Did you get enough love, my little dove Why do you cry? And I'm sorry I left, but it was for the best Though it never felt right My little Versailles
© Sufjan Stevens — Fourth of July
Они думают, что их неслышно, когда они крадутся после наступления темноты. Диего откидывается на подушку. Он лежит на спине и смотрит в потолок, считая чужие шаги по коридору. У него есть подозрение насчет их секретного форта, но он никогда не проверял свою догадку. Это равносильно признанию, что ему не все равно. Когда шаги стихают, он встает и идет к двери. Медленно поворачивает ручку и приоткрывает дверь на полдюйма. Он видит, что не один заметил шум. На другом конце коридора Ваня выглядывает из дверного проема своей комнаты. Белки ее глаз похожи на спутники, вращающиеся без планеты. Он неохотно смотрит на нее. На данный момент, она стоит там, как союзник, кто-то, кто разделяет его озабоченность. Вот уже несколько месяцев они наблюдают, как Лютер и Эллисон вместе сбегают по ночам. Это было неправильно, но, похоже, остальных братьев и сестру это не особо волновало. Клаус и Бен всегда спят вместе, а Пятый, обычно, проводит время с ними. Диего часто слышит, как они запираются в спальне Клауса, шепчутся о путешествиях во времени, о чудовищах и туши. Порой мать ловит их и распускает эту маленькую вечеринку, отправляя спать, но еще ни разу ей не удалось поймать Эллисон и Лютера. Только он и Ваня оказались достаточно внимательны. Точнее, те, кого не замечают. До этого, только Ваня всегда находилась в стороне. До этого, только она терпеливо ждала своей очереди, надеясь, что её примут. И Диего часто жалел ее, им всем было её жалко но, как любил говорить их отец, жалость-не более чем двусмысленное оскорбление. По этой причине он просто повторял те же самые пустые слова, что и остальные его братья и сестра: «Ты не можешь присоединиться к нам, потому что ты слишком слаба, и ты только помешаешь и навредишь себе». Теперь он чувствует себя так, будто находится в одной лодке с ней, и течение бурное, и это, действительно, несправедливо. Он номер два. Это должно что-то значить. Ваня шаркает ногами в своих тапках-кроликах. Она тычет пальцем в коридор. Диего хмурит брови. — Что? — Шепчет он. Она пожимает плечами и кивает головой в сторону, как бы говоря: — Разумнее спросить: «куда?» Но это уже четвертая ночь подряд, когда Лютер сбегает с Эллисон и ему больше они не интересны. Он хочет иметь свой секрет. Он пожимает плечами. Ему все равно не чем заняться. Уснуть уже не получится. Хреново быть вторым. Но это хреново намного меньше, чем бродить по жутким коридорам ночью с кем-то, кого ты зовешь сестрой.***
Они держатся на расстоянии. Им нравится чувствовать пустоту вокруг себя. Диего любит тишину, но его предпочтения — личный выбор. Его заикания никого не волнуют в безмолвном мире. У этого есть и другие преимущества. (Днем он постоянно движется, постоянно бежит, чтобы не отстать от самого себя.) Приятно ничего не делать, чтобы существовать. Лениво пробираясь через этот бессловесный лабиринт. Нет никаких планок, к которым нужно тянутся. Интересно, это мир Вани? Жизнь без цели. Он не завидует ей, но хотел бы отметить, что все не так уж плохо. Всякий раз, когда он смотрит на нее, она сосредотачивается на стенах, проводя кончиками пальцев по панелям, как бы проверяя, на месте ли они. Иногда она опускает взгляд вниз, отмеряя шаги, тогда её лицо скрывает челка. Он не пытается вовлечь в разговор. Это такое облегчение, что ему не приходится заикаться. Он все равно не знает, что сказать, потому что знает о ней только то, что она любит играть на скрипке и терпеть не может овсянку. Если бы у него спросили, он мог бы придумать другие мелкие, несущественные детали, которые на самом деле никак бы не повлияли на раскрытие внутреннего мира девушки. Потому что, если быть честным, ему наплевать на девушку внутри. Так же, как ей, вероятно, не интересно знать о нем. Они заботятся друг о друге абстрактно, бесчувственно, как это делает семья, и этого достаточно. Они огибают старую мебель, бесшумно ступая по сложным узорам на ковре, не смотря по сторонам. Через несколько мгновений он понимает, что Ваня делает маленькое движение ногами через каждые три шага. Она прыгает. Он внимательно наблюдает. В этом есть ритм: три шага, прыжок, три шага, прыжок. Простое стаккато. Это напоминает ему удар ножом. На полпути по коридору он тоже начинает так делать. Неосознанно. Каждые три шага он отводит ногу назад.***
Ваня представляет, что скачет по дому на воображаемой лошади. Ее сердце учащенно бьется, потому что Диего согласился присоединиться к ней. Она хочет сказать ему что-нибудь умное, но ничего даже отдаленно интересного в голову не приходит. Она ничего не знает о ножах. Надо бы почитать книжки про ножи. Она не хочет отталкивать его, действуя слишком навязчиво. Вместо этого она ведет себя отчужденно. (Отчуждение всегда служило ей второй кожей.) Однако трудно отстраняться, когда она замечает внезапную заминку Диего в движении Он прыгают по ковру. Он нашел свою «лошадь». Ваня ничего не может с собой поделать. Она расплывается в улыбке.***
