Голова Брута

Филиппы, 42 г. до н.э. Ещё кое-где гремели звуки ударов оружия об оружие или о щиты, храпели кони и кричали люди, но было ясно, что битва подошла к концу. Силы Кассия и Брута были разбиты окончательно. Точнее, большая часть войска Брута просто бежала прочь с поля. Можно сказать, и сражения-то не было. Солнце уже поднялось высоко, когда отряд римлян во главе с Марком Антонием и Октавианом приблизился к неприятельскому лагерю — тот был почти пуст, не считая нескольких человек, настороженно глядевших на них. Прежде чем спуститься с коня на землю, Октавиан задрал голову кверху и увидел, что над полем кружат вороны и стервятники. «У кого-то будет пир», — устало подумал он и соизволил, наконец, обратить внимание на Марка Антония, успевшего отыскать мёртвое тело Брута и теперь примеривавшегося, как лучше обернуть его в свой снятый с плеч алый плащ, дабы отнести к погребальному костру. Октавиан видел себя словно со стороны, когда он спешился и медленно-медленно приблизился к мёртвому Бруту. За ним шли друзья, следя за каждым его шагом — словно он был хрустальный. Мрачный Марк Антоний, заметив, что Октавиан стоит рядом с ним, резко бросил: — Брута следует похоронить достойно. Ответом ему было молчание. Гай Юлий Цезарь Октавиан стоял у шатров неприятеля и смотрел на остывшее тело Марка Юния Брута. Позади Октавиана неловко перетаптывались Меценат и Агриппа. Агриппа несколько раз раскрывал рот, чтобы что-то сказать, но Меценат одёргивал его. Друзья видели, что Октавиан вновь отрезал себя от внешнего мира. Такое случалось с ним в минуты сильнейшего напряжения. Главное, чтобы не свалился под ноги легионерам и врагам. Зато этого явно не замечал Марк Антоний, который продолжал громогласно настаивать на том, что Брута следует похоронить по всем правилам, отдавая ему должное как воину и римлянину. Агриппа с трудом удержался себя от того, чтобы пригрозить Антонию на такие слова кулаком. Октавиан же слышал всё: и перешёптывание друзей, и приказные слова Марка Антония. Просто он смотрел на застывшие черты Брута и силился понять: за что так любил его Цезарь, раз не стал сопротивляться, когда Брут наносил свой последний, смертельный удар? Взгляд Октавиана зацепился за искажённые смертью, но всё равно правильно-точёные черты лица убийцы Цезаря, и он невольно сравнил их со скульптурными изображениями приёмного отца. Внутри всё похолодело от ужасной догадки. Так значит, слухи не были слухами? Выходит, Брут и впрямь был сыном великого Цезаря? Боги, что творится! Октавиан едва сдерживался, чтобы прямо сейчас не наброситься на тело Брута и не изрубить его на куски. Как мог сын так поступить с родным отцом?! Цезарь любил Брута даже больше, чем Октавиана (по крайней мере, так всегда казалось последнему), а чем тот отплатил? А может, он не был виноват? Может, ему на ухо нашептали всякие ужасы про Цезаря? Слишком много недовольных крутилось возле Брута: его мать Сервилия, Кассий, вторая жена Порция. С другой стороны, для Брута всегда были важны собственные убеждения, и тех, кто с ними не согласен, он с лёгкостью мог смести со своего пути. Умудрился же он уйти к Помпею Великому, когда тот начал войну против Цезаря — и это несмотря на то, что Помпей убил его, Брута, отца! То есть в свете открывшихся очевидностей, отчима… А как поступил Цезарь, едва узнал, что предатель жив? Правильно, простил. Как такое можно было простить?! Октавиан ни за что не стал бы подпускать к себе и близко такого человека, как Брут, мечущегося из стороны в сторону. А сейчас Октавиан совсем запутался и в очередной раз, окинув взглядом умиротворённое в смерти лицо Брута, подумал: «И что бы я с ним стал делать, окажись он у меня в руках живым? Пытал? Предал бы лютой смерти? Цезаря всё равно не