Фоторамка

Кружка чая… Затускневший дом… На столе куча бумаг, небрежно брошенных и разорванных в порывах ярости. «Я никчёмный придурок! Я не смог ничего придумать за эти два месяца!» — доносилось из закрытой комнаты. Были слышны грохот и быстрые шаги. Кто-то очень старался подавать вид злого, гневного человека, но судя по неуверенности и слабости шагов, создавалось впечатление жалкого мальчишки, который капризничает по всем поводам, что может себе придумать. Но голос… Это точно был мужчина, но не большого роста и веса, если судить ещё и по шагам. Тем не менее, шума он издавал достаточно много. «Я не смог спасти их… Я… Настолько жалок…» Голос стал таким же слабым, как и шаги, но если физическую слабость человек мог скрыть, то психологическую… Никогда не мог он носить маски. Никогда даже не пробовал. Он не привык врать, да и больно постоянно держать всё в себе. «Они столько раз поддерживали и помогали мне…» Теперь связки дрожали. Кажется, грохот сменился тишиной, иногда прерываемой тихими всхлипами. Короткими, незначительными, но настолько бо́льными, наполненными тоской и грустью, что врезались в сердце словно нож. «Теперь их нет. Это моя вина.» … «Теперь некого винить, только себя» … «Теперь нет смысла пытаться» … «Но я снова хочу увидеть их» Опять шорохи. Он искал что-то среди бумаг. В руках заблестело стекло. Эта была рамка. Фоторамка. Под стеклом мило улыбались две девочки, явно они были сёстрами — уж слишком сильно похожи друг на друга. Их практически не отличить — светлые волосы, заплетённые в два хвостика, милые красные юбки с белыми блузками, полосатые чулки и маленькие, детские сандали идеально подчёркивали хрупкость этих улыбчивых цветков. Даже лицом они были одинаковы — маленький ротик, милый нос, большие, радостные, наполненные детской беззаботностью глаза. И только одна маленькая деталь отличала их — это были цветки, вплетённые в их светлые, мягкие волосы, напоминающие пшеницу. Хрупкие, нежные стебельки качались на ветру, который в любой миг мог согнуть и сломать их, но не делал этого. Так же и с сёстрами. Девочки держались за руки и искренне улыбались в камеру. Рядом стоял мальчик с чёрными, густыми волосами, но менее улыбчивый. Он был одет в свободную, белую рубашку, с аккуратно застёгнутыми пуговицами, но рубашка была небрежно заправленна в штаны, которые уже успели помяться, это портило весь вид ухоженного мальчишки. Волосы были тоже хорошо прибраны, так же, как и у девочек, туфли блестели, руки были убраны за спину. Видимо его заставили улыбаться, потому что улыбка не была столь искренней, как у сестёр, это даже с натяжкой можно было назвать улыбкой. Уголки рта еле поднимались, создавая иллюзию счастья. Снова тишина. В полумраке заблестела больная улыбка мужчины, что так ждал встречи с ними, с этими милыми детьми, но ждал зря, и знал это. Они остались где-то там, куда нет пути и от куда нельзя выбраться обычному человеку с внушёнными нормами морали и совестью. Для того, чтобы уйти из того мира, полного страданий, нужно быть как он — как мужчина, что сейчас оплакивает свои поступки. Его не признают люди, ведь даже он не признаёт себя. То, что он сделал не искупить. Как бы он не хотел, что бы он не делал, но его грех не будет прощён. Обман Предательство Убийство Он ничтожен, он ужасен, он не достоин того, чтобы кто-то подарил ему жизнь, раз так обращается с ней. Постепенно он сам перегибает палку, тем самым распуская и без того потрёпанную нить, связывающую его с этим миром, отделяющую его от безумия, отделяющую от прочих бед и того ужаса, что пришлось ему пережить. Не спешите осуждать его, он такой же, как мы с вами, но немного другой. Разве нет? Разве не должны все выделяться из толпы, показывая свою уникальность? Разве эта самая толпа не идёт за подобными ему? Но он не хотел этого, он ждал, пока порвётся нить, когда он