— Не хотите ли написать ей письмо?
Лисья улыбка. Волчий взгляд. Джентельменский костюм. А от этого тона руки начинали трястись, взгляд метаться в поисках чего-то, что принесло бы этому чёрному человеку смерть. Медленную. Такую же противную, как он сам.
Администратор «Мобиуса» — тварь, каких мало. Собаки, вроде Хименеса, готовы ползать у его начищенных ботинок и ждать, пока рука с порезом на ладони опустится на голову. Рувик прерывал жизни множества таких, но в отличие от живых людей мертвецы из STEM не могли ослушаться в последний момент. Администратор это понимал. Администратор видел, кто его враг и был готов бороться с Создателем за Творение. Не сейчас. Но скоро.
— Куда? — раздраженно отчеканил Рубен. — Куда я, по-вашему, должен писать?!
***
Этим вопросом Рувик задаётся и сейчас, стоя посреди жутко знакомой комнаты. В комнате Лауры ничего не изменилось — она такая, какой её помнили и Рубен, и Рувик. С её смертью комната просто стала темнее, постарела на несколько десятков лет. А вместо чарующего аромата свежих подсолнухов в ней поселились удушливые запахи сырости, гниения и пыли. Всю жизнь и свежесть забрали фантомы, как бы в отместку своему мрачному хозяину.
«Для чего?!».
Мир содрогается от бешеного крика Создателя. Его ярость разбивает зеркала, закладывает ещё не сгнившие уши протяжным звоном битого стекла. Администратор мог манипулировать Рубеном. Мог делать из него свою подопытную крысу, наблюдать за ним свысока, но Рувик не доставит ему такого удовольствия.
«Хотите посмеяться?! Запустить очередной, заведомо провальный, эксперимент?! Без меня вы ничто и ты это знаешь! Знаешь! Знаешь!».
Треснувшее зеркало отражает оскаленное от бессильной боли иссушенное и обожжённое лицо. Его глаза метают искры, рот искривлён, лоб покрыт морщинами — они испещряют его всегда, когда Рувик оказывается в этой комнате. С губ срывается новый безумный вопль — рука резко дёргается, словно повелевая чему-то смести это зеркало прочь. И тут же слух ласкает жалобный звон бьющегося стекла. Ладони чувствуют под собой холод осколков.
Лаура…
При мысли о ней Рувик сползает с кровати на ковёр, по которому когда-то ходили её ноги, и грохот стихает. Ему видятся маленькие ножки в белых туфлях. Вместо пыли STEM услужливо подсовывает запах подсолнухов. В тот момент, когда они сгорают. Изъеденные ожогами, щёки Рувика не чувствуют слёз, на языке нет их солоноватого вкуса.
Он знает почему — здесь нет ничего настоящего. Только его вымысел. STEM — не прорыв в науке. STEM — нелепая попытка заставить жизнь быть такой, какой Создатель хотел её видеть.
А что думает об этом Лаура? Ключ к пониманию — её письменный стол у окна. На нём и после стольких лет стоит ваза с засохшим и осыпавшимся подсолнухом.
Рувик осторожно перелистывает пожелтевшие страницы её дневника. Они тоже его выдумка? От страниц пахнет подсолнухами и… больничными препаратами, мазями и, вроде как, спиртовыми примочками.
Первые страницы исписаны неуверенным детским почерком. Середина — рукой, обученной каллиграфии самим отцом. Конец — грубыми и уверенными, слегка небрежными линиями. От каллиграфии тут лишь отголосок. Выражения холодные, до неузнаваемости колкие, а зачёркивания бросаются в глаза чернильными пятнами.
Это писала не девочка семнадцати лет, а взрослая женщина.
Ты читаешь это, не так ли? Значит, как Бетховен написал свою, «Für Elise», так и я начинаю мою «Für Laura».
Рубен Викториано — вот он, передо мной. Рубен Викториано — бледный полупрозрачный мальчик во фраке, пробежавший мимо твоей кровати. Обтирает пол животом, смеётся… А зачем? Думает, что спрятался? Как бы не так — покрывало поднято. Найти его здесь ещё легче, чем выследить по смеху или топоту. Тебе было до тошноты скучно играть с таким ребёнком. Когда подопытные затевают подобное — я не выношу и часу. Должен признать, они не умнее детей в выборе убежища.
Как ты терпела эту глупость столько лет? И тебе хватало сил улыбаться такому глупцу. Всю жизнь. Забавно, правда? Я видел этот фантом столько раз, но даже сейчас прекращаю писать, чтобы взглянуть, как ты вбегаешь ко мне на одних носочках, заливаешься звонким смехом. Его звучание всегда напоминало мне пение скрипки. Как чисто и звонко. Я никогда не пожалею ни того, что уже отдал ради него, ни того, что ещё предстоит отдать.
Ты знаешь, о чём я, правда? Но всё равно убежишь от меня. Снова. И унесёшь свой нежный голос, звонкий смех и любящий взгляд. Как в тот день — ты унесёшь всё, что мне дорого. А я продолжу идти за твоим фантомом, тянуть к нему эти обожжённые руки. Но ты их не увидишь, не позволишь им коснуться тебя. Жаль. Тогда бы ты ощутила, как они дрожат всякий раз, как ты оставляешь мне лишь этого мальчишку. Смотри — он еле держится, чтобы не побежать за тобой. Он побежит, я знаю.
