***
Сириус всегда знал, что мать его ненавидит. Такова уж она есть. Что касается отца, то он полагает, что тот испытывает нечто вроде разочарования. Никаких прирожденных способностей к Темным Искусствам. Его шалости недостаточно опасны. Жертвами его вспыльчивости становятся члены семьи, а не посторонние. Он любит игры, которые лишь обычные игры, а не тренировки силы и контроля. Распределение Сириуса на Гриффиндор впоследствии лишь подтвердит подозрения Ориона, так что не окажется неожиданностью. Зато оно окажется неожиданностью для матери, которая, хоть и ненавидит Сириуса, проводит с ним больше времени, чем с Регулусом, пытаясь вылепить из него образ идеального Блэка. Сириус думает, что она проводит больше времени с его тенью, чем с ним. Блэк до кончиков пальцев. Безумная до мозга костей. Но Сириус помнит один вечер: ему семь, и мать вновь и вновь силится научить его пытать Кричера. Кричер всегда неподвижен, это не проблема. Каким бы жутким ни казалось зрелище, когда Кричер зажимает уши дрожащими руками и жмурится с выражением экстаза на лице, мальчик не может винить эльфа в том, что он уклоняется. У Сириуса всего лишь нет таланта к Темным Искусствам. Он может сыпать проклятиями, пока палочка не начнет кровоточить, это ничего не изменит. Но ему всего семь, он не может сказать этого матери и заставить ее поверить − он попросту не знает нужных слов. Поэтому Сириус каждый раз лишь наблюдает, как она устало усаживается напротив него, а Кричер хнычет у её ног из−за того, что «госпожа недовольна», и смотрит на него. − Я видела тени вокруг тебя, когда ты родился, − внезапно говорит Валбурга. Сириус недоуменно моргает. Он изучил кое−какие основы астрономии, символики Света и Тьмы, и ему кажется, мать говорит об этом. В его голове множество солнц, лун и созвездий. Он не помнит ничего о тенях. − А? − наконец спрашивает он, когда мать отводит взгляд в сторону, будто не желая продолжать. − Я подумала, это дурной знак. Я думала, тени станут окружать тебя и в итоге сведут с ума, наполнят твое сердце, − сидя за столом, Валбурга бессвязно бормочет себе под нос, толком не обращаясь ни к кому из них, даже к отцу. – Но теперь, я думаю… я думаю, не были ли те тени подосланы Светом. Сириус снова моргает. − Я все гадаю, не вырастешь ли ты светлым волшебником, − повернувшись к нему, говорит мать. Первое чувство Сириуса − паника. Он столько мечтал о том, чтобы стать светлым волшебником, потому что знал, что знакомым детям из таких семей живется веселее, не говоря уж о том, что это будет отличной возможностью бросить вызов родителям (к чему он всегда стремится). Но еще это знание того, что он, Сириус, никогда не сможет вписаться в собственную семью, что он не сможет произносить заклинания, за незнание которых мать наказывает… − Нет! − выпаливает он, и мать переводит взгляд на него, выражение её лица становится строже, как это бывает всегда, когда он ей противоречит. − «Нет», Сириус? − переспрашивает она. − Разве такое говорят собственной матери? Это худшее, самое худшее, с чего она может начать, − обернувшись, Сириус рявкает: − Сейчас я вам покажу! После этого он разворачивается и бросает в Кричера болевое проклятие, которому мать пыталась его научить. Кричер этого не ожидает и, возможно, это единственная причина, по которой оно срабатывает. Домовик кричит и корчится на полу в течение пяти секунд, прежде чем боль стихает. Даже когда Сириус зол и напуган, Темные Искусства все равно не его стихия. Но когда он разворачивается, задыхаясь, надеясь, что, наконец−то мать не будет злиться, её лицо преображается. Встав, она подходит к нему, кладет руки ему на плечи, её расширившиеся глаза так ярко сияют, что Сириус