоверности предсказания. Навязанная ему в стародавние времена жена тоже категорически отказывалась ненавидеть его за слова какой-то говорящей прогнившей головы, однако, как бы аморально это ни звучало, ее мнение он учитывал меньше всего. И пусть более или менее дорогие ему люди (хотя он все еще не до конца понимал значение этих слов), верили в его шаткую верность, на пламенной демонической душе было паршиво. Он часто уличался в нарушении законов или откровенной аморальщине, а иногда одно действие означало и то, и другое вместе. Да вся его жизнь — это одна сплошная авантюра, один сплошной безнравственный пожар, пожирающий его изнутри. Даже он не в курсе, окажутся ли слова Мимира правдой, или же всё это наглый, но предусмотрительный вымысел — не зря же великого предсказателя называют хранителем источника Мудрости. — Мой отец, кстати, тоже ждет тебя обратно. Даже, вроде как, приготовил для тебя одну важную работку. — Ой, — Локи отмахивается, наморщившись и нахмурившись, — шел бы в Хель твой отец. Может быть, я по большей части от него тут и отдыхаю. Ложь, конечно, но ею-то он уж точно никогда не брезговал. И Тор знал это так же отчетливо, как, впрочем, и остальные асы. Песня в правом наушнике сменяется одна за другой, но устланная пожухлыми листьями дорожка парка и не планирует прекращаться. Ветер всё усиливается и усиливается, и Локи начинает чувствовать микроскопические колкие капли на носу и полуприкрытых веках. Только дождя еще не хватало. Локи удрученно вздыхает и незаметно поднимает взгляд на замерзающего в осеннем ознобе Тора, насупившись идущего рядом и уже несколько раз неловко и безрезультатно пытающегося держаться с ним за согревающую руку. А что можно взять с этого наивного, не совсем сообразительного громилы? Неумелую заботу, банальные человеческие теплые чувства, любовь? Это он, собственно, и берет, не задумываясь и ни секунды не колеблясь, да и отдает он тоже немало: он, на самом деле, готов подарить ему весь свой пылающий огонь, все свое сгорающее день за днем сердце — ему нисколько не жалко для него. Естественно, Локи никогда не скажет об этом вслух. Да и зачем? Он нисколько не сомневался в том, что о них давно знает весь Асгард: от их жен до самого Всеотца. Это его тоже никогда особо-то и не волновало; тем более, мало кто захотел бы связываться с искусно орудующим своим чудесным молотом громовержцем. Один-то не против, и ладно. Локи никогда не признается и в том, что довольно часто именно торовы руки, блуждающие по его тонкому телу, заставляют его забыться и почувствовать себя немного живее, чем он есть на самом деле. Именно его тяжелое горячее дыхание перекрывает жар природного греческого огня, именно его существование будит в нем что-то кроме желания разрушать. Именно эта порой невыносимая гора мускулов превращает разрушительный Хаос в его крови в неудержимую созидающую страсть, и в большей степени именно из-за него Локи сейчас тут, среди пылающих медью деревьев. Стоит попытаться противостоять пророчеству. Хотя бы ради этого умилительного бугая. Он и не замечает даже, как начинает широко и глупо улыбаться собственным мыслям. Благо, шарф закрывает его румяное лицо наполовину. Тор шмыгает носом, и, положив руки в карманы своей серой толстовки, поворачивает голову к вовсю разглядывающему его Локи. — Ты же не можешь жить тут вечно, — уверенно басит громовержец, незаметно для себя любуясь отчетливой зеленью глаз напротив. — Почему это не могу? — усмехается Локи и достает из кармана левый наушник, — но я тебя не держу, если что. Он затыкает оба уха, и теперь вслушивается в умиротворенное пение известной мидгардской группы «Aquilo». И все-таки эти смертные умеют создавать прекрасные вещи, способные затянуть, поглотить, утопить в невероятной, неописуемой даже его языком красоте… Он опять наслаждается сырым запахом опавших листьев, музыкой и огненным пейзажем перед глазами, но тут снова чувствует прохладу в левом ухе и слышит им шумы шелестящих листьев и дальние шуршания шин. Он резко оборачивается к рассерженному Тору и видит в его руке свой наушник. — Хватит уже слушать эту дрянь, когда я с тобой разговариваю, — обиженно гремит он, сжимая проводок в кулаке, — ты же знаешь, как меня это выводит из себя. И я без тебя не вернусь. Локи смеется. Неискренне, наигранно и горько, скаля маленькие белые зубы и морща слегка вздернутый кончик носа. Ему не смешно — ему безумно жарко, и даже накрапывающий дождь не остужает пожар в его груди. Он замечает, как ноздри Тора начинают нервно раздуваться: злится. А чего ему злиться? Он всегда прекрасно понимал, на что