Знаешь в чём различие между ним и мной? Он догонит тебя уже там, за дверью, и сожмёт в руках подол твоего платья. А я, за ней же, найду лишь пустоту, лишь жалкие отголоски! Ты не знаешь, как мне хочется стереть эту дверь в прах!
Этих фантомов я видел уже много раз. Но я не могу их прогнать, не могу поднять руку, разбить их на ничтожные красные точки и заставить смиренными червями уползти прочь. Почему? Потому что в этом нет смысла — они исчезнут на время.
Как иронично. Я — Создатель. Этот мир — воплощение моей воли. Но и здесь я не смог избавиться от червей-воспоминаний. Они продолжают терзать мою плоть даже когда твои фантомы пытаются меня утешить.
Отец называл это балансом, помнишь? Он постоянно твердил: «Господь следит за балансом во всех деяниях сынов своих». А потом, потому как он раб божий, позволял мне взять со стола вторую-лишнюю конфету и отчёркивал ногтем «плату» за излишество — семь глав Библии. Я должен был прочесть их к вечеру, чтобы провести четыре часа в его кабинете, истолковывая прочитанное. Как-то раз я сократил эти часы до одной минуты, одним словом: «Дрянь».
Говоря о былом — в твоей комнате я оставил всё как прежде — не потерплю исчезновения ни одной вещи, которой ты касалась. Даже этого ковра под моими ногами, с вензелем нашего рода. Помнишь, как ты раскладывала на нём кубики? Мы могли часами собирать этих Иоаннов и Гавриилов.
Тот манекен в недошитом платье тоже остался на месте — рядом с твоим столом. Бледная, кустарная пародия тебя. Вот так выглядел маменькин идеал любимой дочери: молчаливая кукла с надменным взглядом, алебастровой кожей и застывшими чертами. Недавно я не выдержал и вырвал из его руки подсолнух. А потом сорвал эту бледную голову. Ненавижу вспоминать как маменька пыталась скроить из тебя его подобие. Для меня ты никогда не была лишь куклой, которую можно нарядить в очередное платье на заказ для «приёма».
Я говорил тебе, что боялся приёмов, потому что стесняюсь взрослых. Теперь я скажу тебе правду — я ненавидел приёмы всю жизнь и не переношу вида этих платьев до сих пор потому что родители так хлопотали из-за них, чтобы выдать тебя замуж. Если бы мне пришлось спалить наш дом, чтобы предотвратить это — не сомневайся…
Уверен, не за воспоминаниями ты прочтёшь моё письмо. Никогда не представлял себе эту минуту такой. В моих фантазиях всё было иначе — слова лились из меня рекой, их было слишком много. Ты спросишь, что же случилось теперь? Я скажу прямо — мне тяжело будет ответить на твои вопросы о моей жизни. Но ты ведь задашь их раньше или позже, поэтому оттягивать минуту бесполезно. Предвидя вопросы — я отвечу на них правдой.
Скольких я убил ради тебя?
Счёт на сотни. Ни об одном я не жалею — ни один не был человеком. Их жизни стоили не больше крысиных.
Какие опыты я проводил в нашем общем доме?
Те, что позволят мне услышать тебя, поговорить с тобой. Может, ты оттолкнёшь меня после всего, но я хотя бы буду уверен, что это твоё решение.
Для чего корчились люди в ловушках перед поместьем?
Гнев пожирал меня изо дня в день, требуя выхода. И я его нашёл. Когда из окна до меня доносился крик — я бросал работу и созерцал медленную смерть того, кто осмелился нарушить покой моего дома. А ещё я представлял, что каждый умирающий — тот поджигатель, что бросил факел к амбару. Помогало…
Для чего последний пациент «Маяка» захлебнулся кровью в моём изобретении?
Для того, чтобы появился выход оттуда, откуда его не было до меня. Сейчас результата нет, но я продолжаю работать. Меня заперли в моём мире, но услужливо подсовывают мне подопытных каждый день, не представляя как ошибаются. Скоро я закончу, дорогая. И нам не придётся перекидываться письмами.
Я никогда не верил, что ты умерла. Мне не нужны иные доказательства — достаточно, что я чувствую твоё присутствие во всем, на что смотрю. Моя милая, дорогая Лаура, я не забывал о тебе все эти годы. Ты вольна презирать моё неведение и ошибки, но я хочу, чтобы ты знала — я ищу тебя до сих пор.
В STEM я нашёл лишь следы и отголоски. Тебя нет в этом гниющем мире, будь он тысячу раз проклят. Но Администратор слишком часто повторял: «Вы плохо ищете». Я бы хотел отделаться от его голоса и мог бы это сделать, не будь он прав. В конце концов, идею с письмом подал он. Написать тебе, моей любимой сестре, отправить письмо на какую-то «ту» сторону.
Вероятность ответа, по моим подсчётам, не больше трёх процентов. Скорее всего, я пишу очередному фантому или самому себе. Не требую от тебя ответа, даже если это не так — писать легче, чем говорить лицом к лицу. Но я скажу то же самое. Ни одно моё слово не лживо, ни одна фраза не преувеличена и я готов доказать. Только приди ко мне. Только дай мне шанс.