не выдерживает и прижимается к ней. Обычно мать так смотрит на Регулуса, а не на него. − Мой маленький мальчик, − бормочет она, целуя его в макушку. − Мне следовало верить, что в конце концов ты научишься. Просто понадобилось немного времени. И, по крайней мере, на этот вечер, все хорошо. Позже Сириус жалеет об этом. На самом деле он не хотел никого пытать, ему не следовало пытать Кричера, чтобы ублажить матушку. Позже, годы спустя, Джеймс скажет ему то же самое, когда Сириус расскажет другу эту историю, ведь в Джеймсе сосредоточено все самое светлое и чудесное, что известно Сириусу в этой жизни. Но тот единственный добрый вечер навсегда остается с ним, драгоценное, ядовитое воспоминание, которое он прячет и даже не вызывает в памяти слишком часто, чтобы не начало тускнеть. Воспоминание о том единственном вечере, когда он был маминым маленьким мальчиком.***
Регулус не слишком изобретателен. Сириусу хорошо удается придумывать шалости, выверты в заклинаниях и даже то зелье, от которого чердак рвануло просто феерически. А Регулус просто хороший второй сын, который может с первого раза правильно произнести Темные заклинания, но которому не под силу придумать ничего самостоятельно. Кроме игры. Регулус придумывает её, когда ему пять, а Белле пятнадцать, и ему отчаянно хочется впечатлить её. Белла − самая чудесная девушка из всех, кого знает Регулус. Она высокая, эффектная, а её смоляные длинные волосы даже краше, чем у матери. Глядя в глаза людям, Белла мгновенно узнает, насколько хороши они в темных искусствах, а еще она могущественна. Регулус кожей чувствует исходящую от неё ауру магии, когда она входит в комнату. И Белла добра к своему маленькому кузену, маленькому мальчику, несмотря на то, что она уже взрослая. Она склоняется над Регулусом и хвалит его умение держать тренировочную волшебную палочку − ему пять, и настоящую палочку ему позволят только через два года − и заставляет показать, как он вскидывает ее поворотом запястья. Белла демонстрирует ему заклинания, которым её научили в Хогвартсе, и бесконечно твердит о славе Слизерина, но ей каким−то образом удается вычленить самое интересное. Регулус не может дождаться, когда он пойдет в школу. Как−то раз, однако, становится очевидно: Белла скучает. Она смотрит сквозь оконную призму на дождь и много вздыхает. Регулус не знает почему, и думает, что причиной дождь − видимо, Белле очень хочется погулять. (Позже он сопоставит факты и поймет, что Белла, скорее всего, впервые получила отказ от приглянувшегося ей для свадьбы молодого человека из Слизерина. Но тогда он об этом не думал). Неожиданно в голове Регулуса вспыхивает мысль, которая и трансформируется в правила игры. Он бежит и берет миниатюрный набор для игры в квиддич, который Сириус в прошлом году подарил ему на день рождения, и размещает его на полу. − Белла? − зовет он. Она оборачивается и смотрит на него. Увидев фигуры на полу, Белла лишь моргает своими огромными влажными глазами − и эта реакция тоже добрее, чем заслуживает Регулус. − Что это? − Я знаю, что ты не любишь шахматы. Но я подумал, ты могла бы произносить заклинания, которые бы заставили игроков двигаться, словно шахматные фигуры, − Регулус усаживается напротив и с надеждой смотрит на неё. – Я имею в виду, не так, как в квиддиче. Я бы называл действия, а ты бы заставляла игроков выполнять их. И хотя Белла не смеется над ним, Регулус понимает: его голос звучит все более робко. Когда он обдумывал эту идею, она казалась просто замечательной, но, возможно, мысль не такая уж хорошая. Ему отлично известно: Белла любит квиддич только ради нарушений и возможности понаблюдать, как кто−нибудь свалится с метлы или затеет драку. Но