Диего никогда не видел, чтобы она улыбалась ему. Он помнит, как мама заставила их посмотреть старый мультфильм «Белоснежка», когда они были маленькими. Злая мачеха разрезала яблоко пополам: одна часть была красной и вкусной, другая — белой и отравленной. Так выглядело лицо Вани в эту минуту. Одна половина, призрачно-белая, другая улыбается ему, и краснеет. Глаза у нее темные и стеклянные. Она выглядит как темный дух, как мрачный демон.***
Они скачут, и скачут, и скачут. Ваня думает о музыке, Диего о словах. Прыжок происходит одновременно.***
Он приклеивает обложку к боксерской груше. И бьет по Ване кулаком вновь и вновь, пока бумага не начинает трескаться. Он понимает, что рано или поздно, ему придется прочесть книгу. Он взрослый человек, который оставил свое прошлое позади и сделал себе имя. И все же он по-дурацки боится одного: что Ваня написала о том, как два одиноких идиота гарцевали по ночам на воображаемых лошадях. Когда он узнает, что она не включила эту деталь, что на самом деле она не включила ничего из их ночных путешествий, что между этими страницами он для нее просто номер два, он чувствует горечь, которую он не может полностью искоренить. Он бьет кулаками по ее бумажному лицу до тех пор, пока пот не заливает ему глаза, заставляя его плакать.***
Это становится обыденным. Эллисон и Лютер, должно быть, занимаются куда более интересными вещами, чем прогулки и прыжки, но Диего и Ваню вполне устраивает. Они редко скучают. Они держат руки за спиной и медленно трусят по дому, иногда останавливаясь перед зеркалом или под лестницей, чтобы отдохнуть. Они стоят в темноте рядом и прислушиваются к дыханию друг друга.***
Иногда они делают вид, что исследуют чужую планету. Они притворяются, что их корабль приземлился в этом неживом поместье с бесконечными комнатами и бесконечными секретами. Они разведчики, ищут зарытые сокровища вымершей цивилизации. Им не интересно то, что было оставлено нечаянно и на виду; они ищут под столами и стульями. Ваня находит несколько бусин, Диего находит старую черепаховую расческу, зубы которой согнуты внутрь. Он проводит им по руке, проделывая то же самое с ладошкой Вани. — Щекотно, — говорит она. Но чаще всего они возвращаются с пустыми руками. «Не о чем сообщать», — говорят они кораблю и продолжают разведку.***
Еще одна безобидная игра, в которую они играют, — прятки. Но на самом деле это не прятки. Они просто дрейфуют в противоположных направлениях, зная, что рано или поздно столкнутся друг с другом. Человек, который первым находит другого, ничего не выигрывает, но Диего признает, что ему нравится ловить ее. Ему нравится находить первым. Ваня мастерски сливается с обстановкой, создавая трудность для поиска. Он бродит по коридорам в поисках мелькающей тени. Он говорит себе, что это хорошая практика. Заточка его чувств. Может быть, ее особая «сила» связана с тем, чтобы умело скрываться от него и всех остальных?***
— Поймал, — шепчет он, выхватывая из-за занавески несколько прядей каштановых волос. Это похоже на статику. По костяшкам пальцев бежит электричество. На мгновение он пугается. Ваня пораженно отодвигает занавеску. На носу у нее пыль. «Нет, — усмехается он про себя, — она все еще обычная».***
Ничего не происходит в течении дня. Ничего особенного. За завтраком он по привычке смотрит на нее. Она выглядит иначе. Ваня продолжает изобретать новые способы не есть овсянку, например, взять ложку каши, нерешительно пережевывать, а затем выплюнуть в чашку чая, делая глоток. Он никогда не замечал этого раньше. Его короткий смешок прерывает тишину за столом. — Что-то рассмешило тебя, номер два? — резким тоном спрашивает отец. Диего смотрит в свою тарелку. Его щеки похожи на два спелых томата. — Н… нет. — И все же ты смеялся. — Я вс-всп-вспомнил шутку. — Ох. Впредь держи это при себе. Он знает. На его счастье, никто не замечает в нем ничего необычного. Ни один из его братьев и сестры, даже Пятый, не достаточно наблюдателен, чтобы уловить молчаливое понимание. Черт возьми, даже Диего и Ваня не понимают своего собственного понимания. Но это так здорово иметь секрет.***
Она стоит в дверном проеме и наблюдает за ним, как он надевает маску для спасительных операций. Обычно Диего советовал ей не лезть не в свое дело. Но он совсем не против, что она смотрит на него. Он высовывает язык. Ваня тут же скрывается за дверью, пряча улыбку.***
Однажды ночью они слышат знакомый звук: трость их отца гремит по коридору в этом зловещем клац-клац-клац. Диего быстро хватает ее и толкает к стене за тяжелый шкаф. Они ждут затаив дыхание. Они оба думают, что «нас, наконец, поймают», и перспектива их пугает. Однако, через несколько минут они понимают, что никто не придет за ними. Они слышат шум из обсерватории на крыше. Они знают, кто виноват. Рыдания Эллисон хорошо слышны, когда она хлопает дверью своей комнаты. Диего тяжело вздыхает, и его дыхание ерошит волосы Вани. Она смотрит на него. Её голос доходит до него как будто из-под воды. — А ты знал, что раньше на войне был специальный кинжал для того, чтобы добить раненных солдат? Его называли «misericorde» — милосердие. Это латынь. Диего моргает. — Ч-что? Она улыбается своей демонической улыбкой. — Факты о ножах.***
На этот раз он сделает все, чтобы достичь вершины, прежде чем это сделает Лютер. Он безрассудно карабкается по стене здания, царапая ладони и колени, пока не раздирает их кровь. Он знает, что Ваня наблюдает с противоположной крыши. Если прищурится, то можно увидеть блеск ее бинокля. Он теряет опору в стене, поскальзывается и летит вниз по пожарной лестнице, ломая обе ноги. Пятый — все равно добирается на вершину. Первым.***
