Важно

Доминику ближе добираться с работы, и обычно он приходит домой первым, но сегодня Мэтт переступает порог совершенно пустой квартиры и успевает переодеться и даже начать попытки что-то приготовить, прежде чем хлопает входная дверь. — Привет, — Мэтт выходит навстречу ему в прихожую, и они обмениваются усталыми улыбками и коротким поцелуем. Дом бесцеремонно наклоняется, откусывает едва ли не половину морковки, которую Мэтт по рассеянности утащил с кухни, и громко хрустит под ошарашенным взглядом. — Я не обедал, — оправдываясь, бубнит он с набитым ртом. — Что ты там готовишь? — Пасту с овощами. — Сейчас помою руки и присоединюсь, просто ждать моего терпения не хватит. У Дома под глазами круги, а Мэтту больше всего на свете хочется прилечь и не двигаться — неделя, как назло, у обоих выдалась ещё та, но всё-таки усталость становится самую малость меньше при мысли, что впереди выходные, а сейчас — вечер, который едва ли будет включать что-то, кроме лежания не-столько-на-диване-сколько-друг-на-друге под какой-нибудь сериал, но тем и привлекательный. Разговор ни за готовкой, ни за едой как-то не клеится, хоть неловкого молчания и нет — тут вяло поругать лондонскую погоду, решившую порадовать проливным дождём в час пик, там посмеяться над историей о коллеге Мэтта, которого явно невзлюбил офисный принтер («Либо зависнет на полчаса, либо напечатает три копии чертежей на шестьдесят страниц вместо одной, но сегодня он превзошёл себя и штамповал чёрные листы, пока краска не закончилась» — Дом трясётся от тихого смеха), но зацепиться за какую-нибудь тему не удаётся — пролетают мимо, как подхваченные ветром листы бумаги. Мысли Мэтта всё время сбиваются на мудака-клиента, два часа выносившего ему мозг проектом своей гостиной «в стиле восточный хай-тек, но с элементами барокко» и вообще олицетворявшего все возможные стереотипы о заказчике, не знающем, чего хочет, — разве что напрямую не попросил прочитать его мысли. Взгляд Дома, когда Мэтт обращает на него внимание, тоже какой-то отсутствующий. Мэтт уже собирается предложить включить хоть BBC-news, хоть футбол — что угодно, чтобы отключиться головой от работы, когда Дом, почти подчистую сметя пасту со своей тарелки, поднимает глаза. — Слушай, Мэтт, — его тон почему-то извиняющийся. — С Венецией не выйдет. Точно не через две недели. — Чёрт, — невольно вырывается у Мэтта. — Что случилось? — Какой-то невиданный наплыв больных для летнего сезона, — Дом разводит руками. — Мы и так еле справляемся. Если я слиняю, случится апокалипсис местного масштаба. Давай отложим?... Мэтт недовольно хмурится, потирая переносицу: этот отпуск они планировали уже несколько месяцев, и осуществлению всё время что-то мешало — то отсутствие свободных мест в отелях, то, как сейчас, работа. — Неужели совсем никак? У вас же там всё-таки Крис, Сьюзан… — Сьюзан сломала ногу, я же говорил. Три дня назад. — Бля, точно, вспомнил, — Мэтт устало выдыхает, откидываясь на спинку стула. — А Эмили выходит из декрета, но только через месяц. Так что остаётся Крис и эта кучка неумелых практикантов. Говорю же — апокалипсис. — Мда, на месте вашего шефа я бы тоже сейчас никого не отпустил. — Да я даже и не спрашивал, — отмахивается Дом, и Мэтт удивлённо моргает. — Что? — Что — что? — Дом непонимающе поднимает бровь. — Ты сам сказал, не отпустят. Да и не в этом даже дело. Крис меня столько раз прикрывал, что хрена с два я его брошу в этом всём. — Зато наш отпуск, видимо, запросто бросишь, — вполголоса бормочет Мэтт: знает, что Дом прав, но подавить раздражение не удаётся. — Мэ-этт, — Дом тянется через стол и берёт его руку в