Замысел Императора

Его присутствие рядом было как клубок лезвий, переломанных и ржавых — попробуй-ка надави. И ведь он даже не проявлял агрессии, просто стоял… впрочем, скрывать свое хмурое отторжение тоже не пытался. Даже не думал. Разные примархи в разное время пытались добиться от лорда Сигиллита разного. Просто произвести впечатление тоже пытались: очевидно, огромная значимость маленького человека уязвляла их, каждого по-своему. Иные старались вызвать почтение, иные — замешательство, иные — страх. Кое-кто даже пытался понравиться. И только Мортариону было полностью все равно, что о нем думает старый регент. Он просто ненавидел его, и даже не его ненавидел, а псайкера, которым он был — и вот эта упорная, тщательно выдержанная ненависть, напрочь лишенная чего бы то ни было личного, была ужасна. В ней не ощущалось ничего от нормального человеческого чувства. Только ожидание — цепкое, неослабевающее, терпеливое, как змеиный голод. Испытания родного мира наложили свой отпечаток на каждого из примархов, зачастую чудовищный. Но до сих пор Малкадор не видел безумия худшего, чем это. А клубок отравленных игл рядом сохранял неподвижность, не нуждаясь ни в демонстрациях, ни даже в сокрытии себя. Иногда он как будто втягивал иглы — когда чем-то увлекался, например. Правда, это бывало редко. — Эти врата, — сказал Мортарион. — Для чего они? Малкадор мысленно закрыл лицо ладонью. Отвечать было, самое меньшее, преждевременно. Только вот Мортарион наверняка не успокоится, пока не получит ответ. Причем исчерпывающий ответ. Ни отвлечь его, ни заморочить ему голову, ни отделаться отговорками почти никогда не получалось, даже пытаться лишний раз не стоило. И тем более невозможно было просто отказать ему в ответе — это означало бы окончательно испортить то, с чем и так не ладилось: его лояльность. — Откуда ты… — Для чего они, старик? — повторился терпеливый вопрос. — Об этом пока рано говорить. Ты же видишь, насколько они далеки от завершения. — Для чего они? Все, понял Малкадор. Это все. Теперь его действительно не удастся сдвинуть с этого места прежде, чем он получит ответы. Впрочем, Император хорошо знал, чего ожидать от своего творения, и предусмотрел, в том числе, и подобный случай. Строительство Врат велось в строжайшей секретности, никто из примархов даже не подозревал о величайшем проекте своего генетического отца. Для них это была лишняя информация — пока что. Но в случае с Мортарионом она могла оказаться единственным доводом, способным склонить в пользу Императора сломанные чаши его весов. Этот довод Малкадор придерживал напоследок. — Хорошо, я расскажу, — подавить тяжёлый вздох получилось с трудом. — Но для начала уйдем отсюда. Подталкивать Мортариона было нельзя. А позволить забыться, перестать думать о значимости маленького старика — опасно. Оба они нужны были Императору живыми, а безумный примарх, слишком многое взявший от ненавистного ему ксеноса-наставника — еще и лояльным. До того, как он получит легион, все его требования и условия должны были быть так или иначе исчерпаны. И Малкадор мог поклясться, что это последнее — едва ли не самая сложная задача из всех, которые он когда-либо решал. — Почему? Врата опасны? — Пока нет. — Тогда тем более рассказывай сейчас. Условие его задачи смотрело на него в упор, зеленовато-желтыми глазами, блеклыми и прозрачными, как ядовитый лед, и клубок игл в психическом восприятии ощетинился затаенной угрозой: этот несчастный не умел отступать, даже уступать не умел, даже на время, даже тогда, когда не уступать было преступлением или самоубийством. Ни перед лицом Императора, ни перед лицом смерти, никакими силами он не способен был сделать хоть полшага назад от того, что считал правильным, просто не мог, физически — но, будь он иным, он не дожил бы до этого дня. Малкадору было по-своему жаль его. Правда, жалость ничего не меняла. — Я хочу не только рассказать, но и показать, — сказал он так мягко, как только мог. — Без этого то, что я скажу, будет неполно и непонятно. А теперь, прошу тебя, идем отсюда. Мортарион, запрокинув голову, разглядывал недостроенный портал — гигантские восьмиугольные врата, уходящие вверх на всю неохватную высоту зала, в сумрак, скопившийся под неровными каменными сводами. Дистрофия мимических мышц, вызванная почти полной их неподвижностью, и тонкие резкие морщинки, будто иглой прочерченные по хрупкой иссохшей коже, делали его похожим на старика. Где-то вдалеке размеренно ударяли о металл макромолоты, эхо ударов бродило между машинами и снующими среди них фигурами в красных робах, многократно отражаясь от дикого камня стен, ещё не облагороженных, там и сям хранящих следы отбойников и буров. Неподалеку, за одним из пилонов будущего энергоснабжения, искрила сварка. Россыпи