Ваня сидит возле кровати, аккуратно сложив руки на коленках. Уже за полночь. — Мне так жаль. — Что? Ты не д-должна из-извинятся! — Он пытается подняться на подушке, но это немного сложно, когда обе твои ноги висят в воздухе. — Не ты в-ведь меня тол-толкнула. Ваня качает головой. — Наверное, нет. — Так. Ты не думаешь, что делаешь себе слишком много ч-че-чести? Она хмурится. — Ты мог умереть! — Нет, не я. — Да, ты! — Почему бы тебе не рассказать м-мне несколько фактов о ножах? Ваня открывает рот, закрывает, обдумывая внезапную просьбу. — Серьезно? — Вполне. Он слушает, как она рассказывает захватывающую историю об абордажных саблях и их популярности у пиратов. Он не понимает, когда засыпает под звук ее тихого, ровного голоса.***
Грейс ждет, когда он представит слово в голове. В конце концов он это делает и ему удается произнести слово целиком. — Ты справился, милый. Диего переводит дыхание. — С-скакалка. — Очень хорошо! Она показывает ему следующую карточку. Абордажная сабля. Диего улыбается. — Ваня. Черт. Черт. Это его промах. Влияние обезболивающих, которые он принимал. Грейс склоняет голову на бок. — Хочешь, чтобы она к нам присоединилась? — Нет. Его мать не настаивает, потому что редко делает что-то, что его расстраивает. Она надежная машина. Она хранит все, включая это.***
Ваня влюбляется в композицию мюзикла «Призрак Оперы», прежде чем она узнает «веселую» историю. Она не знает о человеке в маске и наивной девушке, которая поет для него. Она читает ноты и думает, что это мелодия для души, которая голодает, не получая пищи. Раньше она насмехалась над любовными книжками Эллисон, но теперь ей приходится проглотить свою гордость и признать, что романтика имеет определенную привлекательность. Ей говорят, что это бродвейская музыка. Низкопробная, несмотря на свою красоту. Тем не менее, она играет «Ангела музыки» чаще, чем что-либо еще в своем репертуаре. Она стоит перед зеркалом и позволяет медленной мелодии увести ее куда-то прочь. Смычок ходит по струнам, как-то по особенному. Она не замечает, что Диего оставляет свою дверь приоткрытой.***
Он не любит «камерную музыку», как называет ее отец. Она усыпляет его. Но он лежит на кровати и даже не моргает, когда Ваня играет в другом конце дома. Ей не хватает мастерства, говорит Реджинальд. Она не проявляет настоящего таланта к скрипке, хотя и борется. Она до боли обычна даже здесь. Но в ее игре есть что-то такое острое, такое странное, такое глубокое, что остальное не имеет значения. Звучит красиво, и ей не обязательно быть великим или хорошим мастером. Годы спустя Айдора получает билеты на бродвейское шоу, и он находит предлог, чтобы покинуть его. Он чувствует себя ужасно из-за этого. Он может винить только себя за то, что позволил прошлому добраться до него. И Ваню. Ему нравится считать её виноватой.***
Когда головорезы роняют люстру на Лютера, Диего боится за своего брата и благоговеет перед полу-человеком, полу-приматом, скрывающимся под пальто. Но он также чувствует подсознательное освобождение. Призрак люстры был сбита. Конец преследованию.***
Ваня разрешает взять скрипку в руки, но только под её присмотром. — Отец разрешил мне её взять. Это антиквариат. Но он не сказал мне, кому она принадлежит. Диего пожимает плечами. — Украл, н-наверное. Лицо Вани мрачнеет. — Нет. Я так не думаю. Надеюсь, что это не так. — Стащил с м-мертвого тела. Она хмурится. — Эй, перестань, это совсем не смешно. Он ухмыляется и берет смычок. — Осторожнее с этим, — говорит она, следя за его движениями. Смычок режет остро. Острее, чем его ножи. Это опасно. Ему нравится. Он проводит двумя пальцами по золоченому лезвию, и оно легко режет кожу. Кровь расцветает, как маки. — Ох, я же говорила! Она хватает его пальцы и кладет их в рот. Она не думает о том, что делает. Она просто знает, что должна остановить кровотечение. Ей не нравится видеть как он страдает или смотреть на то как кто-то причиняет ему боль. Но сейчас особый случай, потому что он, кажется, нарочно подвергает себя опасности. Глаза Диего широко раскрываются, когда он смотрит на ее рот вокруг своих пальцев. Губы касаются суставов. Ее язык — китайская петарда, к которой он не должен был прикасаться, когда ему было десять и ему чуть не оторвало те самые злополучные пальцы. Ему почти четырнадцать, и его нельзя винить в том, что происходит дальше: он выбегает из ее комнаты под жалким предлогом, что ему нужно в ванную.***
Отец держит секундомер, Ваня стоит рядом со свистком. Они наверху лестницы, смотрят вниз на остальных братьев и сестру. По его сигналу она дует. Подростки спешат обогнать друг друга. Диего старше, умнее. Он не будет толпится с остальными, как дурак, он использует рациональное мышление и применит стратегический ход. Он прислоняется к перилам, поднимает глаза и видит коленку её ног, юбку, которая на несколько дюймов короче положенного и румянец на ее щеках, когда она смотрит на него. И кажется, что он уже победил. Ему не нужно подниматься наверх или быть номером один. Он уже для нее.***