свои, осторожно разминая напряжённые пальцы. — Думаешь, мне не обидно? Слушай, это безумие немного уляжется, вернётся Эмили, и в тот же день мы свалим, окей? Ты же ещё не подавал заявление? — Не успел, в понедельник собирался, — Мэтт не противится мягким прикосновениям, но и не отвечает на них, может, из чистого принципа. — И всё-таки ты мог хотя бы спросить… — Не мог. Я не хочу никого подставлять. — Ты безотказный, — раздражённо вырывается у Мэтта, прежде чем он успевает остановиться. Поднимает взгляд на Дома и видит, что тот тоже почувствовал повисшее в воздухе и едва не сказанное вслух «бесхребетный». Дом медленно убирает руки. — Да уж, знаешь, стараюсь помогать неоднократно выручавшим меня друзьям, вот такой я, блять, странный. — Ты-добрее-всех-кого-я-знаю-и-это-замечательно, — выпаливает на одном дыхании Мэтт и тихо рычит, прикрыв на секунду лицо ладонями. — Но ты не был в отпуске почти полтора года. Полтора гребаных года! Эта работа тебя доконает. — Я нормально справляюсь… — Ты, чёрт возьми, сам себя доконаешь. — Когда в мае нам пришлось перенести отпуск из-за твоей работы, помнится, я отнёсся к этому с пониманием! — Дом, тоже разозлившись, сверлит его взглядом. — И когда ты тонул в заказах и ночами проектировал эти ебучие интерьеры, я не просил тебя всё бросить, а варил в три часа ночи кофе! В пятый, между прочим, раз за сутки. — Ты сам знаешь, тогда на кону стояло моё повышение… — То есть твоя карьера важнее, чем моя, ты это пытаешься сказать?! — С твоей карьерой ничего бы не случилось, если бы ты просто попытался отпроситься! — Мэтт, взмахнув руками, случайно задевает тарелку, и она с оглушительным грохотом расколачивается об пол. Осёкшись на полуслове, они молча смотрят на осколки пару секунд, а потом с сухим хлопком вдруг перегорает лампочка, погружая их в полумрак. Во вновь воцарившейся тишине Мэтт слышит только тяжёлое дыхание Дома, а бросив взгляд исподлобья, замечает, что его глаза странно блестят — может, отражается свет фонаря с улицы. Наконец Дом встаёт и широким шагом направляется к выходу. — Куда ты? — Мэтт в секундной панике подрывается следом. — Купить новую лампочку, — сухо отвечает Дом уже от двери, звеня ключами. — Скоро девять, половина магазинов уже закрыта! — Значит, прогуляюсь до другой половины, — Мэтт успевает увидеть только спину Дома в лёгкой кожанке, прежде чем за ним захлопывается дверь. В мыслях среди потока мата проскакивает внезапное «хорошо, что он надел куртку, а то что-то вечером похолодало», и Мэтт ругается уже вслух куда-то в пустоту стены. Включив свет в коридоре для хоть какой-то видимости, возвращается на кухню, где по неосторожности наступает на осколки тарелки, и они противно хрустят — хорошо хоть, он в ботинках… Мэтт аккуратно убирает всё от крупных обломков до мелкой крошки, потом возвращается в коридор, где на верхней полке шкафа в дальнем углу, конечно же, лежат несколько запасных лампочек, и думать о том, что Доминик на самом деле тоже помнит об их существовании, неприятно. Он меняет лампочку, на всякий случай ещё раз проходится по полу в кухне шваброй и моет посуду — на этом варианты, чем себя занять, заканчиваются. Новая лампочка ярче и слишком уж бьёт в глаза, так что Мэтт выключает её обратно, забирается с ногами на подоконник и подрагивающими руками зажигает сигарету: Дом, конечно, со своей авторитетной позиции доктора протестует как может, но окончательно справиться с этой привычкой Мэтта не в силах. Не так уж и часто он курит: где не запрещают законы, там неодобрительно косится и морщит нос Доминик, но пачка под рукой есть почти всегда: для слишком хороших или слишком