И ничто не залечит шрамы.

      С А М О У Н И Ч Т О Ж Е Н И Е.       Слово, настолько въевшееся уже в подкорку сознания, что невольно начинаешь думать, что кроме него в тебе больше ничего толком и нет. Сгусток обжигающей пустоты, засевший где-то между рёбрами, встающий комом в горле. А на выходе — стон болезненного отчаяния, который волей-неволей подавляешь, впиваясь зубами в губы.       Куда бы ты ни пытался сбежать от него, толку мало. Оно всюду находит тебя, тенью следуя по пятам, наступая на ноги, когда ты, казалось, оторвался, и пленительная свобода уже рядом. Но нет. Так просто не сбежать. Поэтому приходится искать иные пути отступления.       Алек нашёл их в самоповреждениях.       Изматывающие тренировки, истёртые натяжением тетивы пальцы, покрывающиеся неприятной коркой и алой кровью. Он долго и принципиально не залечивал их руной. Проводил пальцами по самым больным местам, открывал уже заживающие раны. Чтобы чувствовать. Чтобы ощущать себя живым.       А после, когда приходило время выходить в свет, — короткое движение стило по иратце, и как ничего не было. По крайней мере, никто не замечал того, что Лайтвуд таил внутри себя, и он довольствовался таким положением вещей. Стойкий, серьёзный и величественный на публике и сломленный, зарытый в переживаниях и истязаниях один на один с собой.       Александр Гидеон Лайтвуд избрал для себя образ самоотверженного воина. Когда твоё окружение думает, что ты безоговорочно пожертвуешь собой в битве, чтобы спасти другого, для них создаётся впечатление заботы о союзниках, которым восхищаются те, кто эгоистично борется за свою жизнь до последнего, гнушаясь близкими. Если сделать правильную постановку себя, что у Алека получалось безупречно не только в отношении жертвенности, но и прочих черт, гарантированно заслужишь уважение. К тому же, не возникает лишних вопросов.       Алек не питал к себе особой любви ещё с детства. Он сам себе казался каким-то… неправильным, порицал себя за свои же «изъяны». А позже… Научился подавлять депрессию посредством боли. Получалось из ряда вон плохо — на то она и депрессия, что такой глупости было мало, чтобы хоть как-то поправить ситуацию. На время помогало, и этого Лайтвуду было достаточно.       П Р Е Д А Т Е Л Ь С Т В О.       Не менее громкое слово, остающееся не менее тяжким грузом на сердце. Пережив одно, ты встаёшь, отряхиваешь колени и идёшь дальше, свято веря, что просто не повезло. Во второй раз — стискиваешь зубы, натягивая на лицо улыбку, и стойко делаешь вид, что н е б ы л о. На третий — плюешь на все предрассудки, закрываешь сердце и клянёшься больше никогда не доверять. Но что это самое никогда для сердца? Ничего. Пара мгновений в сравнении с вечностью.       Счастливый и одушевлённый ты спешишь навстречу новой любви, новой душе со всевозможными уверениями в том, что в этот раз точно всё будет не так. Верно и без боли.       Снова прокол.       А затем по кругу. И опять. И ещё раз.       Магнус Бейн больше не считает себя достойным любви, снова закрывает сердце. Теперь же «миг» длится почти столетие. Отгороженный от чувств он становится более скрытным, с опаской смотрит на окружающих в нежелании снова залечивать раны. Ищет утешения в случайных встречах, вечеринках и алкоголе. Последний становится его постоянным спутником. Благо — магия не даёт быстро пьянеть.       Пагубного в спирте не меньше, чем полезного, а то и больше: когда пьёшь в одиночестве, воспоминания как будто нарочно генерируются в голове, посылая сознанию неприятные картины. Приходится раз за разом переживать, пусть и мысленно, то, что так стремишься с годами забыть. Зато это помогает Магнусу помнить, почему он избрал именно такой путь.       Пусть так — этого достаточно.

***

      Когда ты не можешь уснуть, ты считаешь что-то в голове, пока полностью не расслабишься. Когда ты доходишь до точки кипения, ты считаешь до десяти, чтобы волнения отступили.       А если досчитать до пяти, боль прекратится?       На один они встречаются взглядами в полном людей зале.       На два притяжение возникшее между ними нельзя опровергнуть. Оно переливается, искрит, и кажется, его можно потрогать, если провести рукой.       На три сомнения Магнуса отступают, давая волю эмоциям. Разум, вторя сердцу, твердит, что это несомненно то самое — чего он ждал годами, заглушая трепет внутри. Он всем естеством ощущает, что сейчас иначе — этот путь не сулит ему боли.       Алек думает также. Но слушает беспокойный разум, убеждающий, что это плохая идея, и идёт на попятную.       На четыре эмоции пробиваются сквозь броню рассудка, открывая дорогу любови, что Лайтвуд уже и не надеялся встретить.       На пять стены падают, сменяя тревоги сладостным упоением друг другом двух сломленных душ.       Магнус учит Алека принимать себя, даря любовь, которая ему так необходима, которой было так нещадно мало. Алек принимает Магнуса таким, какой он есть, чисто и невинно, даже и не помышляя о том, чтобы оставить его. Ни сейчас, ни когда-либо.       Через все преграды, разногласия и непонимание они ищут пути, чтобы вернуться друг к другу. Они делают друг друга лучше, не давая новым страхам и сомнениям ворваться в сознание, и темные мысли под натиском постепенно отступают.       Депрессия всё ещё здесь, внутри, тугим комочком стянута в уголке сердца, но теперь есть с кем делить сомнения, и Александр уверен, что Магнус не даст ему сломаться. Алкоголь никуда не исчез, но теперь всё чаще бокалы полнятся по благому поводу, и Бейн делит ночи, в том числе бессонные, не с виски и саморазрушением, а с Алеком.       Счастье медленно, но верно вошло как в жизнь Алека Лайтвуда, так и в жизнь Магнуса Бейна, и не торопится уходить.       Но ничто не залечит старые шрамы.