Но не всегда. Не навсегда. Воспоминание о Пятом, первом кто исчез, преследуют его повсюду. Его портрет в золоченой раме, висящий над камином, не помогает. Ваня погружается в созерцание всякий раз, когда она на него смотрит. Ему это не очень нравится, но он знает, что ревновать неразумно. Даже безумно. Он тоже потерял Пятого. Но есть большая вероятность, что он все еще жив и нарочно не связался с ними. Он бы тоже так и поступил. Ване не нравится, что он над этим шутит. — Что бы ты сделала, если бы я внезапно исчез? — Он горд тем, что проговорил целое предложение без заикания. Она прислоняется к стене. Они на редкой ночной вылазке. На воображаемых лошадях больше не прыгают. — Я сошла бы с ума, — говорит она открыто и искренне. — А что на счет тебя? Что бы сделал ты? Он усмехается. — Ты не исчезнешь. Только не в мое дежурство. Почти идеально.***
Они сидят на кухне, пока она готовит ужин для Пятого. Диего скрещивает руки на груди. — Ты, действительно, думаешь, что он вернется за твоим арахисовым маслом и желе? Она улыбается. — Я бы вернулась. Диего закатывает глаза, но уголок его рта приподнимается. Она отдает ему нож. — Вот. Он облизывает его до чиста. Она оставляет свет включенным для Пятого.***
Несколько лет спустя вся семья воссоединяется на похоронах Реджинальда, и он видит, что она смотрит на портрет Пятого с тем же отсутствующим видом. Диего набрасывается на нее, просто чтобы отвлечься. Просто чтобы заставить ее посмотреть ему в лицо. — Всегда Святой Пятый? Да? Ублюдок смотрит на нас с высока, прямо как папочка! Ваня опускает голову. — Он совсем не был похож на отца. Диего сыт по горло её мученическим поведением. — Тебе вообще не следовало приходить сюда, после того, что ты сделала! — Он был и моим отцом тоже! Диего страшно захотелось схватить её за плечи и хорошенько встряхнуть, но ему бы пришлось прикоснутся к ней, а он знает куда эта тропинка ведет. Эллисон входит и говорит ему, чтобы он перестал беспокоить Ваню. Как будто это было в его силах.***
Смерть Бена не похожа на исчезновение Пятого. Это непростительная ошибка, которая не предлагает альтернативных выходов. Больше никаких портретов для ушедших. Даже статуя, которую Реджинальд воздвиг в его честь, кажется фальшивкой. Все вокруг рушится, даже их понимание. Особенно их понимание. Проблема в том, что Бен умер по их вине. Это была единственная миссия, к которой она умоляла присоединиться, потому что она проходила в Москве. Она не могла убедить их отца, но ей удалось убедить Пого на встречу со своим биологическим родителем. Она обещала держаться подальше от неприятностей. Ей просто хотелось увидеть её. Не встретиться с ней, это было бы слишком больно. Просто посмотреть на неё издалека. Узнать её. Она никогда ни о чем не просила, она всегда исправно выполняла свою роль не примечательного места в Академии. Но она чувствовала, что заслужила это. Втайне она всегда была любимицей Пого. Он не может отказать ей, не в этот раз. Диего едва удар не хватает, когда он входит в номер, а она сидит у окна и смотрит на луковичные купола вдалеке. — Сюрприз, — сказала она с озорной улыбкой. Последний сюрприз.***
Диего впервые целует её на Бородинском мосту, возле римского портика. Она плачет не переставая, потому что узнала, что ее мать умерла от легочного осложнения несколько лет назад, и Реджинальд не потрудился ей об этом сказать. Хотя скорее всего, он даже не знал об этом. Его никогда не волновала судьба их матерей. Он получил то, что хотел. Диего продолжает держать её в своих объятиях. — Ты никогда не думал о своей матери? — Спросила она, вдруг, подняв голову. — У меня уже есть одна, — он имел ввиду Грейс. — Мне не нужна еще вторая. Их дыхание вырвалось облаком белого шлейфа. В октября здесь уже стояла зима. Диего склонился. — Ты не боишься… вдруг, кто увидит? — Спросила она глядя на его губы. — Не здесь и не сейчас. Они встретились на полпути. Это был поцелуй, хранящийся под стеклом, целомудренный, робкий и испуганный, в отличие от огня, кипящего внутри них. Он чувствовал вкус ее слез и ее сладких, обычных губ. Ваня ответила на поцелуй. — Диего, где тебя черти носят? Это в рацию кричал Лютер. В его голосе отчетливо звучало отчаяние. Бен умер, когда они целовались на мосту. Ваню рвет. Несколько дней она не может заставить себя поесть. Это была целиком её вина, ей не следовало ехать с ними. Диего не пытается с ней поговорить, не пытается утешить. Они оба хотели страдать.***
— Ты никогда не знаешь, когда вовремя остановиться? — Спрашивает она частично скрытая зонтиком, эмблемой их жизни. Такое чувство, что это она за собой привела дождь. Её слова били по коже, как капли воды. — Ты не остановился раньше и посмотри, что случилось.***
В последний раз они говорят по душам, перед тем как она уходит из академии. Он обрезает её волосы. — Мне просто нужно, чтобы все исчезло — говорит она срывающимся голосом, протягивая ему свои длинные волосы. Он втайне любил её волосы. Все остальное в ней было обычным, но эти каштановые локоны, их оттенок, так похожий на лак на дорогой шкатулке, как шелк, скользят сквозь его пальцы и ему совсем не хочется видеть, как они исчезают. — Пожалуйста, — нараспев произносит она. Несмотря на мольбу, ее голос холоден, как мрамор, требует от него безоговорочного подчинения. Вот почему с Ваней не просто, ее кротость — это ножны, скрывающие сталь. Он помнит, как она легко согласилась мишенью для него. Она заняла место рядом с пробковой доской и сказала, чтобы он метал ножи. Это был настоящий вызов. — Давай, ты должен это сделать. — Н-ни за что! Ваня прищурилась. — Ты боишься? — Нет, но… — Твоя цель идеальна, только если ты не хочешь попасть в меня. Готов? — К-конечно, нет! — Тогда я не вижу проблем! — А что на счет тебя? — Спросил он. Она уже хотела хоть что-то почувствовать. Снова ощутить вкус приключений. — Нет, не боюсь. Я доверю тебе. Диего чувствует себя номером Один. Могущественным. Её жизнь в его руках. И он выпускает ножи в её тринадцатилетнее тело, сделав корону из лезвий вокруг её головы. Теперь он кладет руку на её макушку, чувствуя тепло идущее от кожи. И проводит ножом по волосам.***
