Ровное дыхание

Им хватает взгляда. Его пальцы скользят по щеке, другая рука ложится на талию, а она гладит ладонями его грудь. Глаза в глаза, безотрывно, бесстрастно. Они не бросаются друг на друга, как голодные звери. Им чужда нежность. Это просто секс. Как сделка. Поцелуй — рукопожатие. Он никогда не будет ей доверять. Она никогда не будет с ним откровенна. Они не любовники и не друзья. Только в минуту опасности всегда готовы прикрыть спину и прийти на помощь. А в минуту затишья перед бурей… Они не близки, но обнажают друг перед другом тела и души — легко. Улыбаются нарочито фальшиво, но стонут друг другу в рот откровенно. Он двигается в ней механически, словно заставляет себя, но с жадностью сжимает в руке её грудь. Она выгибается под ним разученным движением, но подаётся бёдрами страстно. Это началось давно — сразу. Ей казалось, он принадлежит Пеппер, но оказалось, что — никому. Даже себе. Он смотрел на неё, и она отвечала на его взгляд. Наверное, в этом всё дело — она отвечала на его взгляд. Смотрела так же прямо и бескомпромиссно. Это не сказка и не мелодрама. Они ровно дышат и не теряют ударов сердца, когда видят друг друга. Просто иногда хватает взгляда. Во второй раз, на хеликарриере, было странно, потому что казалось невозможно — не после всего. «Ты тройная дрянь» — достаточное основание ни на что не рассчитывать. Но ведь у них не роман. Всего лишь честная сделка. Движения ускоряются, становятся резче, и она вцепляется пальцами в простыню — ещё рано. Хотя бы чуть-чуть... продлить. Перед операцией в Соковии всё происходит так, будто они давно это решили. Словно существует какое-то особенное расписание. А через три дня она флиртует с Брюсом. Потому что ей нравится Брюс, и ей даже кажется, что с ним у неё что-то может получиться. Но Брюс смотрит на неё, они смотрят друг на друга — глаза в глаза… и ничего. Взгляд Брюса — не тот. Позже она смотрит украдкой на Тони, но сердце всё так же бьётся, и все удары на месте. Она запрокидывает голову, ловит ртом воздух и стонет, стонет. Они никогда не говорят в это время. Ни имён, ни «да», ни «ещё». Ни слова — только стоны, они разговаривают друг с другом стонами. Протяжные в рот — когда он входит. Частые и сорванные — пока двигается, ровно и размеренно. Хриплые и напряжённые — когда они уже близко. Прерывистые и оборванные — когда всё кончилось. Собственный язык. Пожалуй, им бы стоило его запатентовать. Потом они одеваются и расходятся. Молча. Последний раз был в Берлине. Она сомневалась, стоит ли, потому что с сердцем не шутят, но это был их взгляд, и отказаться — выше её сил. Когда вокруг всё рушится, хватаешься за любую стабильность. Даже если это расписание, придуманное неизвестно когда и неизвестно кем. Берлин был год назад. «Двойной агент — это клеймо на всю жизнь» — достаточное основание, чтобы больше ни на что не надеяться. Она и не надеется. Просто приходит. Приезжает на базу, заходит с главного входа, шагает по коридорам до самой гостиной — и ни намёка на сигнал тревоги. Никто не обращает на неё внимания, будто беглая преступница в международном розыске, свободно гуляющая по базе Мстителей, в порядке вещей. Она не понимает, что за чувство сейчас вонзается в неё тысячей шипов, но, может, так себя чувствовал Роуди, когда решил угнать костюм — и смог? Но о Роуди лучше не думать. Лучше вообще не думать. Он даже не удивляется, увидев её. И не приветствует. На хеликарриере тогда тоже ни слова не сказал. И вот он — взгляд. И простыни под пальцами. И жар. И стоны. И сбившееся дыхание. И сердце пропускает удары. И надежда — глупая, безрассудная, обречённая — откуда-то вдруг появляется. А в животе взрывается солнце, оставляя после себя лишь ослепительное ничто. — Тони. А затем: — Хочу остаться. Они никогда не говорят ни слова и всегда расходятся молча. Это — правило, безусловное и абсолютное, как сила тяготения. Это часть сделки, заключённой не на крови — на душах. Иногда надежда сильнее правил и договоров. — Ты понимаешь, сколько будет слушаний и разбирательств? — Я была юристом Старк Индастриз, — улыбается Наташа. И снова дышит ровно.