Это же ты

Вечерний воздух густой, как мёд, тёплый подобно парному молоку и солённый, словно кровь, разведённая в пригоршне морской воды — горчит на корне языка, режет глаза. Здесь, на холме между храмом и деревней, никогда не бывает истинной тишины, но Золотой Ребёнок — титул вяжет рот полынной нотой — не нуждается ни в тишине, ни в покое, ни в благочестии монастырских молитв. — Ты опять сбежал от своих нянек, — Сардо — пепел, земляничная кислинка, мятно-перечная резкость и острота — появляется, как обычно, абсолютно бесшумно, ткётся из плотного, наполненного запахами леса воздуха, и так же оглушительно, как тихо для слуха, ощущается всем нутром: создание чуждое и враждебное этому миру. Чуждое, как Золотое — божественное — дитя, враждебное — в противовес ему же. — Ты их жалеешь? — Как ты мог так обо мне подумать, Чудовище? Золотой сын рода людского улыбается, не оборачиваясь. Ему нравится его имя, данное Сардо, больше, чем человеческое Сэр-ги. По крайней мере, это если не имя, то хотя бы прозвище, его личное обозначение в чужой системе исчисления, а не безликий титул, сковывающий и обязывающий, подобно ожиданию в чужих глазах. Обернуться и встретиться с остро-внимательным, подобно наконечникам стрел лежащих на тетиве, и мнимо, как вещественность отражения луны в реке, равнодушным взглядом — привычно до рутинности. Они знакомы трижды по пять вёсен, три из четырёх долей жизни Сэр-ги, короткий миг демонического срока. — Тебя давно не видели в наших краях, Сардо. — Скучал по мне? — бледные губы ломаются в дежурной — много лет уже лишённой яда — насмешке, и что-то в клетке рёбер ломается в Сэр-ги ответно. Привычно, как шаг по изученным наизусть тропам храма. Восторженно и жутко, как оставить первый след на свежевыпавшем снегу. — Да. Он никогда не лгал. Не потому, что это было противно его природе, нет, возможно тот, что приходил до него, действительно не приемлил лжи, возможно, те, что придут за ним будут такими же, но он знал: ложь бессмысленна и бесполезна, слаба и ядовита, как дурман. — Ты мог бы и соврать из вежливости, — Сардо досадливо морщится, как кот, которому на морду брызнули водой. По лицу лишённому возраста разбегаются морщины, и Сэр-ги улыбается шире, чувствуя где-то внутри, под слоем морозно-горнего покоя, тепло, ровное, как степь, и обжигающее, как кипяток. — Тебя не учили хорошим манерам? — Нет. Только молитвам и заклятиям. Сэр-ги кивает в ответ на короткий смех, протягивает руку, и Сардо сжимает его запястье: приветствие, «я тоже немного скучал» и «представляешь, до сих пор не сообразил как тебя убить». — Неудачный месяц? — Неудачные последние полтора десятилетия, — поправил его Сардо и снова поморщился. — Не будем об этом. Так почему ты сбежал из храма, Чудовище? — Потому что захотел побыть наедине, может быть? — он не боится, что это прозвучит негостеприимно, хотя бы потому, что его демон любит приходить не вовремя, любит, когда ему не рады, но Сэр-ги, как ни жаль, рад ему всегда. Сардо не кланяется ему, не смотрит на него, как на чудо, что решит все его беды. Вместо этого шепчет, как льёт яд в воды рек, несущих жизнь долинам, и улыбается, так, будто уже убил его. — Тогда я вовремя? — это насмешка, но Сэр-ги кивает ему серьёзно: — Да, — улыбается в ответ на гримасу раздражения и умиления, и кивает в сторону деревни. — Вчера там играли свадьбу горшечника. Говорили, что он вырос и давно уже пора. Сардо встаёт у него за спиной, смотрит вместе с ним вниз на не очень аккуратные пятна крыш и хмыкает, обжигая дыханием шею: — На сколько он был младше тебя, Чудовище? — Забыл, — признаётся