А у дыма привкус подсолнухов...

Иван быстрым, даже несколько нервным шагом приближался к черному ходу здания. Подойдя к двери, он резко дернул ее за ручку и переступил через порог. Яркое солнце временами выглядывало из-за серовато-черных туч, заставляя Ивана щуриться от непривычки, а холодный осенний ветер неприятно обвевал лицо и так по-хозяйски своевольно теребил пепельно-седые волосы Брагинского, играл с его любимым шарфом. Франция была по обыкновению не слишком гостеприимна к русскому. Впрочем, то же самое можно сказать и про другие страны, в которых Ивана не очень-то жалуют. — Когда уже закончится этот саммит? Устало вздохнув, спросил он сам себя, между тем шаря рукой по карманам пальто. Спустя небольшое количество времени русский наконец-то выудил оттуда пачку дешевых сигарет и наполовину пустой спичечный коробок, на всякий случай оставив запасную пачку и зажигалку лежать там же. Улыбнувшись углами губ благоприятному окончанию поисков, Иван подошел к перилам лестницы, положил на них свою находку, затем снял кожаные коричневые перчатки и опустил их рядом. Буквально на пару минут он задумался о чем-то, устремив взгляд в пустоту, но потом в его глазах появилось осмысленно-растерянное выражение, будто Иван только что проснулся от долгого и крепкого сна, и Брагинский принялся буднично чиркать спичкой по коробке. Только на второй раз пламя разожглось и не погасло. Русский быстро вытащил сигарету из пачки, поднес ее к маленькому огню, а потом задул его и убрал использованную спичку обратно в коробок. Первая затяжка – глубокая, такая, что легкие готовы были рваться на части, не сумев вместить дым огромного объема. Глаза слезились от непривычки, голова кружилась, как после бешеной карусели, а изображение расплывалось на тусклые пятна, смешивающиеся между собой. Иван напряг плечи, выпуская изо рта длинную цепь дыма. Он беззвучно прокашлялся, плотно сжав губы и прикрыв их тыльной стороной ладони свободной руки. Русский чувствовал, как никотин вместе с умиротворением медленно впитываются кожей и проникают в кровь. Иван курил редко, но это доставляло ему незаменимое удовольствие, успокаивало нервы и замещало одиночество в сердце вязким дымом во всем теле. Наконец насладившись ноющим покалыванием в легких, глотке и на языке, он, довольно усмехаясь, опять затянулся, в этот раз не слишком глубоко. Задерживая горький дым в легких, Иван не торопился убирать сигарету, продолжал касаться фильтра губами. Он попробовал выдохнуть так, чтобы вместо бесформенного серого облака получились тонкие изящные кольца. Но за все четыре с половиной века Брагинский так и не научился красиво курить, поэтому аморфная фигура так и осталась аморфной. Иван криво улыбнулся, переводя взгляд с зеленого и приглаженного французского газона на затянутое тучами небо. Ветер дул слабо, вполсилы, поэтому темная масса практически не двигалась с места. Русский про себя заметил, что у него на родине так никогда не бывает. Там, на евразийском континенте, по равнинным просторам гуляют неистовые, ураганные ветры-смерчи, да так, что облака и тучи несутся, как ужаленные. Иван оперся локтями на перила, продолжая изучать мутное небо. Он предположил, что этак через полчаса здесь разразится ливень, причем не очень-то и слабый. Брагинский нахмурился, вспомнив, что в России как раз начался сезон каждодневных нешуточных дождей, и помрачнел еще больше, думая о той хлипкой развалюхе-пятиэтажке, в которой жил, ежечасно ожидая обвала стен и потолка. Но по большей части расстраиваться было именно из-за того, что крыша в ней нещадно протекала, устраивая Ивану круглосуточный душ. Недовольно выдохнув, русский дернул плечом и стряхнул тлеющий пепел с конца сигареты. У него была такая забавная привычка. Он всегда передергивал плечами, когда курил. Только когда курил. И, судя по всему, сам этого не замечал. Угрюмо сверля глазами очередную тучу, похожую на большую рыбину со смешно выпученным глазом, Брагинский сделал еще одну затяжку, долгую, но довольно поверхностную, слабую, и тут же выдохнул дым. Умиротворение постепенно возвращалось, вытесняя всякие мрачные раздумья, и ивановы поджатые губы невольно сложились в тонкую улыбку. На сердце становилось легко и радостно; ничто, никакие проблемы более не тяготили, не тянули вниз, на землю суетливую и раздражающую. Мысли сделались роем разноцветных воздушных шаров, наполненных гелием; так просто и невесомо они удалялись ввысь, к просторному, свободному и свежему небу… — Эй, Россия, ты какого черта здесь делаешь? Мы тебя обыскались, между прочим! Все сидят, слушают мой план по спасению Греции, потом