идет. — Так это не мои проблемы, радость моя. Локи скалится будто в сумасшедшем припадке снова, и тут же оказывается прижатым к ближайшему сырому стволу огромными ручищами за плечи. Он гаденько ухмыляется и скрещивает руки на груди, с вызовом глядя в сузившиеся зрачки голубых разъяренных глаз. Очень близко. Чересчур. Он привык, конечно, но дыхание все равно перехватывает, и ему снова хочется делиться с ним своим безудержным пламенем. Делиться, делиться… Как же это все-таки тяжело — что-то чувствовать. — Эй, племянничек, — издевательски шелестит он, щелкнув Тора по носу, — руки не распускай. — А что так? — Побойся Бога, Тор, — театрально, на манер здешних мидгардцев-католиков, проговаривает Локи, прикладывая руку к груди, — мы же женатые люди… Он чувствует стальную хватку на своих хрупких запястьях. Кости ломит, и после такого наверняка останутся синяки. Но это не впервой. — И когда нам это мешало? — Да Хель его зн… Он не договаривает: его затыкают грубым поцелуем, и где-то внутри снова что-то вспыхивает, будто готовая вот-вот разгореться искра попала в целый пруд с тягучим масляным бензином. От этого безумного пожара нет спасения, но оно теплится не только в нем одном, и поэтому обжигающее кожу пламя становится приятным и желанным. Локи пытается отдать всё, всё до последней жгучей искринки, и Тор чувствует его огонь всем телом. Бери, бери, Тор. Ему не жалко. *** Настолько тесное убежище, что даже развернуться негде. Но ему нравится. Нет этих роскошных золотых просторов, элегантных бархатных занавесей, шикарных густых мехов повсюду. За окном не слышно журчания изящных фонтанов и пения райских птиц, и не видна свежесть и молодость тонкоствольных яблонь и строгость дальних гор. Зато он здесь один. Сидит за маленьким неказистым столиком на кухне и вслушивается в пронзительный тревожный свист, раздражающий слух и нервы. Перед глазами — пустынное устрашающее пепелище, серое прожженное небо, догорающие языки пламени, лижущие своим остервенелым жаром павших в недавнем бою. И его бездвижное безжизненное лицо, изуродованное токсичным ядом огромной ползучей твари — его опрометчивого творения. Темнота, одиночество, жажда крови, горы трупов с искривившимися в страданиях лицами… Его ненавидят, его презирают, он — исчадие преисподней, дитя Хаоса, погубившее ставший некогда домом, заботливо приютивший его Порядок. И он с ужасом осознает: ему нравится чувствовать этот разрушительный огонь в своих жилах. Хорошо, что здесь никто не может оценить его удрученного задумчивого вида: слишком это нетипично для всегда поддерживающего свой имидж отъявленной шельмы Локи. Свист не прекращается и не усиливается — он течет нескончаемо и равномерно, и до Локи не сразу доходит, что это не в его голове: просто чайник кипит. Он с силой бьет себя по щекам, разгоняя ставшее уже наваждением ненавистное видение, и встает со скрипучего табурета, чтобы прекратить наконец этот невыносимый писк. Чайник замолкает, но небольшую квартирку наполняет новый звон, и Локи морщится от обилия резких визжащих звуков. Дверь в черной кожаной обивке распахивается и ударяется о стену. На пороге стоит Тор, серьезно и жутко оглядывая низкорослое рыжее существо с головы до ног. — Слушай, — ни с того ни с сего начинает Локи, решаясь, наконец, на что-то совсем несвойственное его своевольной натуре, — насчет пророчества… Ему опять не дают закончить мысль: всё расплывается и меркнет, он снова чувствует удушье от угара собственного внутреннего пламени, но он точно уверен: ему не позволят задохнуться окончательно. Чужие руки блуждают по разгоряченной коже, шершавые пальцы очерчивают глубокие шрамы вокруг распухших от поцелуев губ, нежную щеку карябает колкая щетина и обжигает учащенное горячее дыхание, и внутри всё тоже горит: пламя разгорается, пожар бушует с неимоверной силой. Он охватывает самый дальние уголки души, заставляя кричать, рыдать, стенать, содрогаться, и Локи опять дарит свой огонь с завидным изобилием, обжигает им и сжигает, будто пытается испепелить в своих удушающих чувствах. Просто он по-другому и не умеет. Он тяжело дышит и ложится, наконец, на широкую вздымающуюся грудь, чтобы на короткий миг остудить свой пыл. Его роскошная огненная шевелюра рассыпается по кровати спутанными завитками. Он чувствует в ней широкую грубую ладонь. — Так что там насчет пророчества? — лениво протягивает Тор, уже готовый заснуть. — Ненавижу пророчества, — устало отвечает Локи, натягивая откинутое в сторону одеяло на зацелованные плечи. «Будь, что будет» — думает он и засыпает, чувствуя виском частичку своего огня в чужой груди.