Сэр-ги без какого-либо сожаления. — Но я помню, как его мать приходила беременная за благословением. И как приносила новорожденного. Скоро он приведёт собственную жену… — Завидуешь? — в голосе демона даже не вопрос — предложение, сделанное щедрой рукой. — Людям это свойственно, знаешь? Сэр-ги закрывает глаза, чувствуя, как горечь на языке усиливается. Хочет завести руку назад, коснуться чужой ладони, сжать тёплые пальцы в гости, чувствуя биение обжигающей лавы под тонкой человеческой кожей. — Я не знаю девушки, с которой хотел бы прийти к богам, — это не ложь, это правда, но это не ответ на вопрос. На тот, который Сардо не озвучил: ты человек, Чудовище? — Так какой смысл завидовать? — Тому, — горячая ладонь прижимается к лопатке Сэр-ги, грея и отравляя сквозь ткани, — что он её встретил. «Он не встретил тебя», — не говорит Сэр-ги. «Он не знает своей жены, увидел её только вчера», — не говорит тоже, потому что это не важно. — Молчишь, Чудовище? — Я не завидую, Сардо, — наконец вздыхает Сэр-ги, откидывая голову назад, опираясь затылком на проступающую под кожей, твёрдую кость плеча, подставляя горло под удар, который его демон никак не может найти способ нанести. Он смотрит в прозрачные глаза, в которых под коркой безжалостного льда прячется подземная ярость и думает о том, что, по-хорошему, он давно мог бы сделать ему подарок. Порадовать… друга. Это то, что делают друзья — помогают друг другу, но Сэр-ги был жаден и остаётся таким по нынешний день. Он всё ещё не хочет прощаться. «Позже…» — он едва не говорит это вслух, когда жёсткая, не ласковая, но осторожная ладонь скользит вдоль позвоночника, медленно, выгибая его в плавную дугу. — Совсем, Чудовище? — Это-то и досадно, — Сэр-ги улыбается, разводя руки в сторону: мол, видишь, какая неприятность? Мол, сам не рад. Мол, смеёшься надо мной, демон? Но Сардо не смеётся, он смотрит сверху вниз, серьёзно и строго, и Сэр-ги вспоминает о том, что иные демоны раньше были богами, которых забыли. Мог ли Сардо быть из них? Каким он был бы, не забудь его люди, если… — Люди — глупые и жадные, — не отрывая взгляда, наконец, произносит его светлоглазый, как заря, демон. — Жадные от глупости и глупые от жадности, — ладонь, замершая на изломе поясницы, кажется ласковой и согревающей, кажется мягкой, как вкрадчивый голос, льнущий к слуху, как тонкий шёлк к телу. — Иначе бы не стали запирать кого-то подобного тебе в клетку, вдали от жизни. Они завидуют тебе, чудовище, ты знаешь? — Это ничего не меняет, — отзывается Сэр-ги. Люди были слабы, но они оставались теми, кто был достоин чудес, и кого не были достойны чудеса. Таковы законы этого мира, существующего не для богов и демонов. — Они просто люди. Они боятся. Сардо улыбается в ответ на его слова, но Сэр-ги чувствует в его улыбке ту же полынную горечь, что вяжет собственный язык и это — общность — так странно, так внове, что нельзя удержаться — можно, но он не хочет — чтобы не проверить: прав ли он? Та ли самая горечь осела на бледных губах? И приподнимается, разворачиваясь, накрывает ломкие, улыбающиеся губы своими, собирая с них соль древних, давно высохших морей и сок ядовитых трав, растворённый в дыхании. Сардо не отстраняется, не отталкивает, не отвечает, просто ждёт, когда он сам закончит, когда сам осознает, что делает глупость и пожалеет. Только… — Я не жалею, — выдыхает в чужой приоткрытый рот Сэр-ги, отстраняясь, прикасаясь пальцами к тёплой, как летнее солнце, ладони демона, скользя по ней поушечками пальцев — ласково. — Зря, — слово падает тяжело, как камень, ударяющийся о дно обрыва, как