Когда

Чимин стоит на краю обрыва, но всё, что может Юнги — это стоять рядом и держать за руку. И если земля под ногами рухнет, им вместе гореть в Аду.

ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤ       Когда холодные капли дождя громко бьют по большому окну, а тонкие пальцы Юнги мягко ложатся на клавиши массивного оргáна, Пак Чимин закрывает глаза. Он делает глубокий вдох и будто бы впитывает в себя все те звуки, исходящие из под невероятно умелых рук музыканта, а на выдохе кажется, будто бы всё плохое растворяется в атмосфере вместе с углекислым газом, но проигранные ноты остаются там, в сердце, вместе с исполнителем. Чимин не знает, сколько так они уже сидят, и как долго Юнги наигрывает такую приятно успокаивающую мелодию, но Пак наверняка ощущает одно — бесконечное спокойствие после пережитой бури. Он сидит неподвижно ещё какое-то время, но оно давно уже не имело значения, а после открывает глаза. Уже сухие, без намёка на недавние слёзы. Уголки губ осторожно приподнимаются, изображая тем самым умиротворённую улыбку, а сам Чимин кладёт голову на плечо Юнги. Мелодия прекращается некрасиво резко, незаконченно, оборвано. Проходит несколько секунд и когда становится очевидно, что продолжения ждать не стоит, Пак осторожно переплетает свои тёплые пальцы с чужими, "они определённо холоднее", — проносится в голове. — Сегодня ты ночуешь здесь? — голос Юнги звучит несколько сипло, совершенно далеко от звонкого, а ещё он звучит тихо и с нотками беспокойства явно не за себя. Ему до жути интересно, почему мистер и миссис Пак не хотят открыть глаза на эмоциональные и социальные проблемы его солнца, будто бы их и вовсе нет, но Мин никогда не спросит об этом у них, потому что это отразится и на самом Чимине. Травля в школе, к счастью, последний год для Пака и скоро это всё закончится, а ещё скоро он сможет съехать к Юнги без вечерних побегов из дома, ведь так больше не может продолжаться ни для кого из них двоих.       На вопрос Чимин только приподнимает голову и кивает, когда холодные пальцы пропускают через себя мягкие нежно-персикового оттенка пряди густых волос, неловко отводит взгляд, но в тот же миг получает трепетный поцелуй в висок.

Однажды этот же висок чуть был не прострелен Чимином собственноручно.

      Когда за окном всё небо усыпано звёздами, Чимин закрывает глаза под нежные звуки органа, но уже не рядом, а на коленях, в приятных объятиях. Пак что-то очень быстро шепчет, чуть дёргая плечами на очередном всхлипе: о травле в школе и до чего это порой доходит, о неудачной попытке снова рассказать всё родителям. "Ты сам себя накрутил" — говорят они, когда Чимин с грохотом захлопывает входную дверь и бежит к Юнги, сколько есть сил. А Мин терпеливо слушает и самому кричать хочется оттого, что происходит с Чимином. Побои — это уже переходит все границы. Юнги ненадолго отрывает руки от клавиш, закончив правильно в этот раз и касается губами каждой ссадинки и каждый из многочисленных синяков, обещая, что всё это скоро закончится. Пальцы снова касаются клавиш, Пак постепенно успокаивается и засыпает в руках Юнги, тихо сопя ему в шею.

Чимин знает наверняка: скоро всё закончится.

      Когда снег за окном валит и не видно практически ничего, Чимин наслаждается уже выученными нотами в тёплом пледе, так любезно предоставленным Юнги. Это уже стало традицией — если Чимина чем-то задели, Мин вкладывает всего себя в игру на органе, и тогда он успокаивается, ровно дышит ко всему произошедшему и последствия побоев полностью доверяет Юнги. Определённо, не только физических. Когда мелодия заканчивается, Пак за эти несколько месяцев впервые может начать говорить на практически любую тему, и он звонко смеётся после разговора в несколько часов о самых разных мелочах. Он кажется таким счастливым, как несколько лет назад: когда не было травли и всех этих проблем. А после Чимин смотрит как-то странно, будто бы это их

последний разговор.

      Когда на улице сугробы кругом, Чимин стоит рядом с органом, но Юнги не играет и, кажется, не собирается, а только безмолвно прожигает его взглядом. На шее Пака красуются синяка от чужих рук, и в этот раз Юнги стал свидетелем столь омерзительного происшествия, когда проезжал мимо. Он думал, что Чимин уже дома, но видимо эти подростки одного с ним возраста решили иначе. Мин уверен, что ещё бы немного, и он мог бы увидеть только хладное тело Чимина в чёрном гробу, чего боится больше всего в этой жизни. — Так ты даже не сопротивлялся? — голос предательски дрогнул, у самого Юнги тоже нервы сдают, глаза слезятся так некстати, а Чимин лишь виновато опускает взгляд, всё его тело пробивает мелкая дрожь. Мин уже на автомате, когда такую реакцию видит, тянется к клавишам, но не попадает по нужным от одной мысли, что его солнце чуть не придушили какие-то отморозки, ведь он мог навсегда потерять. — Прекрати, — Чимин говорит тихо, кладёт свою руку на его холодную и наклоняется, чтобы поцеловать сидящего в макушку. Целует осторожно, как обычно это делают ангелы, проводит рукой по угольно-чёрным волосам

и уходит. навсегда?

      Когда снег начинает таять, Чимин не приходит, а Юнги не прикасается к органу, он просто сидит и смотрит на клавиши, ждёт, когда придёт именно он, ждёт заветного звонка, ведь это уже зависимость от солнца, человек без него жить не может.

Пак Чимин, время смерти: 2.57 Убийство.

      Юнги играет на органе бурно, агрессивно, не щадя ни себя, ни инструмент, и клавиш он почти не видит из-за пелены слёз, таких противных. Мин их ненавидит. Ему кажется, что это только бесконечно его вина. Он не удержал руку Чимина, а земля под ним беспощадно провалилась.

Мин Юнги, время смерти: 4.32 Самоубийство.

Чимин ушёл, но всё, что может Юнги — это пойти за ним. И если земля под ногами рухнет, им вместе гореть в Аду.