Его нервирует, что спустя десять лет она все еще носит волосы той длинны.***
Она оставляет ему записку на кровати. «Факт о ноже: Суданский Куджанг — это серповидный кинжал, который, как полагают, самый сбалансированный нож в мире. Убедись, что ты сохраняешь равновесие, Д. С любовью, В.» Это самый хреновый способ попрощаться.***
Нетрудно выследить семнадцатилетнего беглеца. На самом деле, она не пытается сделать из этого тайну. Ей и не нужно. Она подает заявление в консерваторию в Лондоне и поступает туда. Диего находит брошюру под кроватью. Он рассказывает об этом отцу, который по-своему почти восхищается стремлением Вани к независимости. — Она делает только то, что должна. Обычные дети растут и учатся в университете. Диего снова чувствует себя преданным семьей. Ваня присоединится к обществу и будет нормальной. Она будет вписываться. Но они так и останутся фриками. Они будут ждать в стороне. Через месяц он тоже покидает гнездо и поступает в полицейскую академии.***
Его расстроило не то, что она хотела поступить в колледж. Это записка. Зачем прощаться? Неужели они не могут продолжать встречаться? По крайней мере, на Рождество и весенние каникулы? Почему она сказала, что это конец? Это Бен? Это все, что случилось потом? Или раньше? Это он? Хотела ли она просто уйти от него? Вот тогда все это начинает расти. Ненависть к себе. Неуверенность в себе.***
В двадцать один год он убеждает себя, что а) его детства никогда не было связанно с ней, б) его связь с Ваней была отчаянной попыткой одолеть одиночество, и в) она ему больше не нужна. На самом деле, он смеется над собой, вспоминая прошлое, удивляется, почему она ему вообще нравилась? Он видит ее фотографию в интернете с концерта, устроенного ее школой. Она сидит сзади, одетая в строгое черное платье с чопорными длинными рукавами. Волосы стянуты в тугой узел, лоб слишком широк. Она тощая и худая, в глазах нет блеска. Есть что-то неземное в ее уродстве, что проникает ему под кожу, но он смеется над этим и думает, что никогда бы не выбрал ее в качестве подружки или кого-то еще, если бы они были не вместе.***
Свадьба Эллисон — удивительно скромное событие, учитывая уровень её славы. Она ухитрилась нашептать папарацци на одну ночь. Справилась на «ура». Свадебная палатка кажется почти пустой, особенно со стороны невесты. Реджинальд не появился, но он послал Пого и Грейс. Лютер, что было замечательно, тоже отсутствовал. Эллисон улыбается и пытается забыть о пустых местах. Она танцует с Патриком под Леонарда Коэна, и тусклые огоньки отражаются в их глазах. Айдора склоняется над ухом Диего. — Ладно, без обид?! Эта свадьба немного грустная. Диего гладит её по руке. — Сожалеешь, что пошла со мной? — Нет, но я была на похоронах, которые были более оптимистичными. — Добро пожаловать в мою семью. — Эй, это твоя вторая сестра? Маленькая фигурка, идущая по лужайке к палатке, одета в черный костюм и галстук. Ее волосы распущены, глаза подведены. Последние слабые отблески заката у ее ног, словно кровь. Она похожа на какого-то мрачного жнеца. Он задыхается, страх сжимает его горло. Что она здесь делает? Эллисон отступает от Патрика со счастливым видом. Она бросается к Ване. Они долго держат друг друга в объятиях. Айдора толкает его локтем. — Ты не хочешь поучаствовать в воссоединении семьи? Он с сомнением трет затылок, пытается глотнуть воздуха, отпивает еще шампанского, но это не помогает. — Мы с Ваней не были близки. Сестра смотрит на него через плечо Эллисон. Она произносит маленькое извиняющаяся «Эй». Диего незаметно качает головой и отводит взгляд в сторону.***
Именно Айдора заговаривает с Ваней первой, потому что в отличии от Диего, «она не была воспитана грубой». Диего не успевает её остановить. — Мне нравится твой костюм, — Айдора пожимает ей руку. — Это так круто и стильно. Ваня сияет. — Спасибо тебе. Ты мне тоже нравишься… Ты красивая. — Она смущенно опускает глаза. — Прости, я много болтаю. Айдора краснеет. — Ты уверена, что ты родственница Диего? Я не могу его заставить сказать и одно доброе слово. Диего натянуто улыбается. Он до сих пор не оправился от шока, увидев ее здесь впервые за шесть лет. Она носит зажим для галстука, и по какой-то причине его глаза продолжают блуждать по его блеску. Маленький нож, приколотый к груди. Айдора права. Она хороша в этом костюме. Но он ненавидит ее за то, что она появилась из ниоткуда, за то, что подумала, что она может, сделать комплимент его девушке. Он хочет спросить, какого черта она делает, но она не дает ему и шанса раскрыть рот. — Это может прозвучать странно, но не хочешь ли ты потанцевать? — Спрашивает она его девушку. — Да, давай! Что угодно, чтобы вечеринка развернулась!***