печать, прижимающаяся к приговору, хуже, чем смертельному. И Сардо запускает руку — не ту, что медленно ласкает Сэр-ги — ему в волосы, притягивает к себе и целует сам, по-настоящему, умеючи. Сэр-ги, волшебное божественное дитя, прижимается к нему, плавится в чужом, отдаваемом ему без жадности, жаре, и мимолётно думает о том, сколько веков знанию Сардо. Это не ревность, нет, это было бы глупо и странно, но он боится, что его демону с ним будет — скучно. — Сардо… — Глупое маленькое чудовище, — влажное дыхание оседает на коже. — Тебе следует бояться меня. А не за меня… Ты издеваешься, да? Сэр-ги нервно смеётся, прижимается лицом к плечу Сардо, обнимает и качает головой. — Нет. Нет, разве похоже? — С тобой — всегда, — шепчет его демон, и мягко обводит пальцем скулу, ушную раковину, челюсть. — Я же демон, ты помнишь, в моей натуре никому не верить. — Я — Золотой Ребёнок, я — Справедливость, я никому не вру, забыл? — от одежд Сардо пахнет пеплом и известью, выдохшимся перцем и прогорклым мятным маслом, и Сэр-ги вдыхает глубже, запоминая, пропитывая себя насквозь этой смесью, как бальзамическим раствором. — Даже мне, точно, — смех рассыпается среди деревьев, гаснет в мягких подушках мхов, и он отстраняется, хмурясь, качает головой: — Нет. Тебе — в первую очередь. Я не вру друзьям. Сардо снова начинает хохотать, притягивает его к себе обратно за подбородок и шепчет в ухо: — А мы друзья? Сэр-ги вздыхает, устало, чувствуя, как внутри разливается тихое смирение, которому его учили монахи, и которого на них — всегда не хватало. Только терпения и понимания. — Сардо, — он обнимает пальцами запястья удерживающих его рук, гладит большим пальцем кожу на внутренней стороне и вздыхает. — Кто мы по-твоему? — Я у тебя спросил, Чудовище, не уходи от ответа. — А я уже сказал тебе. И спрашиваю, — Сэр-ги дёрнул головой, освобождаясь, чтобы посмотреть в прозрачные глаза, — что ты хочешь мне возразить? — Тех, кто хочет убить друг друга обычно называют врагами, — почти мурлыкнул демон, и Сэр-ги на секунду задумался о том, насколько нездорово не чувствовать боли от этих слов. — А тех, кого целуют — любимыми. А от этих — чувствует. Коротко и необидно, ожидаемо не первый уже год. Он может назвать так Сардо, мог бы, если бы Сардо хотел услышать, но не услышать в ответ. По крайней мере, искренне. И этой возможной лжи — боится по-настоящему. — Я не хочу тебя убить, — Сэр-ги наклоняется к расслабленно лежащей на его руке ладони, целует не целует — просто прижимается губами, как будто в поисках опоры, смешно и глупо посланнику богов искать сил в демоне, но у кого ещё, когда боги ему не отвечают, а люди сами взывают к нему за помощью? — А ты меня не… — Люблю, — соглашается Сардо, и Сэр-ги чувствует обжигающую, кипящую благодарность и облегчение, затапливающие грудь, чувствует, как разжимается стальной обруч, мешавший дышать. Только за то, что его демон не стал ему врать. — Это верно. А для дружбы, значит, сойдёт? — Взаимопонимание и интерес, — он поднимает на Сардо смеющийся взгляд. — И даже доверие, какое ни есть — всё наше. Так как ещё нас называть? — Я подумаю об этом, Чудовище, — тёплые пальцы скользят по краю монашеских одежд, задевая кожу, в ласке или насмешке, не разобрать, но это же демон, он и сам, вероятно, не смог бы определить точно. Цепляет пояс, тянет, не пытаясь развязать. — Сними. Сэр-ги не спорит, только снова ловит чужую ладонь, касается её губами (он мечтал об этом — именно об этом, чтобы касаться, целуя бледные, как тени на снегу, пальцы — месяцы и годы), прежде чем выполнить то ли просьбу, то ли