искр, вспыхивающие и гаснущие, зловещими огоньками мерцали в бледных глазах примарха. — Однажды, старик, — задумчиво пообещал порталу Мортарион, — настанет день, и один из нас заставит тебя глотать пыль. Если отец не лжет мне. Может быть, это буду я. — Ты, несомненно, прав, — согласился регент по-прежнему мягко. — Я хочу рассказать тебе в том числе и об этом. Мортарион повернул голову. Незримый клубок игл вздрогнул в восприятии Малкадора, начал терять остроту, мало-помалу сглаживаясь, будто бы сам в себя прячась: отторжение уступало место любопытству. Но упорное, равнодушно-цепкое внимание большой змеи так и не покинуло взгляд. Что ж. По крайней мере, он готов был слушать. — Не знаю, о чем именно ты говоришь — но Император не лжет. Всему свое время. Иногда Он ожидает, когда нужное время настанет, чтобы сообщить что-то, чему до поры следует оставаться в тайне. Это не ложь, а терпение. Прояви немного терпения, Мортарион. Все, о чем Он просит тебя сейчас — немного терпения. Идем, я расскажу тебе кое-что о том, для чего это нужно. Так он сказал, тщательно сохраняя уверенную мягкость в тоне. И тогда Мортарион наконец позволил ему увести себя. А потом, когда освещение в личных покоях лорда Малкадора погасло и зеленый отсвет гололита сделал костлявое пепельное лицо примарха окончательно непохожим на живое, он слушал — молча, внимательно. Змеиный холод его глаз ничем не выдавал лихорадочной работы мысли, был проницателен и пуст, как всегда, но психическое присутствие все еще оставалось цельно, не спешило вновь ощетиниваться злыми иглами отрицания. В тот короткий ранний период, когда у людей — и примархов тоже — происходит бессознательная идентификация себя с человеческим родом, формируется первооснова того, что потом превращается в полноценное самоосознание, Мортарион даже не видел людей, а скорее всего, вообще не знал, что они такое. Лев был найден людьми очень вовремя, Керз всегда имел возможность, по меньшей мере, наблюдать за ними — и только этот несчастный остался хуже, чем в изоляции, чересчур надолго. Только он так и не смог полноценно усвоить даже человеческую мимику, несмотря на поздние сознательные старания, и хмурая, надменная неподвижность его лица была не свидетельством самообладания, а невольным следствием этого. Он не бесновался, как Ангрон, не терял разум, как Керз, его безумие было намертво замкнуто в ядовитом мраке его души, подавлено, скрыто за острым логичным рассудком тактика и ученого, совершенно неочевидно — и именно своей незаметностью оно было ужаснее, чем явные страдания его братьев. Император считал, что пребывание на Терре, колыбели человечества, поможет Мортариону. Малкадор был согласен с этим решением. Но понимал, что попытка имеет больше шансов на провал, чем на успех. И она не удалась. Слишком поздно. К сожалению, слишком поздно. Его уже не осталось шанса излечить: человека, не умеющего быть человеком, примарха, не желающего быть примархом, псайкера, ненавидящего саму суть подобных себе, недостаточно безумного, чтобы отрицать очевидное по-настоящему, и слишком верного себе, чтобы смириться с ним и признать его — не сломленного, но изломанного, окаменевшего в этой изломанности, как уродливое старое дерево. Что ж, думал Малкадор. Мы, по крайней мере, попытались. А отсвет голограммы все мерцал на лице Мортариона: заурядная система заурядной звезды, корабли, тонкие дуги траекторий, данные, строками бегущие по краю изображения, пустынная планета в сетке тектонических разломов, гигантские космические машины адептов механикум, терраформирующие краулеры, монументальное строительство, на глазах изменяющее очертания целой группы горных пиков… отсчет времени на таймере внизу: месяцы за секунды. Эти работы велись уже десятки лет и продлятся еще десятки, прежде чем будут завершены. Как и портал в подземельях под Дворцом. Никея. Мир-обещание. Согласно замыслу Императора, на этой планете Мортариону предстояло озвучить Его волю для остальных. Колдовство исчерпает необходимость в себе и будет запрещено — сразу, как только придет время для этого. Никакие возражения не будут приняты. А пока время не пришло, ему следует ждать и готовиться сыграть свою роль в неизбежном. Бег цифр, отмечающих время, остановился. Голограмма замерла. — Пусть, — сказал Мортарион. — Но это не объясняет назначения врат. Нет, он не забыл о них, хотя Малкадор на это надеялся. — Рассказывай до конца, старик. Смысла умалчивать дальше не осталось: безумный или нет, Мортарион обладал цепким вниманием и мелочной, нечеловечески формальной логикой, не упускающей ничего. Пока все пробелы в этой логике не будут заполнены, он не поверит. Зато, поверив, высоко оценит то, что окажется единственным из братьев, кому прежде времени будет открыт величайший замысел Императора.