Бензин

      Через урок, когда Сакура растрепала всё Ино, а та – всему свету, каждый одноклассник считал своей обязанностью подойти к Узумаки и хлопнуть его по плечу, приговаривая, что они очень рады взявшемуся за ум Наруто. После шестого человека уже хотелось отрывать руки всем желающим, а когда подошёл Чоджи и сказал: «Не ожидал, что ты к нашему новенькому воспылаешь такими чувствами, но я всё равно счастлив за тебя», Наруто понял, что в их классе сработал какой-то ебаный глухой телефончик, переврав и исковеркав слова Узумаки самым неправильнейшим образом.       Он тут же поднял голову, оглядывая весь класс в панике, гася желание то ли убежать просто, то ли крикнуть на весь класс: «я не педик!» и ловит на себе взгляд Неджи, от которого бегут мурашки, настолько он ощущается под кожей.       Мысли Узумаки были затоплены Неджи, с этим вообще спорить было уже бессмысленно, что Наруто героически принял, но он все три дня, что не следил и вынашивал слова, которые уже высказал друзьям, пытался не сталкиваться с Неджи, не пробегать рядом с его местом даже взглядом, чтобы вдруг ему в голову не пришла какая-нибудь безумная идея, например, подойти и заговорить с Хьюгой, а вероятность этого была, к удивлению. Ну звучит даже кошмарно.       А сейчас, когда глупые слухи летят быстрее, чем Саске, с твёрдой пятёркой по физической культуре, от пьяного Итачи, и когда Наруто видит, как Тен-Тен, косясь на него, шепчет что-то Ли на ухо, после чего тот оборачивается к Узумаки и с уважением кричит что-то о «прекрасной мужской любви», Узумаки в бешенстве встаёт, перестав себя контролировать, и идёт быстрыми, длинными шагами до Неджи, под сопровождающие его слова Саске, будто сказанные в последний путь: «Следовало бы сначала узнать всё поподробнее». Наруто из-за прилившей к ушам крови, сможет разобрать наставления от друга только много позже, прячась от всех в кладовке. Время и класс замирают. — Слышь, — Наруто осекается, чуть не сказав привычное «чмо», — …Неджи. Я не знаю, чего тебе там наговорили, но я не глиномес, ттебайо. — брови Ли ломаются в привычный домик, Тен-Тен смотрит на Узумаки, как на умалишенного, а Неджи, конечно же, всё сразу же понимает, ведь он довольно умный малый. Неджи улыбается, ожидая продолжения, а у Наруто перехватывает дыхание почему-то от адресованной ему улыбки, потому что, во-первых, это первая эмоция, которую Неджи показывает только Наруто, а во-вторых он уже не уверен почему-то в своей последней фразе, но не может остановиться. — И я тебя не люблю. — Моё сердце разбито. — говорит Неджи спокойно, отворачиваясь от Узумаки, и тихо прибавляет, но Наруто слышит и приходит в ужас, — Но мне никто ничего такого не говорил.       Наруто сбегает из класса.       В кладовке стоит множество средств для мытья полов, стёкол, даже несколько для стен со специальным покрытием, целая куча резиновых перчаток и набор швабр на любой цвет и вкус. Помещение довольно маленькое, тёмное, пыльное, школьные брюки Наруто уже все измазаны пролившимися жидкостями, пахнущими хлоркой, и пылью столетней давности. Узумаки аккуратно опирается рукой на одну из деревянных полок и сильно-сильно зажмуривается, пытаясь перевести дыхание, сбившееся от такого быстрого спуска по лестнице. Голова у Наруто гудит то ли от дерущего уши звонка, то ли от круговорота мыслей, в который его утягивает.       Ох, какой же он, всё-таки, ёбаный лузер, опозорившийся в очередной раз у всего класса на глазах. Стыд впивается под кожу, будто раскалённым маслом по венам течёт больнее обычного из-за того, что сегодня Наруто прямо превзошёл сам себя: облажался перед Неджи. Сейчас кажется, что даже не стоит пытаться извиняться, налаживать какое-то общение между ними, реабилитироваться в глазах одноклассника, ведь после случившегося Хьюга точно относится к Наруто, как и все остальные в школе. Как к клоуну. Как к большой, затянувшейся шутке, на которую смотришь и самому стыдно становится. Наруто понимает прекрасно, поэтому свои надежды на обычный разговор с Хьюгой заталкивает обратно туда, откуда они и вылезли.       