приказ, то ли предложение — ему всё равно. Даже если это шутка, потому что ничто, ничто от Сардо, не может ранить его. — Не думай, чудовище, — пальцы Сардо мягко прижимаются к шее, и становится трудно дышать. — Это лишнее. Сэр-ги улыбается и, не отводя взгляда — смотреть на Сардо — что-то сродни жажды после долгой тренировки — избавляется от одежды, шагает ближе, вплотную, обнимает, прижимая к себе, целует виднеющиеся под одеждой ключицы, трётся щекой, как лохматый, влюблённый щенок. — Ничего не хочешь сказать мне? — Я люблю тебя, — как что-то естественное отвечает Сэр-ги, и это даже не признание в чём-то новом. Он никогда не скрывал, что рад Сардо всегда. Над головой слышится короткий смешок и от этого почему-то уютно и правильно. Сэрги любил смотреть на своего демона, когда тот улыбался, слушать его, когда тот смеялся. Радость сверкала в нём, как искристый свет и этим можно было любоваться вечно. Так легко и свободно радоваться Сэр-ги не умел никогда и этому он мог бы позавидовать, но не Сардо же. — Я не об этом… ладно, — оборвал он сам себя, задумчиво оглаживая ладонями его рёбра, бока, бёдра, сжимая в ладонях ягодицы. — Красивый. Сэр-ги чувствует, как краска обжигает лицо, и смущается только больше от мысли, что испытал это чувство только сейчас, когда впервые услышал что-то о своей внешности… Боги, наверное, нормальные люди проходят этот этап раньше. Где-нибудь лет в пять, и уж точно до того, как успели раздеться. — Ты смеёшься, Чудовище? — Сардо наклоняется, прикусывает кожу шеи, у Сэр-ги звенит в голове пусто и сладко. — Я смущаюсь. — Даже не знаю, что уместнее: восхититься причудливой формой проявления твоих эмоций или спросить «только теперь»? Чужие губы скользили по коже, медленно, плавили своим теплом и у Сэр-ги подгибались колени: не потому что он не мог — он не хотел тратить силы на то, чтобы стоять, а не ощущать. «Я просто хочу чувствовать, — он вцепился в чужие плечи, уткнулся лицом в шею. — И ничего не взвешивать. Не судить». — Слишком сложно говоришь… Сардо толкнул его на траву и, когда он послушно лёг, широко ему улыбнулся: — Сочту за комплемент, чудовище. Сэр-ги улыбнулся и потёрся щиколоткой о щиколотку, приподнимая край одежды и касаясь кожи: — Считай. Его демон коротко рассмеялся и наклонился к нему, коснулся щеки, одним мягким плавным движением — таким медленным, что у задержавшего дыхания Сэр-ги голова закружилась от нехватки воздуха — проследил линию яремной вены на шее, скользнул по груди и остановил движение на напряжённых мышцах живота. Под его пальцами мучительно и сладко ныло внутри, требуя большего, желая продолжения… — Странно, что ты такой отзывчивый, — с чуть отстраннёной насмешкой сказал Сардо, пока его пальцы задумчиво рисовали невидимые круги по коже. Сэр-ги затруднился бы ответить на что это походило больше: на ласку или пытку? — Кажется, монахи не слишком заморачивались чувственной стороной воспитания, м? Чудовище, не молчи, когда я спрашиваю, — прикосновение прервалось, и вот это — точно ближе к пытке. И допросу. Сэр-ги бы рассмеялся, но опасался, что тогда Сардо спросит, что он нашёл смешного, и ответить на этот вопрос будет гораздо сложнее. Он и сам себе не знал, как объяснить даже себе. — Потому что это ты, — воздух между ними загустевал с каждым произнесённым звуком, и Сардо снова едва касался его, теперь под коленом. Всё так же задумчиво и отстранённо, но Сэр-ги чувствовал, что что-то изменилось, стало тяжелее и глуше — в прикосновении, дыхании, взгляде. — Я не демон страсти, Чудовище. А вот теперь удержать смех не получилось, но он и не