Ящер

      Оливер падал.       Он видел перед собой глаза, в которые нельзя смотреть, и падал в кишащий водоворот эмоций, из которого не мог — не хотел — выбраться. Падал в глубокую расщелину между солнцем и небом, «ненавижу» и «люблю», желтым и синим, в глубокий пролив Лермат.       Он оступился так давно, что уже и не помнил своих мыслей тогда. О чем он думал? Хотел ли избежать падения? Или сиганул, гонимый известным опенульским любопытством? А может, не заметил вовсе?       «Мы друзья?» — спрашивал Оли себя долгими ночами. Он хотел услышать: Да.       Но сам отвечал: Нет.       Он с рассвета до заката погибал в холоде, и разноцветные глаза были для него зимним солнцем — прекрасной иллюзией тепла. Оливер любил обманывать себя. Любил закрывать глаза и представлять, что тепло касается кожи и пробирается вглубь, слой за слоем, до самых костей, пронизывая все тело. Если представлять долго и усердно, в это можно поверить. У опенулов ведь не бывает проблем с самовнушением. И даже лед можно превратить в пар. Если только не поднимать век. Если только не замечать ненависти в чужом взгляде.       А потом наступала ночь, и Оливер видел во сне огромного ящера, обвивавшего его шею хвостом. Из пасти вырывалось желанное пламя, и сапфирово-янтарные глаза отражали его яркий свет. Каждую ночь Оливер сгорал и просыпался, чувствуя в груди тление углей.       Он все еще падал.       Как говорят в глупых книжках, вся его жизнь — падение. До падения он и не жил вовсе. Или же он просто не помнит — как оно там, наверху. А сейчас он видел лишь пылающее рыжим небо с миллионами звезд и такую же звезду под своими ключицами. Падающую звезду.       Что бы загадать? Может, крылья его ящеру? Чтобы сорвался за ним вниз, но сумел взмыть обратно. Чтобы спас их обоих и стал, наконец, свободен.       Оливер ворочается в постели, желая поскорее заснуть. Потому что во сне весь мир подчиняется ему. В реальности — весь мир, кроме одного человека. Оли хочет однажды открыть дверь и оказаться там, где он сможет касаться таких необходимых сейчас всегда рук без опаски и презрения. Но пока лишь открывает дверь в царство Морфея, где его крылатый ящер тянется к нему закованными в цепи лапами.       Сапфир отражает солнце. Янтарь отражает небо.       Он почти упал.       Лермат — богиня, покровительствующая влюбленным. А еще это сладкий вкус на языке, который всем кажется горьким. И запах моря и соли. Грубость черной шерсти, что ни капли не греет. Шум прибоя и тихий дрожащий голос, шепчущий строчки военных песен вместо стихов. Трепет в сердце, и руки, близко-близко, чтобы один мог верить, что они соприкасаются, а другой — что еще нет. Горячая кровь из раны на плече, тугой рыжий ремень. Вопросы без ответа и ночи без конца. Молчание и законы, которые надо выполнять, а почему — неизвестно.       Какое счастье, что для Оливера Лермат — это лишь пролив, полный ледяной воды, тушащей пламя.       Ящер смотрел проникновенно, и Оли не мог отвести взгляда. Огонь ластился к его ногам, как домашний пес, и сжигал полевые цветы. А когда цветы кончились, он пропал. Следом вернулся и холод; и ящер, покрывшись инеем, упал замертво.       До дна еще оставалось время, но Оливер уже знал, что разобьется.