Сколько бы раз Наруто ни вёл себя, как дурак, сколько бы ни улыбался беззаботно каждой новой волне смеха, раздающейся после его слов, сколько бы ни пытался доказать всему свету, а в первую очередь себе, что с ним всё отлично, что ему вообще до лампочки, Узумаки всё равно периодически ломался, скукоживался на своей кровати в комок нервов и чувств, вцеплялся в волосы руками и думал о том, какой он ничтожный, ведь у него не было проблем, у него было всё прекрасно в жизни: верные друзья, тёплая кровать, вкусная еда и самый понимающий в мире крёстный, который действительно ждал его дома по вечерам, а он, этот бессовестный Наруто, всё равно выл, как псина подбитая, заходясь в истерике, после того, как, подумаешь, над ним буквально издевался какой-то класс. С кем не бывает, Наруто, почему ты постоянно всё драматизируешь?       И когда не хотелось открывать глаза, вставать, шевелиться, дышать и жить, было неимоверно совестно перед тем же Джирайей, перед Саске, перед Сакурой, перед всем ёбанным миром, который будто постоянно наблюдает, высматривает, смеётся, стыдит за кипящие внутри чувства. Абсурдом казались эти редкие, но разъедающие щёки и гордость злые слёзы, всё же переливающиеся через край этой хлипкой плотины, которая держалась на убеждении в том, что Наруто сильный, уверенный в себе мальчик, который никогда не перегорает из-за участившихся тихих желаний поумнеть «уж когда-нибудь», брошенных в спину.       Вина охватывала колющимися, неприятными руками его шею, давила на плечи, словно вес её был тонн десять, заставляя всё больше клониться к земле, и шептала-шептала-шептала о посмешище, которого Наруто видел в зеркале, с красными, опухшими глазами. «Ничего смертельного не произошло, ты давно должен был привыкнуть», говорит он уверенно себе, но почему-то очередная шутка про него впивается так же больно, как и в первый, и в двадцать первый раз. Неприятно, стыдно, острое желание спрятаться сковывало по рукам и ногам.       Была очевиднейшая закономерность: чем дольше Наруто проглатывал, закрывал глаза, отворачивался и просто отчаянно игнорировал чужой злой смех, пропитавшей всё пространство рядом с ним, тем хуже был этот позорный момент слабости. Узумаки понимал, знал, что лучше сразу выпускать весь пар, хотя бы раз в неделю, но было так сложно принять то, что его действительно задевает всё, он слышит разговоры, ловит каждый косой взгляд. Поэтому он и не давал себе право даже на мысль о том, что он слабый, упорно стискивал зубы, идя дальше, держал спину ровно, и все свои эмоции закрывал огромной, широченной улыбкой, от которой щёки сводило.       Зато не плакал.       Только сейчас, стоя в тесной комнатке на первом этаже, после того, как крупно облажался перед тем, перед кем совершенно не хотелось этого делать, Наруто чувствовал уже забирающийся по окоченевшим и трясущимся ногам «момент слабости», готовый к хуям собачьим снести все только-только построенные барьеры, сложенные из жалких попыток казаться всем сильным, из неправдоподобного постоянного смеха, из упорного нежелания признавать себя совсем немного измученным. — Нет, нет-нет-нет, пошло оно нахуй, — бормотал себе под нос Узумаки, так и не открыв глаза, жмурясь, наоборот, сильнее, и сжимая почти до хруста старенькую пыльную полку. Трясти начинало уже не только ноги, и Наруто понимал, что ничем хорошим школьная истерика не закончится, но не мог перестать думать об этом всём, тормоша воспоминаниями итак шаткое психологическое состояние, не в силах переключить своё внимание.       Ему нужно было отвлечься, но в этой тёмной, пыльной и маленькой комнате уже каждый уголок, каждая пылинка были наполнены стыдом Наруто, его позором, его мыслями. От этого уже не спрятаться и не сбежать. Горло сдавило слезами.