пытался. Боги-боги, какой его демон, оказывается, смешной. — Ты — это ты, — он взял чужую руку в свою, потянул к губам. Сардо не мешал ему, смотрел, будто ждал продолжения, и Сэр-ги тяжело вздохнул. — Я не знаю, что ты ждёшь услышать от меня, Сардо. Если я ощущаю твоё присутствие, сразу и всеми чувствами, почему я не должен этого делать, когда ты ко мне прикасаешься? Сардо улыбнулся, освобождая ладонь и аккуратно, почти целомудренно поцеловал его в колено. От этого остро закололо в сердце, и Сэр-ги дёрнул демона за рукав, отвлекаясь, стараясь дышать спокойнее. Стараясь дышать. — Не хочешь тоже раздеться? Пальцы — тёплые к разгорячённой коже — медленно скользили по внутренней стороне бедра, заставляя судорожно, предвкушающе сжиматься мышцы. — А если нет? — Пожалуйста? Сардо смотрел на него несколько секунд, потом покачал головой «Ты слишком торопишься» и встал, разрывая контакт, от этого тут же стало зябко, но Сэр-ги промолчал, только смотрел, как одежда, кажется, просто стекала с Сардо без его помощи, подобно воде, застыв разноцветным тканевым озером на траве. Невозможно было удержаться, и Сэр-ги, приподнявшись, потянулся, чтобы прикоснуться, чтобы почувствовать сухой жар его кожи, чтобы огладить ладонями бледные, будто не знавшие солнца, бёдра, чтобы поцеловать бедренную косточку… — Можно? — он смотрел на Сардо снизу вверх, и тот отвечал непривычно тёмным взглядом, будто со дна светлого, прозрачного озера кто-то поднял ил. Думать о том, что это он сам — было приятно до дрожи и поджимающихся пальцев. — Сардо? — Если хочешь, — голос, тоже изменившийся, теперь звучал тише, с новой хрипотцой, которой Сэр-ги раньше не слышал. Завораживало. Как всегда. Наново. Он замер: в груди ворочалось что-то… похожее на страх или сомнение, неуверенность — и это чувство было таким непривычным, таким новым, что Сэр-ги не знал, что с ним делать. Не знал, что делать, когда кровь в ушах шумит так оглушительно, мысли вязнут, путаясь сами в себе, а пальцы, впервые в жизни, дрожат. Даже не от усталости, как случалось у некоторых монахов после тяжёлого дня. — Всё в порядке, — тёплые пальцы зарылись ему в волосы, массируя затылок, успокаивая, перетирая ему сердце в мелкую, податливую крошку. — Не нужно. — Я хочу, — он нахмурился, и Сардо сверху хмыкнул, погладил по волосам. — Тогда прекрати столько думать. Это мешает. С этим тяжело было спорить, но… Боги… Сэр-ги задержал дыхание, лизнул головку полувставшего члена и, внезапно, ничего не случилось. Ничего… пугающего. Волнение судорожное, сплетающее внутренности в скользкий тугой комок, расслабилось, переплавилось во что-то жаркое, приятно-будоражащее, во что-то жадное и жаждущее. Вобрать в себя, изучить на ощупь и вкус, медленно, слушая изменяющееся дыхание Сардо и, да, если сделать вот так, выдох, переходящий в тихий стон. — Хватит, — голос сверху звучал протяжно и тихо, вкрадчиво, проникая под кожу, в кровь ядом. Сладким, как мёд, разведённый в воде. Сардо аккуратно потянул его за волосы, заставляя отстраниться. — Не будем торопиться, Чудовище, да-а? Сэр-ги кивнул, глядя на него абсолютно бездумно, едва ли понимая значение слов. Да, да, хорошо, как скажешь, да… — Сардо… — Тш, — Сардо опустился к нему на траву, прижал пальцы к губам. Сэр-ги тут же поцеловал их, позволяя снова себя положить на траву, послушно разводя ноги, открываясь его рукам. — Тихо. Он снова кивнул и откинул затылок на траву, на какие-то мелкие гибкие ветки, льнущие к коже, пока ласковая уверенная ладонь скользила по груди, по животу, очерчивая линии мышц, удерживая второй рукой его за бёдра. — Красивый