подписывают договор – а тут бац! – выясняется, что России и нет нигде! Тишину и безмятежность прервал крикливый Джонс, который активно жестикулировал и показывал, как он недоволен отсутствием такого-сякого России, и что, мол, он, герой, вынужден был вместо спасения мира все здание обегать, все углы обшарить – и нигде не находить этого паразита. Самое интересное, когда Иван нехотя повернул голову, чтобы посмотреть на нарушителя своего спокойствия, американец далеко не сразу заметил, что Брагинский сегодня находится в каком-то особом расположении духа, и привычная «улыбка добряка» ни на миг не появляется на его лице. — Отдыхаю, Америка-кун. Пожав плечами, ответил он на первый вопрос Альфреда и снова повернулся к тому затылком. Теперь-то Джонс почуял, что что-то тут не так. Почему-то вся болтливость и несерьезность Америки моментально улетучились. Он тихо закрыл дверь и осторожно «подкрался» к странному русскому, пытаясь заглянуть ему в глаза. Альфред лихорадочно подумал, что в таком неадекватном состоянии один черт знает, что взбредет в голову к неподражаемому Мировому Злу. — Эм… И как? Деликатно и нарочито весело спросил улыбчивый блондин, между тем нервным жестом поправив очки, которые совершенно спокойно находились на положенном месте, ни разу не сползая с носа. — Нормально, как видишь. В очередной раз, но уже более плавно пожал плечами Иван. Первичное раздражение потихоньку сходило на нет, и русский, хмыкнув, обхватил губами фильтр сигареты и глубоко вдохнул. Дым теперь не вызывал такого адского резонанса в организме, он стал некоторой его частью. Приятной, обволакивающей и горьковатой частью. Иван выдохнул, и вдруг, совершенно неожиданно, у него получилось самое настоящее, пусть немного расплывчатое кольцо. У Брагинского на лице появилась прямо-таки ухмылка довольного и сытого Чеширского кота. — Получилось. Если бы Иван только мог, то наверняка просто промурлыкал бы каждую букву, по-кошачьи облизнувшись. Но он не мог, поэтому только выделил голосом заветное слово и сверкнул васильково-фиолетовыми глазами. На лице Альфреда застыло выражение полного кретинизма. Сначала он уставился на Ивана во все мигалки, затаив дыхание. Кажется, он потерял дар речи. Но потом Америка стал так смешно и часто моргать, открывать и закрывать рот, делать невнятные пассы руками, что Брагинский не выдержал и засмеялся. — Ты чего ржешь?! В конце концов, все удивление Джонса превратилось в злость и смущение. Он краснел так отчаянно и густо, что Иван просто свалился на перила и продолжил хохотать в голос. Альфред возмущенно кричал какие-то ругательства, даже ринулся в наступление и стал колотить Брагинского по спине, но это все равно не помогало справиться с диким румянцем на щеках. После минут десяти громкой возни-боя уставшие противники уселись на лестнице, пытаясь отдышаться. Свою сигарету Иван потерял еще в первых секундах потасовки, а вот имущество Альфреда в виде очков осталось в целости и сохранности. Волосы обоих «бойцов» были взъерошены, одежда помята, а на коже проступили капли пота. В общем и целом выглядели они совершенно обычными, правда потрепанными после драки мальчишками, а никак не могущественными державами. Между ними повисла мирная, не отягощавшая тишина, нарушаемая лишь частым и глубоким дыханием обоих. Но вдруг в буйную голову Альфреда стукнул вопрос, который он хотел задать еще до того, как попытался отправить Ивана в нокаут нехилым ударом с правой. — Слушай… ты разве куришь? В его любознательных глазах цвета чистого океана отразились недоумение и одновременно пытливость. Иван моргнул пару раз, а потом несколько смущенно улыбнулся. — Ну да. Он ответил как-то даже пристыженно, потому что знал о вреде курения и о том, какой плохой пример подает своим людям. Но… он же курит совсем редко и всего-то сигарету, а это ведь не так страшно, правда? Альфред удивленно охнул, попутно рассматривая профиль Брагинского. Он с изумлением отметил, что детские черты лица Ивана сейчас куда-то пропали, их место заняла серьезность и… взрослость? Он не понимал, как возможно изменяться настолько разительно. Джонс смутно помнил, что за столом обсуждения, на саммите G20 , сидел совсем другой Брагинский, с его вечной детсковатой улыбкой и поверхностным, легкомысленным голосом. Сейчас же он видел перед собой взрослого мужчину с острыми скулами, прямым носом и резкими изгибами лица. Альфред подумал, что это и вправду удивительный человек. — И как давно? Последовал следующий вопрос. Остановить себя блондин не мог. Иван мигом помрачнел, он выглядел каким-то подавленным. — Давно… Неопределенно ответил Брагинский. Его