Белла улыбается и выхватывает свою палочку. Она всегда и везде может ею пользоваться − магия родителей перекрывает их собственную. К тому же такие мелочи, как запрет на использование волшебной палочки вне школы, не для Блэков, это старательно внушали Регулусу родители. Это для грязнокровок и им подобного сброда. − Отлично, отлично! − откликается Белла. − Я попрактикуюсь с мелкими чарами! − она бормочет: − Вингардиум Левиоса! − и фигурка игрока в квиддич взмывает в воздух. − Скажи мне, что теперь делать? − Заставь лететь по гигантской спирали, − авторитетно отвечает Регулус. Впервые в жизни он себя чувствует как отец. − А затем пусть они нападут друг на друга! Белле требуется время, чтобы разобраться, как это сделать, но в итоге ей это удается, и половина игроков пытается играть в квиддич, а другая налетает на них и убивает в воздухе. Регулусу становится все труднее отдавать приказы, поскольку он задыхается от смеха. А что чудеснее всего, с ним и Белла.***
Иногда Белла находит своеобразную иронию в том, что единственным человеком, рядом с которым она обретает мир, оказывается её младший кузен Регулус. С отцом они всегда плохо ладили. Дромеда и Цисси слишком маленькие, чтобы понимать, по−настоящему понимать, да к тому же у Дромеды эти горемычные взгляды. Сириус же… Беллатрикс качает головой и прислоняется спиной к дереву в саду на площади Гриммо, 12, глядя, как практикуется в темных искусствах Регулус − его жертвой стала кошка, которую Беллатрикс преобразовала из куска ржавого металла. Однажды ей подумалось, что она могла бы выйти замуж за своего кузена Сириуса. Но мать объяснила ей, что в семье Блэков и так слишком много браков между кузенами, и теперь Беллатрикс рада, что избежала этой напасти. У Сириуса наклонности еще хуже, чем у Дромеды. Но Регулус… Несмотря на то, что он подходит, он даже младше её сестер. Он даже еще не поступил в Хогвартс! Но Беллатрикс все равно обретает покой, наблюдая за ним, даже если он зовет её не полным именем, а просто «Белла». Не со зла, как это сделал бы Сириус. Просто он с детства знает её под этим именем и со свойственным детям упорством настаивает на своем. Регулус будет лучшим Блэком, чем Сириус. Может, поэтому Беллатрикс снова и снова становится Беллой на день, подходит к нему и поправляет его руку, держащую палочку. Регулус поднимает на неё взгляд, полный благоговения. Беллатрикс улыбается. Приятно, когда тебя обожают настолько, что даже поклоняются. Она думает, что будет настаивать на том, чтобы мать подобрала ей мужа, который будет смотреть на неё так же. − Не так, − говорит она Регулусу и бережно поправляет его руку так, чтобы он сжал палочку правильно. − Ты должен удостовериться, что крутишь палочкой не слишком сильно, иначе проклятие продлится недолго. Смотри на меня. Она вытаскивает собственную палочку. Все−таки здорово использовать магию за пределами Хогвартса, хотя никогда ни один Блэк не попадал из−за этого в неприятности. Её предки выше глупых правил или традиций, что бы ни говорил об этом Дамблдор. Но магия всегда манит Беллатрикс. Магия пронзает её, концентрируется в её палочке и слетает с её кончика, чтобы исполнить свое предназначение в мире. Может, она и не способна повлиять на ряд вещей, например мысли Дромеды и Сириуса или дальнейшее существование магглов, но она все−таки ведьма. И Регулус относится к магии так же. Возможно, поэтому она ощущает с ним сходство. − Вот так, − говорит она, и проклятие поражает привязанную кошку, заставляя её шерсть дымиться. Несчастное животное воет и дерет когтями землю. Регулус выглядит так, будто ему слегка не по себе. − Это всего лишь железяка, − успокаивает его Белла. – Даже не живой домовик. Я