мальчик, — почти промурлыкал Сардо, и он дёрнул головой, несогласный, красивым тут был кое-кто другой. — Хочешь поспорить со мной? — рука остановилась у низа живота, и Сардо смотрел на него, почти смеясь, своими всё ещё тёмными, нереально горящими глазами, и Сэр-ги покачал головой. Он не хотел спорить, не хотел, чтобы Сардо отвлекался и останавливался. — Хороший мальчик, — одобрительно кивнул его демон, обхватывая ладонью его стоящий член, медленно двигая рукой, пока пальцы другой руки мягко погладили кольцо мышц между ягодиц, а потом нажали. — Тш, не дёргайся. — Я не дёргаюсь, — возразил Сэр-ги, который вдруг вспомнил. Только сейчас. — Я же просил тебя раздеться, м? М-м-м, — Сардо медленно ввёл внутрь один палец и замер, с интересом переведя взгляд на его лицо: — Я разделся, — и начал осторожно двигаться внутри. — Чу-до-ви-ще. Да? Сэр-ги открыл рот и постарался вдохнуть, откусить затвердевший воздух, протолкнуть его по горлу в лёгкие. — Ты говорил… гово… м… — Да? Что я такое интересное говорил? — на самом дне бархатного, ласкового, как кошка, голоса Сэр-ги слышал что-то напоминающее угрозу или предостережение. Запретную черту, а которую Сардо не позволял ему заходить, но… Но… — Ты говорил, — каждое слово забирало всё дыхание и требовало нового вдоха, и руки Сардо, продолжавшие двигаться, растягивать и ласкать — не помогали. — Что человеческое тело для тебя, как рабочая одежда, я… — Нет, — Сардо ввёл второй палец почти резко, так что Сэр-ги выгнулся, но боли не было. Как будто его демон сдержался в последний момент. Или, наоборот, не смог. — Это плохая идея, мальчик. — Тебе… так не понравится? — эта мысль почему-то пришла только теперь, хотя стоило, наверное, подумать об этом раньше. Только Сэр-ги едва ли мог делать это связно. — Тебе не понравится, — уверенно ответил Сардо, как отрезал. — Хва… — Мне — понравится, — он возразил ему не менее уверенно. — Сардо… ах-хааа… Какое-то время (несколько секунд, минут?) демон молчал, то ли задумавшись, то ли не желая отвлекаться, то ли просто не желая продолжать разговор дальше. — Сардо… — Откуда ты знаешь, глупое чудовище? — Потому что это ты, — это было объяснением очевидного, но сегодня Сардо это нужно было неожиданно часто. — И я хочу, чтобы это был ты, — он поднял руки, погладил его плечи, зарылся в рыжеватые, как утреннее солнце, волосы. Сардо остановился, замер — и внутри — вызывая тягучее, тяжёлое и горячее, как расславленный метал, желание движения, прикосновений, а потом небрежно поцеловал внутреннюю сторону его бедра, будто кистью мазнул. — Ладно, — он ввёл третий палец, и Сэр-ги прикусил губу. — Если тебе так уж этого хочется, — продолжая растягивать его, пообещал Сардо. — Сам будешь виноват. — Сардо, — укорил или напомнил он, спустя какое-то время, привыкнув к новым ощущениям достаточно, чтобы заговорить. — Ты согласился. — Позже, — невозмутимо отозвался демона, разведя внутри него пальцы. — У меня, знаешь ли, когти. Будет не то чтобы неудобно… Будет больновато. И масло, уж поверь, лучше и удобнее крови. Не спорь, — предвосхищая возможные возражения, потребовал Сардо, но Сэр-ги и не собирался. Его демону некоторые вещи лучше знать, так зачем спорить? Когда Сардо отстранился, Сэр-ги даже не успел ничего сказать, когда почувствовал, как реальность дрогнула, меняясь, прогибаясь под чужой силой, оседающей на губах вкусом прогретого на солнце камня, раскалённого в костре метала. Сардо и был таким: живым, дышащим переплетением камня и железа, с неподвижным, будто вытесанным небрежными движениями мастером лицом, плечами, собранными