Клаус останавливается возле столика и наполняет свой бокал. — Братишка. Похоже там сестренка флиртует с твоей девушкой. Даже я это заметил. Диего крепко сжимает челюсти, чтобы не открыть рот и не наорать на Клауса. Ваня и Айдора танцуют медляк под АББУ и его девушка выглядит так, словно хорошо проводит время. Ваня грустно улыбается, показывая, что она здесь, но в тоже время отсутствует. Она медленно разворачивает Айдору, пока та не прижимается спиной к ее груди. Она сводит их руки вместе и кладет подбородок на плечо, пока они покачиваются в такт музыке. Диего сглатывает. Он видит, что Айдора делает тоже самое. Никто не готов к Ване, когда она наносит свой удар. У нее такой незаметный, самоуничижительный способ заставить тебя потерять бдительность. Она как лиса, которая кружит голову волку.***
Ваня не спеша прогуливается вдоль озера. Свадьба заканчивается, не успев начаться. Диего бросает сигарету в воду. — Эй, — начинает она. — Я искала… — Почему ты здесь? — Обрывает он её. — Я скучала по вам, ребята, — застенчиво произносит она. — Ты не могла поднять трубку, позвонить или написать? — Я пыталась писать, но ничего не получалось. Он кивает головой и саркастически улыбается. — Ты можешь перестать пытаться. Мне п-плевать на самом деле. Он ненавидит себя за то, что снова начал заикаться при ней. Что с ним уже не случалось долгое время. — А что на счет тебя? Почему ты не связался со мной? Он не может поверить в то, что слышит. — Это не я ушел! — Но, в конце концов, и ты ушел! — Возражает она. Диего раздраженно выдыхает. — Я не б-буду говорить с тобой об этом. Её лицо становится мрачным. Она подносит руку ко рту, словно у неё что-то внезапно заболело. — Хочешь услышать факт о ноже? Диего мотает головой. — Ты п-псих-психованная, держись подальше от моей девушки. И он оставляет её в одиночестве у озера.***
Через год она публикует книгу.***
Предательство, которое он почувствовал, увидев книгу в магазине, отразилось в ее глазах, когда он стоял у закрытой двери и смотрел, ничего не делая, как она кричит и плачет. Он чувствует себя парализованным. Он уже дрался с Лютером, уже пытался сам открыть дверь, но только у его брата есть код отпирающий замок. Он прикасается ладонью к запотевшему от её дыхания стеклу. Он не боится её, но боится за нее. Ваня утирает слезы и уходит в глубину камеры.***
Все кроме него, приходят в шок от проснувшихся способностей Вани, его это почти не беспокоит. Он не знает, почему. Он все ждет, когда она ударит его. Он не видит чего-то пугающего в её силах; он думает только об повисшей над ней угрозе и о том, что она может пострадать. Он помнит, как кричал на нее, когда узнал, что она была в доме, в то время как Ча-Ча и Хэйзел напали на них с оружием. Он назвал её обузой, увидев струйку крови, стекающую по виску. Он был напуган до смерти. И что теперь? Как он её убережет от опасности, если опасность она сама? Он мысленно возвращается в прошлое и вспоминает все те времена, когда забывал, что Ваня не была особенной. Ему никогда не приходило в голову усомниться в её обыкновенности.***
По плану апокалипсис должен случится завтра. У них заканчиваются варианты. Эллисон рисует спирали в своем блокноте. Порез на горле заклеен. Она плакала, но плакала беззвучно. Ваня сбежала из камеры — буквально, снесла её. И никто не смог до нее достучаться, ни до, ни после. Пятый садится на кухонный стол и барабанит пальцами по узловатым коленям. — Если у кого-то есть блестящие идеи, то сейчас самое время высказаться. Диего немеет настолько, что даже не чувствует своего лица, когда проводит по нему рукой. Грейс вежливо кашляет и опускает перед ним тарелку с блинчиками. — Абордажная сабля, — говорит она. — Ваня. Кортик. Ваня. Кортик. Все просто. — Что с ней? — Требовательно спрашивает Пятый. — Она неисправна? Что происходит? Лютер хмурится. — Мама, что с тобой? Грейс поворачивается к Диего с терпеливой улыбкой. Она помнит. Мамы все помнят, не так ли? Диего прочищает горло. — Она хочет сказать… Возможно, именно мне удастся поговорить с Ваней. Пятый с сомнением поднимает бровь. — Почему именно ты? Не похоже, чтобы вы были особенно дружны. — Ну, это сложно. — Как? — Не могу объяснить. Эллисон яростно строчит в своем блокноте: «Просто скажи уже нам». Диего не знает с чего начать. Подумав, начинает рассказывать с середины. — В день смерти Бена я был с Ваней. Он рассказывает, о первом поцелуе на мосту. Никто не реагирует на эту новость. На кухне тихо, как на кладбище. Лютер и Эллисон обмениваются виновато-уязвленным взглядом. Они то думали, что единственные. Клаус прерывает тишину коротким смешком. — Мальчик с ножом и мышка со скрипкой? Думаю, что в этом есть какой-то странный необъяснимый смысл. Диего агрится. — Хочешь язык тебе вырву? Если хочешь, то могу устроить. Клаус игнорирует его в своей привычной манере. — Так выходит Бен не врал, когда сказал мне, что однажды видел, как ты выходил из комнаты Вани. Интересно, и чем же вы там занимались? — На что ты намекаешь? — Не выворачивай трусики наизнанку, милый. Это вполне нормальное предположение в этой гребанной семье. — Оправдывается Клаус, глядя на своих братьев и сестру в поисках поддержки. — Ой ли, — Диего безжалостно пинает его. — Это многое объяснило. И её в том числе. Пятый наклоняется вперед. Похоже, что и ему стало интересно в чем тут дело. Диего морщится. — Господи, нет, идите все на хрен, ребята. Клаус миролюбиво поднимает руки. — Ладно-ладно, вы якобы родственники. И не совсем похоже, что бы ты трахнул собственную сестру. И, ладно, мы почти верим тебе на слово. Диего бросает нож, и его лезвие проходит так близко от уха Клауса, что тот чувствует неприятный укол. Ему приходится прижать руку к раковине, чтобы остановить кровотечение. — Не позволяйте этому психу говорить с Ваней. Он просто бросит в нее нож. Диего не может встретится взглядом с Лютером. Потому что знает, что может сказать брат: ты врал все это время.***