плохих вечеров. После первой сигареты напряжение — и физическое, и ментальное, — слегка отпускает, и Мэтт, криво усмехаясь, зажимает в зубах вторую и чуть не падает с подоконника, когда тянется за зажигалкой — всё-таки тот слишком узкий, чтобы удобно устроиться. Кое-как возвращается в устойчивое положение и прислоняется виском к приятно холодящему стеклу. На улице правда похолодало, и их район, конечно, неблагополучным не назовёшь, но всё-таки куда, мать его, на ночь глядя ушёл Дом?... Какая-то часть Мэтта надеется, что он действительно с методичным упрямством ищет ещё открытый магазин, где продаются эти несчастные лампочки, но верится в это слабо. Втягивая в лёгкие очередную порцию дыма, Мэтт фокусируется взглядом на огоньке, тлеющем на конце сигареты, пока всё остальное в поле зрения не начинает расплываться и пропадать. Выдыхает — и огонёк на миг кажется плывущим в густом тумане, и в голову лезет что-то полузабытое и родное. — Ховард, ну хоть ты ему скажи, что он крышей поехал! Гроза вот-вот начнётся ведь. Но Дому, пусть он и рассудительнее Мэтта, тоже всего шестнадцать, и крышу им в этот вечер, видимо, сорвало на пару, так что Дом только смеётся в ответ на неодобрительные взгляды и позволяет Мэтту и дальше тащить себя за руку к окраинам Тинмута, где уже не стоят опостылевшими рядами крашеные белой краской низкие дома — только столбы линии электропередач выделяются чёткими контурами на фоне быстро темнеющего неба да шелестит в вымахавшей за лето траве ветер. На траву они и валятся со смехом, запыхавшиеся, потому что преодолели бóльшую часть пути бегом, и пальцы Мэтта вцепляются как приклеенные в воротник куртки Дома, и он не уверен, что когда-нибудь сможет отпустить. — Ну и где световое шоу? — фыркает Дом куда-то ему в шею, и Мэтт вздрагивает от его тёплого дыхания: непривычно, всё ещё слишком непривычно чувствовать себя настолько физически близким с кем-то, пусть их отношения и пересекли границу дружеских уже пару месяцев назад. Непривычно, впрочем, не значит, что неприятно, — он жмётся ещё ближе. Разумеется, чтобы укрыться от свистящего ветра. — Будет. Если повезёт. Гроза и правда сейчас начнётся, — они замолкают, прислушиваясь, и хоть раскатов грома пока не слышно, воздух, кажется, насквозь пронизан электричеством. Мэтт в глубине души только рад, что за ними больше никто не потащился, и Дом, наверное, тоже: глаза хитро поблёскивают, когда он наклоняется к губам Мэтта, но Мэтт, случайно бросив взгляд вверх, упирается ладонью ему в грудь, останавливая. — Смотри! Обиженное недоумение на лице Дома сменяется неверием и восхищением, когда он тоже поднимает голову. На вершине ближайшего к ним столба мерцает сине-фиолетовыми переливами и чуть змеится, будто молния, маленький огонёк. Они невольно задерживают дыхание и, кажется, слышат — или внушают себе, что слышат, — электрическое потрескивание. Дом толкает его локтем, показывая на другие столбы — не на всех, но на нескольких из них тоже появляется завораживающее взгляд свечение. — Это оно и есть? — спрашивает он одними губами. — Огни святого Эльма, — кивает Мэтт, и не может отвести взгляд. Самому не верится, что им и правда повезло, и вдруг хочется хохотать до непрошеных слёз и душить Дома в объятиях, но страшно даже неосторожным вздохом испортить эту магию. — Охуеть, — наконец громким шёпотом выдаёт Дом, и Мэтта наконец пробирает на неудержимый смех, который, впрочем, превращается в захлёбывающийся вздох, когда Дом резко притягивает его к себе и целует почти пугающе напористо, но при этом нежно настолько, что в груди что-то сдавливает, и невозможно долго. Друг от друга