сможет переступить грань между мирами, когда глаза вновь заполнятся кипящими слезами, когда сердце забьётся так сильно, что с болью будет отдавать по грудной клетке, когда снова он будет задыхаться от боли и слёз. Руки трясутся, готовые отпустить фоторамку на пол, но в тоже время сжимающие её с каждым мгновением всё сильнее, точно сейчас разорвут её на части, стекло вонзиться в ладони, а фото, что было за стеклом обогриться тёплой кровью. Конечно, крови из одних только ладоней будет недостаточно чтобы залить всё окружение, как это было тогда… Тогда… Там, в том мире… Полным ужаса и базысходности, живя в вечном страхе смерти, когда ты не в силах расслабиться и отвлечься от напряжения, когда ощущаешь чей-то прожигающий взгляд у себя на затылке, когда с каждой ночью ты всё больше сходишь с ума. Нет ничего, что могло бы успокоить в такие часы… …Или может есть.? Однажды, в его жизни, в его жалкой жизни в том жалком мире, появились они — дети с фотографии. Он не помнит как, он не помнит когда и зачем, но он точно помнит то, как любил их, как они любили его. Они были как семья, как милая, дружная семья, каждый член которой помогает и поддерживает остальных. Каждый из них старался как мог, они выживали, ужинали и завтракали вместе, заботились друг о друге кто как мог. И даже неважно, что все четверо были подвержены постоянной опасности, неважно, что они много потеряли и не так много обрели, неважно кем они раньше были, кем стали сейчас — они счастливы такой жизни, потому что были среди «своих», среди понимающих и поддерживающих людей, а это гораздо важнее, чем набитый желудок или мягкая кровать. Но несомненно, все хотели вернуться. Постоянный риск, угнетение, незнакомая обстановка — всё это не было привычно для них, нужно было как-то уходить. Больше всех хотел вернуться он, правда, не знал как. Мужчина ломал голову над способами, перепробовал, казалось, всё возможные варианты. На нём же лежала огромная ответственность и психологическое давление — забота о беззащитных детях, поиск еды, сражения с монстрами, добыча ресурсов. Дети конечно же помогали ему, но в недостаточной мере, основная работа всё равно давила на плечи учёного. Однажды, когда последний отошёл на огромное расстояние от палаток в поисках еды, он услышал манящий, ласкающий слух голос, что даже не шептал, он будто бы напевал учёному о том, как выбраться, что нужно для этого сделать и к кому обратиться. Почему-то, наш герой не запомнил ничего, хоть и жаждал свободы, всё будто нарочно стёрлось из памяти. Вернувшись, он почувствовал резкую усталость, ноги подкосились, руки тряслись, веки тяжелели, всё тело будто резко перестало слушаться его. Без ненужных раздумий учёный решил вздремнуть, отложив все дела на пару часов ждать его пробуждения. Всё больше слёз лилось по бледным щекам, затмевая здравый рассудок. Хочется есть. Мужчина закусывал губы, стараясь не издавать никаких звуков, тем же притупляя голод, так как кусал их до крови. Вдруг он вспомнил детский смех одной из сестёр… — Мистер Хиггсбери, этот венок для вас! — Венди, мило улыбаясь, надела сплетённый из разных цветов венок на голову спящего Хиггсбери. — Ох, спасибо, Венди… — ещё не до конца проснувшийся, он начал протирать глаза, чтобы после рассмотреть подарок девочки. — Можно нам с сестрой поиграть сегодня после ужина? — А почему нельзя? — Учёный весело подхватил на руки Венди и стал щекотать, улыбаясь и стараясь не выдавать своих переживаний и усталости. Венди, заливаясь звонким смехом, привлекла внимание остальных двоих — Абигейл и Веббера. Первым вошёл в палатку Веббер. — Папа-короткие ноги, я принёс веток и травы, как вы и просили. — Спасибо, Веббер. Не хочешь отдохнуть? — Нет — безымоционально и сухо ответил мальчик. Видимо, отдых бы ему всё же не помешал. Тем временем, Абигейл наблюдала всю картину не входя в палатку. Почему-то