преобразую железку обратно, когда ты с ней закончишь, и тогда боли как не бывало, − она критически смотрит, как он прицеливается. − Готов? Давай! − Игнис! В этот раз голос Регулуса звучит значительно громче и увереннее, и проклятие действует как надо, заставляя кошку выть и царапать землю. Наконец Белла видит на траве одну настоящую искорку. Она улыбается, обнимает Регулуса и задается вопросом: позволят ли ей родители оставаться незамужней, пока он не вырастет? Может, мать осудит не так строго, если это будет кузен не столь безумный, как Сириус? − Хорошо! А теперь давай еще раз! Глаза Регулуса подобны солнцу, столь ярко они её греют.***
Андромеда смотрит в зеркало и расчесывает расческой длинные, до талии, волосы Нарциссы. Совершенно прямые и светлые. Нарцисса и Беллатрикс − гордость семьи, прекрасные и хладнокровные; Нарцисса изысканна, Беллатрикс волнующа, а Андромеда всего лишь «еще одна». Темна, как Белла, но не так прекрасна, как она. Андромеде случалось услышать это от дядюшек, тетушек и двоюродных братьев и сестер Блэков и Розье, она слышала это тысячу раз, и её рука, сжимающая расческу, вдруг резко дергается. Нарцисса шипит и, защищаясь, тянет руку к голове. − Осторожно! Когда я просила тебя помочь мне расчесать волосы, я не имела в виду вырвать их! − затем Нарцисса взглядом находит в зеркале глаза Андромеды и хмурится. − В чем дело? Андромеда всхлипывает, роняет расческу и отворачивается. Они находятся в комнате для гостей, которую всегда отводят Нарциссе, когда бы она ни посетила дом на площади Гриммо, 12. Кто−то из предков Блэков приклеил зеркала к стене чарами, которые нельзя снять, и тетя Валбурга утверждает, что только справедливо, что в этой комнате будет жить девушка, которая распорядится ею наилучшим образом. Она даже упомянула, что перед смертью заговорит так же свой портрет... «Бесполезно», − думает Андромеда, глядя из окна на сад, усаженный черными розами. Эльфы−домовики, ухаживающие за ним, движутся медленно. Почти все домовики Блэков уже так стары, что готовы головы положить на стену. «Что за варварская традиция». И это лишь одна из тысячи мыслей, которую Андромеда никогда не осмелится озвучить, поскольку, хотя она и не чувствует себя родной в собственной семье, за её пределами её тоже никто не ждет. Андромеда не знает никого, кто рассуждал бы похожим образом. Разве что Сириус иногда говорит нечто в таком духе, но он сводит все в шутку. А для Андромеды это слишком серьезно. − Что такое? – шепчет за её спиной Нарцисса, обнимая Андромеду за талию. Андромеде всегда казалось несправедливым заставлять младшую сестренку нести часть бремени её горя, особенно когда словами его не выразить, но прямо сейчас ей все равно. Она откидывается назад, и Нарцисса поддерживает её, пристроив подбородок на плече у Андромеды. − Я ненавижу это место, − шепчет Андромеда то единственное, что она может сказать, не разбив на тысячу осколков сочувствие Нарциссы. − Оно такое уродливое… я ненавижу слушать, как ругаются тетя Валбурга и дядя Орион. − Я знаю, − пальцы Нарциссы медленно гладят её по волосам и по спине. Андромеда прикрывает глаза. Нарцисса уже давно не успокаивала её таким образом. Мать всегда берет её на чаепития, вечеринки, устраивает дополнительные уроки этикета, поскольку и она, и отец убеждены, что Нарцисса будет самой завидной невестой. − Завтра мы уезжаем. Андромеда еле сдерживается, чтобы не сказать, что это ничего не изменит и лучше не станет. Да, в их доме нет голов домовых эльфов на стенах, но порой гробовая тишина между матерью и отцом звучит куда громче, чем скандалы Валбурги и Ориона. Будет ли такой же и ее жизнь? Останется ли этот холод с ней навсегда, даже после