их не отрывают даже падающие за воротник первые капли, и только когда будто прямо над головой с треском всё-таки раздаётся гром, Дом вздрагивает, отстраняется — Мэтт подаётся за ним, как загипнотизированный, — и немного возвращается к своей обычной рассудительности. — Мы не можем в грозу торчать под этими проводами, — он сразу становится таким предельно серьёзным, что Мэтт невольно фыркает, хоть и знает, что он прав. Разбрызгивая во все стороны воду из луж, увеличивающихся с каждой секундой, они бегут вниз по небольшому склону обратно в город, заворачивают под навес первого попавшегося (и уже, к несчастью, закрытого) кафе и, пытаясь отдышаться, молча смотрят на стену дождя. Пару раз она подсвечивается вспышкой молнии. Дом снова решительно тянет Мэтта на себя и словно заканчивает прерванный грозой поцелуй, и Мэтт, у которого голова и так кружится от сумасшедшего бега, едва совсем не теряет связь с реальностью. Дом, однако, не теряет: как только с неохотой отрывается от его губ, замечает, что Мэтт мелко дрожит в насквозь промокшей одежде. — Только попробуй, блять, заболеть, — шипит он, и звучит это реально угрожающе… — Только если вместе с тобой, — …но на Мэтта особого впечатления не производит. Холод почти не чувствуется, когда он представляет, как они, переждав самую неистовую часть ливня, пойдут к нему домой и будут валяться на одной кровати под надрывающихся из магнитофона Queen и Radiohead до глубокой ночи, а может, если Дом попросит, Мэтт и сам что-нибудь сыграет на отцовской гитаре, уже давно обосновавшейся в его комнате. Огоньки со столбов до сих пор пляшут перед глазами. Слишком большая порция дыма, попавшая в лёгкие, заставляет закашляться, и Мэтт возвращается к реальности словно каким-то неуклюжим рывком. Ссорились они, конечно, и в те годы тоже, пусть и нечасто, и гораздо яростнее и шумнее, чем теперь. Если доходило до физической силы, правда, всё обычно заканчивалось быстро — заканчивалось Домом, прижимавшим его к полу и державшим, пока Мэтт не успокоится. Но несмотря на свою тощесть, иногда Мэтт особенно увлечённо сопротивлялся — тут доходило до синяков на рёбрах, разбитых скул, снова попыток прижать к полу — но Дому приходилось наваливаться сверху всем телом, чтобы Мэтт не вырвался, что неизбежно приводило к спонтанному крышесносному сексу и неловким, но искренним извинениям после. Мэтт ловит себя на мысли о том, что пусть бы Дом лучше снова оставил ему пару синяков, чем разговаривал бесцветным голосом и исчезал поздно вечером. Чертыхнувшись, тянется за телефоном, пробует позвонить, толком не веря в успех, и оказывается прав: абонент временно недоступен. Третья сигарета, полузабытая, дотлевает в пальцах. Мэтт делает последнюю затяжку, а потом решительно вскакивает с подоконника, игнорируя мимолётное потемнение в глазах, наспех одевается и выходит на улицу — не так и холодно, как казалось изнутри, и удивительно тихо. На углу пооживлённее удаётся поймать такси — недёшево, конечно, но от подземки там топать далековато. Мэтт называет адрес любимого бара Дома: интуиция не должна подвести, а если подведёт — ну что ж, может быть, напьётся сам. Час пик уже миновал, да и водитель, видимо, знающий своё дело, ловко избегает самых загруженных улиц, поэтому стоять в пробках почти не приходится, и такси скользит вдоль хаотичных пятен света настолько быстро, насколько это в принципе возможно в городе. Мэтт всю дорогу пытается придумать, что скажет Дому, если действительно найдёт его, и так ни к чему и не склоняется. Непоколебимое упрямство требует настаивать на своём, голос разума подсказывает, что Дом вообще-то прав, и