Все происходит после того, как она публикует книгу. Он приходит к ней на квартиру, когда ему надоедает лупить боксерскую грушу. — Ты — гребанная расчетливая сука! «Мы никогда не были настоящей семьей»? — Цитирует он её книгу. Ване хватает порядочности, чтобы выглядеть пристыженной, но она без труда произносит: — Я написала о своей жизни. По крайне мере, я написала свою версию пережитого. — Это дерьмо, и ты это знаешь! Она стискивает зубы. — Какое право ты имеешь открывать свой рот и называть дерьмом мою книгу? — Потому что я там был, — кричит он ей в лицо. — И мы… мы пережили это дерьмо вместе! Или это не правда? — Дело не в тебе, Диего. А в том, что отец сделал со мной. Со всеми нами! Из-за него ты едва признавал мое существование на публике. — Ох, хватит с меня этой чуши. Ты сама называла меня «Диего» только наедине. Воспоминания врываются так же неожиданно, как дождь. Она складывает руки на груди, словно пытается защититься. — Ты думал, что мы одинаковые, однако, на общем фото тебе место было, а мне нет. Он знает, что она говорит метафорически, однако он вспоминает эту чертову семейную фотографию и морщится. — Ты же знаешь, как я ненавидел это фото. Я потом тебе даже пообещал, что сожгу каждую копию, которую только найду. — Дело в не в этом. — А в чем, черт возьми, Ваня? Какой смысл в-воскрешать эту п-подростковую драму? Он не может перестать заикаться. (Как всегда в её присутствии.) И хотя она все еще зла на него, часть Вани тянется к нему, касается его бока. — Кто-то должен был разоблачить жалкую пародию на семью, — тихо говорит она. — Кто-то должен был разоблачить эксцентричного миллионера, который играл жизнями детей. — И это обязательно д-должна была быть ты? Она избегает его взгляда. — А кто же еще? — Ты не р-разоблачила нас. — Ни с того не сего замечает он. — Это другое. — Почему? Ваня смотрит на него, как на медленно соображающего идиота. — Ты знаешь почему. Были и светлые моменты. Самые прекрасные. И я бы не позволила миру увидеть их. Но я ненавижу их, потому что они произошли по его вине. Ведь это он нас свел вместе. Диего глотает вязкую слюну. Он отворачивается, гнев все еще кипит в нем, но теперь он испытывает острое желание обнять её. Он хочет сказать, что все то хорошее случилось не из-за старика. Он обводит взглядом её убогую квартиру: потрескавшийся пол, порванные обои, потертый ковер. Холодно и совсем не уютно. — Это место — настоящая свалка. — Мне подходит. Он поддается вперед. — Почему ты… Ваня ловит его за руку. — Давай не будем об этом. И Диего делает ей одолжение.***
Он неуклюжий, как медведь Он не может раздеться, потому что путается в одежде. Он падает на кровать и тащит ее за собой, но она выскальзывает из его кольца рук, и он не знает точно, куда она ушла. Только что она была здесь, потом исчезла, и вот она прямо напротив него, играет в прятки в темноте. Ее волосы распущены, губы касаются его губ, и он, наконец, может провести пальцами по темному шелку. Она тощая, неприятная, как морское существо, в которое люди тычут палкой. Ему нравится холод ее кожи, нравится горький вкус ее губ, губ, которые больше не наслаждаются жизнью, губ, которые редко улыбаются. Она противоположность Айдоры, она приглушает желание. Если бы кто-то сделал снимок, на нем бы он выглядел как человек, любящий статую. На самом деле он не хочет ее, но когда она целует его в шею, это сводит его ума, как он одновременно привязан и не привязан, как она дает ему иллюзию независимости, даже когда каждый нерв в его теле настроен против нее. Он больше не видит их тела, он видит лишь кусочки, фрагменты, вырезанные из какой-то более крупной картины. Лихорадка прознает его тело, как нож. Он слабеет под её прикосновениями, прерывисто стонет, лезвие режет слишком глубоко, и Ваня шепчет “ш-ш-ш», целуя все ниже и ниже, наконец берет его в рот. (Когда Эллисон в гневе спрашивает ее, были ли она когда-нибудь в отношениях, чувствовала ли она когда-нибудь такую любовь, любовь, за которую ты готов умереть, Ваня молчит. Нет, она не может сказать, что у нее был кто-то особенный. Потому что у нее не было место для кого-то еще, кроме него.) Он готов поклясться — хотя ему никак нельзя верить, — что в какой-то момент, когда он внутри неё, а она прижата к нему, и они оба опасно близко, так, что он видит ее глаза, они мерцают голубым, а зрачки светятся неземным светом.***
Он вспоминает их исследовательский корабль, приземлившийся в нежилом поместье.***