из переплетения мышц и жил, с крыльями, заслоняющими те солнечные лучи, что проникали сквозь ветви деревьев. Сэр-ги потянулся у нему, прикоснулся, чувствую мягкость, несвойственную камню, но полную жизни, почувствовал хищную, безжалостную силу нижнего мира, больше не скрытую человеческой оболочкой, накрыл своими губами твёрдые, острые как гранитный скол, губы, вбирая в себя дыхание — пережженную ярость, сладко-кислую ложь, наполняющую суть демонов, жар адского пламени и желания, казавшегося почти прохладой на фоне негасимых демонических горнил. Пил жадно, втягивая Сардо в поцелуй, впуская длинный, нечеловеческий язык в рот и проникая в чужой. Не удержал стона, когда руки, сильные и не привыкшие к ласке — ни своей, ни чужой — сжали в объятиях до хруста, до сладкой боли, притягивая к себе, вжимая в твёрдое — от природы ли, от напряжения ли — тело, привыкшее к смерти и войне, привыкшее нести смерть и защищаться от неё. Сэр-ги скользил ладонями по каждой линии тела, запоминая так же жадно, как пил дыхание. Старался быть нежным, старался быть почувствованым сквозь металло-каменную броню, которая и была самим Сардо. — Глупое маленькое чудовище, — выдохнул ему в губы его демон, провёл ладонями по спине, сильно, грубо, Сэр-ги был уверен, что непривычно нежно для этого тела. Сжал пальцами, увенчанными острыми клыками, ягодица, царапая, кажется, до крови. Но Сэр-ги бы не возражал, даже если бы смог почувствовать боль за гудящим в крови… возбуждением? Так то называется? Сардо взмахнул крыльями, автоматически, рефлекторно, но Сэр-ги слегка пришёл в себя, вцепился ему в плечи, пытаясь привлечь внимание, остановить. — Глупое чудовище боится высоты? — весело заклекотал Сардо, смеясь и не собираясь останавливаться. — Нет. Но твоё глупое чудовище не умеет летать, ты помнишь об этом? Сардо задумчиво замер, разглядывая его, наклонив голову к плечу. Сейчас он ещё больше, чем в человеческом облике, напоминал птицу. Повадками. Манерой держаться. Голосом. — И что? — Тебе придётся самому меня держать и… вообще всё делать, — пояснил Сэр-ги, больше всего мечтая о том, чтобы снова перестать думать и позволить Сардо всё, что тот хочет. Просто… нужно напомнить. Наверное. — Я не против, если ты так хочешь. Сардо зашипел, и Сэр-ги невольно улыбнулся. Кажется, его демон тоже не хотел так много думать в процессе. — Интересно, если тебя поднять и уронить, — вдруг шепотом на ухо произнёс Сардо, сильнее сжимая его задницу в своих ладонях. — Ты умрёшь. Сэр-ги тихо застонал от удовольствия, притёрся ещё ближе, хотя, казалось, что куда ещё? — Попробуй, если хочешь, — честно предложил он. — Позже, — решил Сардо и оттолкнул его от себя. — Повернись, что за извращение вообще, заниматься сексом лицом к лицу, а? Только люди могли додуматься… Сэр-ги рассмеялся и послушно повернулся, упёрся в ствол старого, векового наверное, дерева, прогнулся в пояснице, чтобы было удобнее. — Какие мы извращенцы… — Ты даже не представляешь, — прошептал Сардо ему на ухо, раздвигая ягодицы, — насколько. Люди… Сэр-ги хотел что-то ответить, но в этот момент Сардо начал входить в него, не торопясь, но и не останавливаясь, и он задохнулся, чувствуя, как его распирает изнутри. Пальцев не хватило… наверное… Но, когда Сардо всё-таки замер и спросил всё ли в порядке, Сэр-ги закивал, молча, не доверяя собственному голосу. Да, всё было хорошо, всё было отлично, ему просто нужно привыкнуть, а Сардо никуда не торопится и этого достаточно. Да-да, продолжай, боги, не останавливайся, я хочу чтобы ты продолжал, я хочу почувствовать тебя внутри, пожа-а-ах-х… — Глупое, маленькое