Крис, с которым Мэтт и сам немало общается, хороший человек, и подставлять его просто подло. А душа только и просит откинуть начинающую болеть голову Дому на плечо и молча поехать с ним домой. Кэбби приходится дважды окликнуть его, когда они приезжают на место: Мэтт настолько погружён в размышления, что даже не замечает остановки. Расплатившись, он выходит из машины, несколько секунд стоит под знакомой неоновой вывеской и очень отчётливо вдруг осознаёт, что если Дом всё-таки не здесь, то напиваться Мэтт не останется, а пойдёт… Хрен знает, честно, куда он пойдёт, — шутка ли, искать человека в Лондоне, — но спокойно сидеть за пинтой тёмного в таком состоянии точно не сможет. Но Дом здесь — его спину за стойкой Мэтт видит, едва переступив порог, и даже неловко оттого, какая гора сваливается с плеч. Он подходит и, неловко кашлянув, устраивается на соседнем стуле. Дом скользит по нему нечитаемым взглядом, в котором всего на миг проскакивает изумление. Молчание затягивается, потому что Доминик явно не спешит начинать разговор, а Мэтт тщетно пытается выдавить что-то адекватное из своего впавшего в ступор сознания. — Добрый вечер, что будете заказывать? — бармен, возникший словно из ниоткуда (хотя, конечно, нечего ему больше делать в конце рабочего дня, как подкрадываться к посетителям), немного спасает положение, и Мэтт открывает рот, чтобы ответить, но Дом успевает первым: — Ему то же, что и мне. И я плачý. Бармен, окинув их обоих чуть позабавленным, но в целом незаинтересованным взглядом, кивает и отходит. Мэтт косится на Дома: взгляд всё ещё непроницаемый, но уголок губ приподнят. — Прости, — все сомнения по поводу того, что сказать, разом оставляют его: кто бы там ни был прав насчёт отпуска — не так и важно, но кричать и бить, пусть и случайно, посуду точно было лишним. Выражение на лице Дома смягчается, будто он только и ждал повода перестать изображать холодность. — Ты ведь знаешь, что я бы вернулся? Типа, посреди ночи, скорее всего, но вернулся? Что тебе не обязательно было ехать в другой район — как ты вообще догадался, что я здесь? — он утыкается в свой стакан виски, безуспешно пряча улыбку. — Мы двенадцать лет вместе, и, — Мэтт на секунду задумывается, считая, — восемь или девять из них живём в Лондоне. — Справедливо. Бармен приносит виски Мэтту, и он, благодарно кивнув, сразу опрокидывает в себя половину порции, с трудом не морщась от ударившей в голову крепости напитка. — И да. — Что да? — Да, конечно, я знал, что ты вернёшься. Но… — что именно «но», они оба прекрасно понимают, поэтому Мэтт даёт ему раствориться в воздухе недоговорённым. — Кстати, лампочки у нас дома есть. — Что ж, тогда хорошо, что я не пошёл их на самом деле покупать. Мэтт прячет лицо за ладонями и тихо, но неудержимо начинает смеяться, и Дом тоже хихикает с нарастающей громкостью и наконец толкает его в бок. — Ну хватит, нас сейчас выставят отсюда. Как психически неуравновешенных, — Мэтт подавляет очередной смешок и вертящееся на языке «почему как» глотком виски. — И, Мэтт… Ты тоже был прав, — у Дома вырывается вздох. — Я… немного устал, — Мэтт смеривает его скептическим взглядом, и Дом, закатив глаза, поправляется: — Я совершенно заебался. — И это значит?... — И это значит, что как только Эмили вернётся на работу, я клянусь, что мы полетим в Венецию первым рейсом, и пусть только попробуют остановить. А ещё это значит… Давай завтра куда-нибудь смотаемся. — Например? — Мэтт удивлённо моргает: этого он не ждал. — Оксфорд, Дувр, Кентербери. Да хоть Уимблдон. — Там турнир в самом разгаре. — Тогда хоть Кью-Гарденс. Ты понял идею. — Лежать на