вернёшь, но свою клятву сдержать надо», — и он снова посмотрел на тело. Под клятвой подразумевалось, что в Риме Октавиан при всём честном народе пообещал бросить головы главных убийц Юлия Цезаря к подножию его статуи. Правда, в эту минуту он не был уверен в правильности такого решения, но менять что-то было поздно. А ещё очень хотелось позлить Марка Антония. Этот невыносимый человек, от которого в любой момент можно было ждать чего угодно, выводил Октавиана из себя, но он старался не показывать виду. Ещё не время вести войны с Антонием, не время. Посмотрим, как жизнь повернёт дальше. Взгляд Октавиана вновь скользнул по лицу Брута. Хм, надо сказать, покончивший с собой двумя днями ранее Кассий выглядел не так прекрасно. На губах Брута застыла лёгкая улыбка, а приоткрытые остекленевшие глаза смотрели куда-то в небо, но Октавиану всё время казалось, что тот наблюдает за ним. Молодой консул тряхнул головой, чтобы сбросить наваждение, и вновь услышал над ухом громогласного Марка Антония, не оставлявшего своих требований о достойных похоронах Марка Юния Брута. Это стало последней каплей. В душе Октавиана поднялась вся ярость, какая только нашлась. Желание выругаться, словно последний римский разбойник, он подавил с трудом. Послать Марка Антония куда подальше прямо сейчас Октавиан не мог. Как уже говорилось, тот был ещё нужен консулу в качестве союзника. А ведь Октавиану было доподлинно известно, что Марк Антоний знал о заговоре против Цезаря, хотя и не присоединился к нему. Возникал закономерный вопрос: как человек, который был практически всем обязан Цезарю, не сообщил о готовившемся против него заговоре? Что двигало Марком Антонием? Жажда власти, зависть к богатству Цезаря и желание его заполучить? Антоний же был уверен, что после смерти Цезаря ему по завещанию будет отведена достаточная доля богатств, принадлежавших тому, а то и всё. Тогда вслед за этим напрашивалось следующее неприятное соображение: а на самом ли деле Марка Антония отвлекли, или он сам завёл разговор с одним из друзей, который и предлагал ему принять участие в заговоре, чтобы намеренно отстать от Цезаря? Да ещё прощение убийц… Мысли Октавиана скакали с одного на другое, но он вдруг понял одно — Цезарь что-то чувствовал. Проклятая эпилепсия давала возможность если не заглянуть в будущее, то хотя бы почувствовать опасность. В последнее время Октавиана не покидала мысль, что своё завещание Цезарь оставил за несколько недель, а то и дней до своего убийства. Когда первые страсти улеглись, Октавиан понял, что Цезарь ни за что бы сделал наследником сына египетской царицы — в глазах римлян он был незаконнорождённым, да ещё не пойми от кого — пусть Клеопатра и была хоть трижды царицей когда-то мощного Египта. Самое забавное оказалось вот в чём: когда огласили завещание, оказалось, что Марк Антоний не получил от Цезаря ничего, ни единой монеты, зато кое-кто из заговорщиков стал обладателем пусть небольшой, но доли наследства великого Гая Юлия. Октавиан видел в этом особый садизм приёмного отца: как бы заговорщики не хотели, но ни Брут, ни другие, получившие деньги, не смогут забыть того, кого они так подло убили. Эти деньги будут жечь им руки до тех пор, пока они живы. Октавиан с трудом стряхнул оцепенение, стараясь стоять прямо, и едва не застонал от мыслей, что роились у него в голове. Как, как его приёмному отцу удавалось прощать своих врагов? Какие доводы звучали в душе великого Цезаря, что позволяли великодушно даровать прощение и думать, что они ему теперь обязаны? Как оказалось, все только сильнее затаили злобу на диктатора, вылившуюся в двадцать три удара кинжалами в безоружного человека. Наконец окончательно освободившись от морока, Октавиан уставился на Марка Антония своими холодными