того, как сестры выйдут замуж и уйдут, или же кто−нибудь захочет взять в жены её − мужчина, которого она возненавидит или не полюбит? − Мы все равно сестры, − вдруг говорит Нарцисса, и вновь Андромеда глазами находит её лицо, хотя на этот раз в оконном стекле. − Этого у нас никто никогда не отнимет. Не то чтобы это много, но это лучшее, что есть сейчас у Андромеды. Она оборачивается и обнимает Нарциссу, целует её в щеку. − Ты права, − отвечает она. – Мы сестры. Никому не под силу это изменить. Нарцисса улыбается, и свет её улыбки озаряет комнату. В конце концов, не так уж это сложно − расчесывать её волосы и слушать байки про скучных людей, которых она повстречала на вечеринках.***
Нарцисса сидит и нанизывает бусинки на пряди своих волос, наблюдая, как Андромеда читает книгу рядом. Дом достаточно большой, чтобы у всех были собственные комнаты, но Нарцисса плакала, когда мать поначалу предложила разлучить её с Энди. Нарцисса по большей части добивается желаемого − она ребенок, красавица, и она это знает − и, несмотря на то, что Андромеда может зайти в любую комнату, когда ей хочется уединения, она по−прежнему спит в одной комнате с Нарциссой. Сестра хранит столько воспоминаний для Нарциссы. Она смотрит на руки сестры и видит руки, которые годами расчесывали её волосы, которые поддерживали её, когда она училась плавать, которые держали книги, по которым сестра учила ее читать. Конечно, мать с отцом научили бы её читать, если бы она возмутилась, но они предпочли поручить это домовым эльфам. Как бы то ни было, Нарцисса не хотела, чтобы они её учили. Она хотела, чтобы её учила Энди. Андромеда научила ее всему этому, а её глаза по−прежнему самые честные зеркала, в которые смотрит Нарцисса. Если она хочет знать, вправду ли её новое платье так потрясающе, как твердят все мальчики, она бежит к Энди и заглядывает ей в лицо, и узнает правду. Андромеда не говорит правды, по крайней мере, не всегда, а вот Энди скажет. Нарцисса об этом знает и дорожит знанием, что она единственная, кто знает Энди. Мать с отцом видят воспитанную вежливую леди. Белла видит младшую сестру, к которой не проявляет ничего, кроме смутного интереса. Остальные видят среднюю дочь Блэков, не такую интересную, как другие две. Но все эти люди − Андромеда. Иногда Нарциссе думается, что даже Андромеда не знает Энди, сестру, которая выслушивает страхи Нарциссы и укладывает её спать почти каждую ночь сознательной жизни. − Почему ты на меня смотришь? Та, кто говорит такие вещи, − это Андромеда. Нарцисса подбегает к ней, утыкается головой в плечо и вздыхает. Через мгновение появляется Энди и обнимает её. − Я что−то сделала не так? − шепчет Нарцисса. Энди чуть улыбается и наконец отвечает: − Нет. Но, знаешь, когда ты так щуришься, кажется, что ты унюхала какую−то гадость. Нарцисса пристраивает голову на плече Энди. Она единственный человек в жизни Нарциссы, которые говорит ей такие вещи, который привносит дуновение реальности в гостиную. − Значит, пока ты здесь, чтобы напомнить, я не буду щуриться. − Когда ты вырастешь и выйдешь замуж, ты должна будешь напоминать себе об этом сама, ты же знаешь, − вздыхает Энди. Они слишком близки к превращению Энди в Андромеду. Нарцисса бьет кулачком по покрывалу, радуясь, что она еще маленькая и может вести себя как ребенок, когда захочет, и говорит: − Ты всегда будешь здесь. Мы же сестры. Лицо Энди озаряет яркая улыбка, единственное, ради чего Нарцисса живет. − Ты права. Мы всегда будем здесь. − Ну конечно, будем, − подтверждает Нарцисса, довольно устраиваясь на плече сестры. Даже когда Энди щиплет её за нос и говорит, что она все еще щурится. Ничто их никогда не разлучит. Нарцисса в этом уверена.