Горсть ягод в дар

Если я случайно в нее влюблюсь Это будет моя вина Сурганова и Оркестр – «Гертруда»

Когда они встречаются первый раз (в первый раз с того момента, как он сгорел в собственном пламени, выпущенном Аджанти на волю) она одета в тонкий льняной сарафан с золотым узором по бордовому и так же гладко выбрита вместо стрижки, как в детстве. Она выглядит… экзотично. Даже на взгляд демона. Она мажет по нему коротким, озёрно-тёмным взглядом и замирает посреди оживлённой улицы, не замечая других людей… именно людей и не замечая, да, и Сардо улыбается ей изгибом губ, склоняет голову в вежливом — о, он хорошо воспитан — поклоне и делает шаг вперёд. Первым. Девочка — сколько лет прошло? пятнадцать? двадцать? — смотрит на него неподвижными, спокойными — как пещерная тишина — глазами и не двигается. — Давно не виделись, — Сардо абсолютно серьёзен, беря её ладонь и поднося к губам. — Ты выросла красивой, как южный цветок Пальцы в его руке коротко вздрагивают — от слов? от его дыхания? — и он улыбается снова, глядя в застывшие — удерживающие внутри себя что-то — глаза. Когда они встречаются в следующий раз, Сардо сидит за столиком в кафе и, как приличный человек, пьёт утренний чай, а она подходит сзади, садится на соседний стул и забирает у него из рук чашку с обжигающим кипятком: — Спасибо. — Не за что, — кажется, его улыбка насмешливее, чем было бы вежливо, но солнце слишком ярко бьёт по глазам, а девочка — женщина, человеческая женщина старше двадцати пяти уже не считается ребёнком и даже подростком — напротив копирует его позу почти зеркально, и в этом тоже чудится что-то сродни насмешки и растерянной неуверенности. Это всё ещё случайная встреча, которую ни один из них не подгадывал. Но противоположные заряды притягиваются, и если бы она учила человеческие науки, то тоже знала бы об этом. А, может, она и знает, просто не соотносит теорию с практикой. — Ты знаешь, что в эти выходные показывают новый фильм? Кажется, что-то про пиратов. Она отрывает взгляд от чашки, которую рассматривала с таким вниманием, как будто на дне её ожидала увидеть какое-нибудь откровение, и смотрит на него тем взглядом, который можно увидеть у икон и статуй богов. — Нет, не слышала ни о чём таком. — Я возьму нам билеты, — обещает Сардо, забирает чай назад и, допив, встаёт и уходит, не назвав ни времени, ни кинотеатра. Если девочка захочет — она придёт и так. Последний сеанс начинается поздно, и людей в зале на удивление немного. Они с золотой девочкой сидят на последнем ряду, и она не отрывает взгляд от экрана. У неё завороженное, удивлённое лицо, в котором очарование страшной сказкой мешается с выученным неприятием любой жестокости, даже выдуманной. Девочка до боли сжимает его ладонь своей, и Сардо задумывается о том, учили ли монахи её драться прежде, чем выпустить в мир людей или сочли, что для воплотившегося Сострадания это лишнее? На экране продолжается смесь смерти, веселья, проклятий и любви, и, когда на бронзово-смуглое лицо падают отсветы костра с большого экрана, Сардо наклоняется к ней: — Ты знаешь, что последний ряд кинотеатра считается местом для поцелуев? Её глаза такие же серьёзные, как всегда — как каждый раз — когда она смотрит на него, и голос не громче дыхания: — Нет, не слышала ни о чём таком. А губы мягкие, как бархат, пахнут шалфеем и молоком, хотя ей больше подошли бы лаванда с ландышем, душные и яркие, чистые и непорочные, такие же навязчивые, как её непрошенная добродетель. А ещё она совсем — ни на миллиметр — не отстраняется от него. Может, лаванда ей и не к лицу… Он отправляет ей небольшой букет из ромашек и цветения шалфея, пишет, что они пахнут как её губы, и смеётся, когда через весь город, сквозь миллионы людей, чувствует её смущение, яркое и жаркое, как вспышка на и без того раскаленном солнце. Ближайшие месяцы они не увидятся, ему нужно вернуться домой: он ещё слишком слаб после встречи с Аджанти, чтобы надолго оставаться в мире людей, а это была всего лишь шутка на прощание. Напоминание, чтобы она случайно не забыла. Когда он уже почти открыл портал, в дверь звонит курьер с шоколадкой в руках. Каллиграфическим почерком, поверх яркой обёртки фломастером написано «К чаю» вместо адресанта, но этого достаточно, чтобы понять без пояснений от кого это и зачем. Хорошо, он тоже не забудет. Ладно. Она приходит к нему сама, открывает дверь одним прикосновением лёгкой ладони, не нуждаясь в ключах. Какие замки могли бы удержать волшебное создание, посланное богами людям в защиту от зла? Сардо отрывается от книги и смотрит на неё с тем удивлённым знанием, которое бывает, когда сам не веришь в свою правоту. — Здравствуй, девочка. — Я не девочка, — она качает головой, и голос её хрипл, а движения плавны и медленны, змеины в своей завораживающей грации. Она сыпет, как монеты, ярко-алые ягоды ему на стол. — Примешь мой дар? Да, не девочка. Давно уже, годы и годы, не девочка, не цветок, готовый сорваться за ветром, но — спелый плод, падающий в подставленные ладони. Алый яд, который она предлагает ему вместо всех цветов, счастья и любви. Дар под стать демону. Яд сладкий и терпкий, пахнущий мёдом, с кожей отдающей молочной сладостью, и дыханием глубоким и горячим, когда его ладони освобождают её от одежды, когда его губы целуют полные груди, когда слова его обещают — и, может быть, даже не врут, не про то, что будет сейчас — что всё будет хорошо. Она трепещет в его руках, как пойманное, воплотившееся пламя, и текуче и мягко, не сопротивляясь, опускается на холодные простыни, контрастно-яркая на фоне светлой ткани, смотрящая на него так, будто обещает весь мир на ладони. — Всё будет плохо, демон, — её шепот втекает ему в уши, когда он медленно разводит её ноги и целует внутреннюю, горящую огнём, сторону бедра. — Плохо, демон, хуже, чем когда либо, — обещает — как награду, а не кару — когда он, сжимая её в объятиях, входит в неё, и задыхается, замирает, изгибаясь, на вдохе, привыкая к его присутствию внутри себя. — Ты же знаешь, ничего не будет хорошо. Он улыбается, двигаясь в ней, дыша в такт её дыханию, и в пропастях молчания между её словами обещает, как угрожает: — Будет. И не договаривает: у тебя. Замалчивает от неё же: ты принесла яд, а я принял его. Сам себе улыбается, когда чувствует сладкое дыхание на своих губах: отравлен всяк, вкусивший. Она вплетает тонкие пальцы в его волосы, клеймит губы поцелуем — раскалённое тавро, отпечатывающееся на коже на всю оставшуюся жизнь — и стонет коротко и низко, падая на дно удовольствия, разделённого с ним поровну. Этого мало мерцают её глаза, когда она обнимает его уставшим, исполненным неги движением. За прошедшие годы с их первой — по-настоящему первой — встречи она научилась человеческой жадности. Я не отдам тебя. Сардо согласно улыбается и целует её в висок, как стреляет, и это совсем не похоже на нежность. Он знает, что у неё нет никакой власти над ним и его жизнью: она пришла на землю для спасения людей, и только их. Ему жаль смертных. Едва.