Кровь и вино

Наверное, это никогда не изменится, думает Тика, застирывая багровые пятна в тысячу раз пересмоленном бочонке. Карамон Маджере выходит из запоя редко, но неизменно с цветами. Женщине, может, и хочется послать его далеко к овражным гномам, бросить его, как давно пора, и сделать из него приличного человека, которым она хотела бы видеть своего мужа; но потом Тика смотрит на пять несчастных стебельков, которые перед этим до сока сжимала в руках, и ее сердце на секунду вздрагивает — она вспоминает воина, которого встретила на ярмарке много лет назад. Тика продавала яблоки, собранные бабушкой во дворе; Карамон, желая впечатлить хоть и кругловатую, но обладающую пронзительным теплым взглядом и мягкими чертами даму, одно из них без лишних предисловий раздавил в кулаке. Тогда он огреб от Тики, обрызганной яблочным соком с косточками вперемешку, впервые. А потом многое было — по классике: встречи под бабушкиными яблонями, ссоры, примирения, расставания и встречи, сватанье, свадьба, сорванная дракой жениха со свидетелем, притирки брачной жизни с битьем посуды; дальше — первый ребенок, опять ссоры и примирения, иногда вынужденные. Потом — по течению. Карамон никогда не был особо плохим мужем. Хорошим, впрочем, тоже не был — у него давным-давно пропал подходящий пример; но он старался, искренне, честно, когда не участвовал в очередном военном походе. Карамон был бойцом — и женой Тика стала соответствующей: терпеливой, легкой на подъем, кое-где — серьезной, где-то простой. Она держала кабак в одиночку, почти одна воспитывала детей и неделями не знала ласки никого, кроме своих заботливых помощниц; но стабильно хотя бы раз в две недели, часто грязный и истрепанный, Карамон Маджере заявлялся домой и без предупреждения клал на плечи жены свои тяжеленные лапищи, пока та, стоя к нему спиной, думала, ударить, убить или пусть будет. В итоге Тика, разумеется, ничего не предпринимала — слишком сложной была дилемма. Тика выходила замуж за воина — молодого, сильного, горящего; воины борются — а за что бороться Карамону теперь, когда все, что он мог спасти, спасено? Руки дамы добиваться уже неприлично, отвоевывать ее честь — глупо: Тика сама что хошь отвоюет, а в ее верности мужу никто усомниться и не пытался. Битвы некогда великого Карамона нынче свелись к агрессивным торгам на рынке да переругиваниям с собутыльниками после закрытия кабака. Возможно, Тика Маджере-Вэйлан и хотела бы, чтобы отец ее детей вспомнил былые времена и вершил подвиги в ее честь, открывал новые звезды, чтобы назвать ее именем и бил морды кому-то кроме ни в чем не повинных односельчан. Но правда в том, что так уж исторически сложилось — от природы, просто по натуре Тике больше импонирует отстирывать с рубашек вино, чем запекшуюся кровь. Мужа в селении нет уже три недели — алкоголь в селении, впрочем, имеется в избытке, и это не на шутку настораживает. И Тика, в очередной раз пытаясь умоститься в холодной постели без привычного плеча, сквозь сон даже не удивляется, что разнесчастный запах подснежников внезапно возникает прямо у ее носа и щекочет, заставляя чихнуть, в унисон с запахом давно не стиранной рубашки человека, который вспомнил, каково быть героем. И Тика не знает, бить, плакать или продолжать делать вид, что спит; на секунду приходит мысль съехидничать по поводу той жрицы, за которой тот уходил, когда его видели в последний раз, но она удерживается — чувствует, что не к месту. — Я стал гладиатором, — неожиданно глубоким, совершенно не пропитым голосом сообщает Карамон. — А моя армия взяла Заман. — Гномью крепость? — Угу. — Я думала, ты умер, когда Истар рушился. Или по бабам загулял. — Зато ты жива. И другие бабы незачем. И чаша весов «заплакать» медленно опускается вниз; Карамон, кажется, хочет обнять, но Тика гордая (ли?) и не дастся так просто. — Иди, умойся, пьянь несчастная, — шепчет дрожащим голосом, будто может кого-то разбудить, а их дети еще живут с ними. — Рубашку дай. А то не отстираю потом. И стирает, стирает… плачет — и стирает под аккомпанемент громогласного, такого привычного храпа. До утра, когда она опять откроет свой хлипкий кабак, а Карамон пойдет давить яблоки на рынке, чтобы позабавить местную детвору. Наверное, это никогда не изменится.