она была неразговорчива и вела себя словно приведение, только лишь наблюдая со стороны за происходящим. Она всегда находилась рядом с сестрой, даже если её не было видно. Вспоминая их, он вспоминал и характеры, вспоминал какими они были и какими стали… Венди из милой и радостной девочки превратилась в угрюмую и мрачную личность после смерти сестры, а Веббер как-то раз попал в передрягу с пауком, после чего стал лишь наполовину человеком. Оба характера изменились, оба ребёнка поменялись. Венди перестала бояться смерти, ведь на том свете она найдёт любимую сестру, Веббер стал говорить о себе во множественном числе и относиться к миру проще, даже, с позитивом и наивностью ребёнка, что не была присуща ему ранее. Тем не менее, Хиггсбери продолжал любить их так же, даже, с каждым днём всё больше, он привязывался к ним, хотя и знал, насколько бо́льным будет расстование, которое, к слову, в этом мире возможно в каждый миг. Пока Хиггсбери спал, он видел сон, в котором демон предлагал заключить ему сделку. То, что так желал заполучить учёный — свобода и возвращение в свой родной дом, но цена была высока… Это была не душа, не тело… — Если хочешь свободу, я дам тебе свободу, но бесплатный сыр лишь в мышеловке, грехи надо оплачивать, дружок — Я понимаю. Что ты хочешь взамен? — Самое дорогое, что у тебя есть. Твоя душа избита тобой же, её мне забирать невыгодно, выгоднее забрать остатки того, что ещё держит тебя в трезвом рассудке. Уилсона вдруг переполняло чувство гнева, злости, он был сам не свой, начал винить во всём детей… Приступы гнева и агрессии в конце концов вылились в нечто ужасное, сделав из Хиггсбери монстра, что жаждет свободы. Пока, свободу получили лишь его внутренние страхи, демоны, негативные эмоции, они постоянно мешались, из-за чего их пришлось оставить лежать где-то в глубинах души. Запрятал их так глубоко ещё потому, что не хотел навредить окружающим — и в нормальном мире и существам в этом и его любимым детишкам. Так получилось, что в какой-то момент высвободившиеся на свободу демоны овладели слабым разумом сломленного Уилсона, точнее, не разумом, а то, что от него осталось. Хочется подметить — он умело скрывал негативные эмоции от людей, а когда оставался один выплёскивал их в полной мере. Сначала от этих демонов пострадал Веббер, а затем и Венди. Они были жестоко убиты и принесены в жертву тому самому демону, что явился к нему во сне. Осознав свой поступок, мужчина карал себя за то, что согласился на такое. Ведь он понимал, что самое важное для него — те дети. Он знал, что его свобода будет стоить ему нескольких невинных душ беззащитных созданий. Так почему он сделал так.? Может потому, что он — лицемер, садист и псих? Нет, вы ставите этой ситуации неверный диагноз, отчасти потому, что не поставили себя на его место. Только представьте себе все его муки, переживания, страдания, мучения, усталость, недосып и недоедание, недомогание, страхи, убийства, жестокость, издевательства… Вы бы не захотели уйти из такого мрачного, пахнущего смертью, места? Да вы бы сошли с ума в первые же пару дней, в отличие от него. Он держался как мог, он не ел и не спал в полной мере, он вечно думал о том, как выбраться… И тут ему подвернулся такой шанс, это ведь был прямой путь домой, вот только это «спасение» подоспело как раз в момент, когда сознание пошатнулось и стало раскачиваться всё сильнее, скрипя и рушась под натиском мыслей. Он не осознавал, какая всё-таки огромная цена была приписана его мечте… Не скрывая эмоций Персиваль дальше роняет на пол слёзы и дрожащими руками разгребает мятые бумаги на столе. Снова что-то ищет. На этот раз в руках блестнуло не стекло фоторамки, а ствол пистолета. Теперь блестит ехидная улыбка на его горьких, от слёз, губах… Рука уверенно обхватила пистолет, медленно надавливая на курок. Выстрел. Тьма. Покой.