и немигающими, как у змеи, глазами, но тесть (угораздило его жениться на приёмной дочери Антония!) даже и не думал реагировать на этот взгляд. Как будто вместо Октавиана стояла статуя. Осознав, что тесть не угомонится, Октавиан всё же попытался дать понять, кто тут главный, и резко ответил на очередные дифирамбы Антония о Кассии и Бруте. — Нет! — Что «нет»? — сощурился Антоний. — Я дал клятву, что головы убийц Цезаря лягут у подножия его статуи. Марк Антоний вкрадчиво прошипел: — А ты у самого Цезаря соизволил поинтересоваться — ему это нужно? «Ты много спрашивал, Марк Антоний», — мелькнула ядовитая мысль в голове Октавиана, но на лице при этом не дрогнул ни единый мускул. Вместо этого он делано возмутился: — О чём ты говоришь? Как я могу что-то спросить у Цезаря? — Жрецов попроси, — хмыкнул Антоний. — Они помогут. Октавиан, не говоря ни слова, окинул Антония пламенным взглядом, но тот вновь равнодушно отнёсся к этому, решив напомнить Октавиану, кого из себя представлял великий Цезарь. — Мальчик мой, ты плохо знал Гая Юлия, — наставительно сказал Марк Антоний, гордо скрестив руки на груди. — Он бы похоронил своих врагов достойно, особенно если те были свободными гражданами Рима. Октавиан едва сдержался, чтобы не врезать по самодовольной роже приёмного отца своей юной жены Клавдии. Если честно, ему уже надоели и Марк Антоний, и его супруга Фульвия, которая вообразила себя самой главной женщиной Рима. Чтобы избавиться от них, потребуется развестись с женой — что ж, этим он и займётся, едва вернётся в Рим. Наконец, устав от зудения Марка Антония над ухом, Октавиан рявкнул: — Да делай что хочешь! Марк Антоний удовлетворённо посмотрел на Октавиана и холодно спросил: — Мне готовить погребальный костёр? В глазах Октавиана из-за пережитых событий вдруг потемнело. Справившись с надвигающимся приступом, Октавиан резко ответил: — Голову отрубить, а тело на костёр. И посмотрев на открывшего было рот тестя, Октавиан добавил: — Я дал клятву. К тому же вспомни, Антоний, кому ты обязан жизнями дяди и брата, — с этими словами Октавиан чеканным шагом покинул и Антония, и лежащее на земле тело Брута, напоследок обернувшись и добавив: — Не забудь про погребальную маску. Антоний криво усмехнулся. Уж об этом-то юный консул мог и не напоминать. А Октавиан, едва отойдя в сторону, понял, что не сможет сделать больше и шага, чтобы не упасть. Очень не хотелось свалиться прямо под ноги легионерам и дать тем самым пищу для слухов. К счастью, верные Агриппа и Меценат заметили состояние друга и, не сговариваясь, бросились к нему на помощь, но так, чтобы это не стало темой для разговоров. Делая вид, что идут вслед за другом, они быстро оказались по бокам и, уверенно поддерживая с обеих сторон Октавиана, увели того прочь от чужих глаз, за палатки. Оказавшись вне досягаемости зоркого взгляда Марка Антония, Октавиан наконец позволил себе слабость, сполз на землю и замер. — Ты уверен, что тебе нужна голова Брута? — осторожно спросил Агриппа, не обращая внимания на тычок Мецената. Октавиан сжал ладонями виски и застонал. — Отстань от него! — шипел Меценат. — Не отстану! — резко сказал Агриппа. — Он и так себя довёл. Зачем тебе голова Брута? Кассия недостаточно? — Клятва, — с трудом ответил Октавиан. Но Агриппу уже несло: — Я в одном согласен с Марком Антонием — Цезарю не нужна голова Брута у подножия статуи. — Что ты хочешь этим сказать? — Октавиан нашёл в себе силы подняться с земли. — Если Цезарь видит нас, то он этого не допустит — мрачно ответил Агриппа. Врезать другу Октавиан не смог по причине своего статуса и слабости. Впрочем, как оказалось позже, голова Брута действительно не нужна была Цезарю. Корабль, на котором её везли в Рим, затонул. Может, оно сталось и к лучшему.