— Это было… — он умолкает. Ваня кивает головой. — Откуда, черт возьми, у такого тощего тела столько выносливости? Она кажется задумывается над его вопросом. — Понятия не имею. Диего ухмыляется. — Может дело в моем волшебном… Она стонет. — Нет! Несколько мгновений она молчит, затем натягивает футболку. — Мы должны чувствовать себя странно, — он изучает её профиль. — Но мне не кажется, что мы поступаем неправильно. — Наверное, мы — фрики. — Или, — припоминает он её книгу. — Мы никогда не были настоящей семьей. Ваня вздыхает. — Ты не позволишь мне забыть об этом, да? — Никогда. Она коротко смеется. — Может мы все еще продолжаем соревноваться с Лютером и Эллисон. Он устало улыбается. — Да я почти уверен, что эти двое все еще кружат друг возле друга. Она ложится рядом с ним. — Представляешь как сильно расстроится папа, ведь все его дети оказались больными извращенцами. — Он больной извращенец номер один! Ваня проводит пальцем по его шраму возле виска, кожа пугающе мягкая. А после отворачивается. Они недолго спят, его рука прижата к её талии, носом он утыкается между худых лопаток. Когда он открывает глаза, то испытывает чувство опустошенности. Она сидит в стороне от него, ноги прижаты к груди, лицо закрыто. — Это была ошибка, — тихо говорит она. Диего приподнимает на локтях. — Ты действительно так думаешь? Ваня пожимает плечами. — Нет. Но я бы хотела. Это неправильное решение для того, чтобы забыться — Что? — Мы занимаемся сексом, чтобы избежать проблем. Диего пожимает плечами. — Я всегда забывался в работе. — А Айдора знает, что ты здесь? Он проводит рукой по лицу. — Вообще — то у нас перерыв, мы расстались, возможно, что не навсегда. Ваня кивает головой. — Надеюсь, что нет. Она замечательная. Ты не можешь её потерять. Диего выдыхает. — Почему это так важно для тебя? — Я хочу, чтобы ты был счастлив. Он мотает головой. — Какого хрена ты это всегда делаешь? — Что? — Портишь каждый проклятый момент, который мы проводим вместе. Ваня открывает рот. Она знает, что это правда, что она всегда все портит, так или иначе. Но она делает это для него. Слух, пущенный Эллисон, сработал слишком хорошо. Ваня знает, что такая девушка, как она, будет только мешать такому, как он. Она встает и шаркающей походкой идет на кухню. — Хочешь кофе? Он одевается, чувствуя во рту привкус пепла. Кофе он не хочет.***
У того ублюдка была его сестра. Он проник в её жизнь, забрался ей под кожу. Эллисон сказала, что они вместе, что она доверяет ему, что он заставил её почувствовать себя особенной. Диего не понимает, ведь только семья может заставить почувствовать себя кем-то особенным. Никто другой не может тебе дать себя почувствовать более цельным. Он ломает костяшки пальцев, когда бьет по дереву, вместо боксерской груши.***
Когда он видит тело Леонарда искалеченным и распятым в его собственной гостиной, его губы дергаются. Помимо ужаса, он чувствует глубокое удовлетворение. Он почти жалеет, что не помог ей. Он достает маленькое лезвие и вонзает его в мертвую плоть.***
Не имеет значения кто она и что натворила. Он бы сделал для неё все, даже если бы она не была его сестрой. Мир бешено вращается в белой вспышке. Его братьев рвет и рвет. Он входит в пламя и чувствует, как разрушительный вакуум высасывает его досуха. Он приказывает своим ногам двигаться, а губам говорить. — Эй! Эй, посмотри на меня, Ваня! Ваня! Ледяная девушка с голубыми глазами и белой скрипкой, разворачивается к нему. — Ваня, расскажи мне факт о ноже. Смычок прыгает по струнам. Зубы стучат друг об друга. Кожа горит изнутри. Но он не заикается. — Расскажи мне, как раньше! Расскажи мне о ножах! Лицо Вани напоминает злое мачехино яблоко: наполовину ядовитое, наполовину живое. Она делает паузу в игре. Его призрачные губы раздвигаются. Диего ждет её и ободряюще кивает. Эллисон появляется за ними из-за кулис. Диего видит её краем глаза. Она наставляет на сестру пистолет. Он отчаянно жестикулирует. — Ваня, расскажи мне факт о ноже! Она собирается снова опустить смычок на струны, когда он кричит. — Нож! Нож, который используют для раннего солдата, когда у того нет шансов выжить, нож для милосердия. Для милосердия! Ваня роняет смычок. — «Misericorde», — произносит она тихим, но жутким оглушительным голосом, волна которого сотрясает сцены концертного зала. Диего бросается, чтобы подхватить её на руки, когда она падает, а Эллисон слепо стреляет в белый свет.***
Она лежит в его объятиях, положив голову ему на грудь, а Луна разбивается на куски в космосе, устремляющиеся к их беззащитной земле. Диего улыбается своей сестре. Маленький фрик. Особенная. Его семья становится кругом, взявшись за руки. Так что в Апокалипсисе нет чего-то такого уж плохого.***
Им по пятнадцать, а Реджинальд Харгривз уехал на несколько дней. Срочные дела в Индии. Возможно, еще один особенный ребенок. Впервые, сколько дети себя помнят, дом принадлежит им. Даже Грейс и Пого, не пытаются их остановить. Они смиряются с их беготней по дому, громкой музыкой и безумными танцами. Это небольшая передышка, маленький отпуск в тяжкой работе Академии Амбреллы. — Кажется мы одни, — громко льется из динамиков музыка. Лютер танцует на столе в гостиной. Клаус трясет задницей, а Эллисон шутливо шлепает его своим розовым шарфом. В прихожей прыгает и скользит по паркету в одних гольфах Ваня. Диего пытается поймать её, но в итоге просто валит на пол.А потом ты обнимаешь меня… И мы падаем на землю…
Они оба смеются и переворачиваются на спину. Они смотря на висящую над ними люстру. Они оба думают об одном и том же. Если этот гигантский канделябр упадет на них, то это будет совсем не плохой конец. Они улыбаются в темноте. Совсем неплохо.