голос звучал по-взрослому низко, глубоко и хрипло. Серьезно. Правда потом он взял себя в руки, повернулся лицом к собеседнику и слегка улыбнулся. Не в его правилах показывать окружающим свое неважное настроение. — Вот как… Задумчиво протянул Альфред и отвел глаза. Почему-то ему становилось не по себе под пристальным, тяжелым и непривычно серьезным взглядом Ивана. Что-то в нем было отталкивающим, слишком холодным. Но Джонс опять поддался невольному порыву и задал другой, какой-то странный и глупый по его мнению вопрос. — Тебе нравится? Но Иван, напротив, посчитал, что Альфред спросил нечто важное, необычное. — Нет. Чуднó улыбнулся он и, опережая следующую удивленную реплику, прибавил: — Это скорее потребность. Я не люблю дым. Сразу вспоминается война… безумие… пожар. У него привкус пепла, крови, жареного мяса, земли… подсолнухов… Иван неспешно поднялся. Ошеломленный его словами Альфред инстинктивно сделал то же самое. В синевато-голубых глазах отражалось еще много, очень много вопросов, которые он готов был сию же секунду обрушить на беззащитного Ивана. Но тот вновь его опередил, бросив: — Извини, мне уже пора идти. Родина зовет, так сказать. Иван улыбнулся привычной детской улыбкой. Но Альфред больше не хотел, чтобы он улыбался именно так. Джонс видел на его лице совсем другое выражение, он не мог позволить Ивану вновь стать тем, кого он почти каждую неделю встречает за столом переговоров. Альфред собирался было возмущенно сказать что-то, но улыбка сама собой исчезла с лица Ивана. Тот вздрогнул, в холодно-аметистовых глазах отразились растерянность и даже некоторое отчаяние, и попытался вновь улыбнуться, но только безуспешно кривил губы. — Извини. Неизвестно за что извинился Иван. Голос предательски звенел. У Брагинского перед глазами были не лестница, Альфред и зеленый, пышный сад, а поле подсолнухов, маленькая девочка и пепел. Он видел, собственными глазами видел. Ребенок, который пытался защитить его, Ивана, погиб сам. Из-за него. Из-за Ивана. Маленькая смелая девочка. У нее были похожие глаза. Синие, с вечным выражением упрека, и не по-детски серьезные, задумчивые. Печальные. Иван прикусил губу и отступил назад, ударился о ручку двери. Пришел в себя, растерянно посмотрел на американца. Прошептал: — Извини… Подавшись вперед, промчался мимо Джонса, спустился по лестнице и побежал в глубь сада. Опешивший Альфред обернулся и стал смотреть вслед. Поведение Ивана было… затравленным? Виноватым? Он не понимал, что нашло на этого странного русского. Может, дым в голову ударил? Альфред прогнал эту глупую мысль и осмотрелся. Неожиданно приметил пачку ивановых сигарет на перилах. Нахмурившись, Джонс подошел и взял их в руки, покрутил. Ничего примечательного, обычные русские дешевые папиросы. Он уже хотел отложить их, но увидел, как из пачки выпал какой-то маленький сверток. Альфред, испытав приступ сильнейшего любопытства, нагнулся к полу и поднял клочок бумаги, развернул. «04.11.1612» Было написано широким, размашистым почерком. Юноша вспомнил, что собственно таким сам Иван подписывал документы во время различных саммитов. Джонс понятия не имел, причем здесь тысяча шестьсот двенадцатый год, если сегодня как раз четвертое ноября, но две тысячи одиннадцатого. Четвертое ноября… Четвертое ноября… Альфред, как мог, напрягал память; он слышал, что именно этого числа в России отмечают какой-то праздник. Да и Иван курил сегодня, вел себя так неестественно тоже сегодня… Говорил что-то про дым, войну и пожар… В общем, ненормальный получился денек. В итоге, ни к каким новым размышлениям не придя, Альфред со странным чувством направился в сад. Ему казалось, будто он упустил что-то важное, забыл причину необычного поведения Ивана, забыл то, с чем его поздравляли другие страны в начале встречи… Забыл о том, как в этот же самый день ровно год назад видел серьезного, курящего Брагинского. Блондин шел, глядя в землю, вот уже с десяток минут. А зеленая пустыня Франсиса все не кончалась; точно дразня, уводила куда-то вглубь, на новые тропинки и поляны. Но тут Альфред чисто интуитивно почувствовал чье-то чужое присутствие. Он, подняв голову, огляделся по сторонам и наконец-то, не сразу, но все же увидел того, кого втайне и надеялся найти. — Иван. Тихо, скорее даже для самого себя произнес Альфред. Облегченно улыбнувшись, он побежал к русскому, весело ругаясь на его безответственность. Совершенно непонятно, почему он так искренне радовался тому, что снова встретил этого странного, непутевого, удивительного Брагинского. Иван же не замечал ничего вокруг. Он просто молча курил, впиваясь взглядом в пустоту.