чудовище, — почти просвистел на выдохе Сардо ему в ухо, войдя полностью, и укусил острыми зубами за плечо. Так аккуратно, что даже кожи не прокусил. — Надо было сказать, что больно. — Мне не больно, — едва слышно отозвался Сэр-ги, откидывая голову назад, подставляя горло губам, хищным клыкам, языку. — Только надо привыкнуть, — мучительно хотелось завести руку назад, погладить Сардо, просто чтобы ещё лучше, полнее почувствовать его прикосновение, но он продолжал держаться, потому что колени так и хотели подогнуться от слабости, от возбуждения… Кажется, его демон почувствовал это, хмыкнул насмешливо, снова что-то про глупость, и, перехватив поперёк тела, удерживая и прижимая вплотную к себе, помог опуститься на землю. — Удобнее? — Да, — благодарно кивнул Сэр-ги и снова повторил, — да. Сардо… пожалуйста… Жёсткие, горячие губы поцеловали его в основании шеи, согрели сухим прокалённым жаром пещерных глубин, и Сардо начал двигаться, медленно, позволяя Сэр-ги привыкнуть к новым ощущениям, подстроиться к его ритму, удерживая его за бёдра так осторожно, как мог. А Сэр-ги чувствовал как внутри от чужой нежности и заботы, от близости и взаимного движения на встречу друг другу, растёт и пухнет тяжёлая, горячая, как дыхание Сардо, волна, готовая вот-вот сорваться, пронестись по нему, сметая и размывая остатки мыслей, разрушая последние связи с реальным миром. И она срывается, когда Сардо костяшками пальцев — чтобы не задеть когтями случайно — коснулся его напряжённого члена. Мир исчез в одной короткой, оглушительной вспышке, распался на миллионы искр, впивающихся в кожу колким, жгучим удовольствием. — Сардо… — Тут я, глупое чудовище, — по позвоночнику, собирая влагу, скользнули тёплые пальцы. Человеческие… — Ты… — Сэр-ги с трудом собрался с мыслями. С их остатками, боги, какая блаженно пустая, лишённая размышлений, у него голова. — То есть, тебе… Сбоку как-то недоверчиво и от того насмешливо хмыкнули: — Мне было хорошо, — пальцы коснулись ноющих, саднящих ягодиц, и Сэр-ги понял, что ему их всё-таки расцарапали. И не почувствовал ни капли сожаления по этому поводу. — Хотя, если рассуждать логически, об этом у тебя должен был спрашивать я. Болит? Он пожал плечами, слегка приподнялся на локтях и сдвинулся так, чтобы уткнуться Сардо в плечо. — Не знаю. Всё нормально, — поймать его пальцы, поцеловать их. Сколько Сэр-ги себя помнил, его завораживали эти руки, с возрастом менялись только оттенки чувств. — Мне было хорошо… — Поразительно, — в хриплом, вибрирующем голосе (сердце в груди дрожит в унисон, но об этом он ему не скажет) нет ничего кроме насмешки и веселья, будто Сардо рассказали хорошую шутку, но Сэр-ги чувствует в нём — не в голосе, в оседающей на коже мятной ноте чужого дыхания — искреннее, едва ли не детское удивление. Демон, привыкший к чужому страху, ну надо же… — Нет, — возражает Сэр-ги и обнимает его поперёк груди, притягивает ближе и счастливо улыбается, когда чувствует ответные осторожные объятия. — Это же был ты. Кажется, Сардо не знает, что ему ответить. Или не хочет произносить то, что приходит ему на ум. Вместо этого он медленно перебирает его волосы и греет своим дыханием чёлку, и Сэр-ги думает, что быть человеком — хорошо. И людям это тоже, наверняка, нравится куда больше, чем попытки стать богами или демонами. А ещё он думает о том, что в его комнате, в простой шкатулке лежит кинжал, способный ранить его, и скоро, не сейчас и не завтра, он подарит его Сардо. Потому что делать подарки тем, кого любишь, это то, что постоянно делают люди. Главное, чтоб подарок радовал.