травке, объедаться сэндвичами и делать вид, что носящихся туда-сюда туристов не существует? — Что-то в этом роде. — Абсолютно «за», — они чокаются с глухим звяком и допивают остатки виски. Бармен снова возникает в поле зрения и вопросительно поднимает брови, но Дом качает головой и молча расплачивается. На Мэтта вдруг накатывает волна усталости, и он широко зевает. — Ты на такси сюда приехал? — полусонно бормочет он, когда они выходят на улицу — а вот сейчас, кстати, действительно стало прохладнее, чем хотелось бы, и он ёжится. — Да. А ты? — Я тоже. — Ну значит, и сейчас возьмём, терять уже нечего, — они косятся друг на друга и синхронно расплываются в улыбках: несмотря на поздний час и вымотанность, сейчас хорошо. Дом, всё ещё глядя на Мэтта, делает шаг к дороге, а Мэтт вдруг боковым зрением видит вывернувший из-за поворота и несущийся с явным превышением скорости джип, а Дом так и не отводит взгляд и делает ещё один шаг. Мэтт чуть не застывает на месте, чувствуя себя героем фильма, где ничего хорошего не ждёшь от замедленной съёмки и пропавшего звука, но усилием воли стряхивает оцепенение, на всю улицу орёт: — Стой! — и каким-то образом за долю секунды оказывается возле Дома, оттаскивая его за плечо назад. Джип проносится, кажется, перед самым носом, и в следующий миг снова пропадает в лабиринте улиц. Дом ощутимо вздрагивает и с приоткрытым ртом поворачивается к нему. — Чёрт, я даже не услышал… У Мэтта от усталости, сигарет, алкоголя и короткой паники сердце вдруг заходится так, что в ушах половину звуков заглушает навязчивый стук, и он не сразу понимает, что монотонно повторяет, вцепившись в куртку Дома: — Блять-блять-блять… Дом, шагнув ближе, сдавливает его в крепких объятиях, и тогда удаётся наконец замолчать и только обессиленно ловить ртом воздух. — Эй, всё обошлось, — Дом прижимается губами к его виску. — Поехали домой. Мэтт кивает, отстраняясь, но теперь берёт Дома за руку, прежде чем двинуться дальше. Пока найденное через полквартала такси мчит их в обратном направлении, Мэтт успевает прийти в себя, и алкоголь немного ударяет в голову — Дому, видимо, тоже, и они беспрестанно либо над чем-то хохочут, либо целуются на грани неприличия. Сам Мэтт бы, наверное, давно их высадил, но кэбби стоически изображает безразличное спокойствие всю дорогу, за что они, зная, что ещё об этом пожалеют, оставляют приличные чаевые. В квартире блаженно тепло, светло — новая лампочка уже не кажется режущей глаза — и ощутимо прокурено: уходя, Мэтт закрывал окна. Дом переводит выразительный взгляд с него на окурки в пепельнице, и Мэтт уже собирается изображать виноватое раскаяние, но Дом вдруг вытаскивает из оставшейся на подоконнике пачки сигарету и сам зажимает в зубах, подмигивая, — Мэтт начинает опасаться, не слишком ли много он выпил. Подозрение только укрепляется, когда Дом, закурив, решительно идёт в гостиную и начинает возиться с аудиоцентром. — На нас соседи будут жаловаться, — драматическим шёпотом протестует Мэтт с порога. — И хорошо, если нам, а не полиции. — Включу потише, — не сдаётся Дом. — А потом… Если у них есть хоть капля музыкального вкуса — не посмеют. Мэтт понимающе фыркает, когда по комнате разливается мелодия «Killer Queen». Дом точно пьян, потому что начинает пританцовывать — не без доли элегантности, справедливости ради, но хохот Мэтта всё равно имеет даже больше шансов вызвать негодование соседей, чем музыка. Дом прерывается, чтобы сделать затяжку, а потом решительно тащит Мэтта за руку, призывая присоединиться. Вдвоём они скорее просто пошатываются более или менее в такт музыке, чем хоть как-то танцуют, а потом и вовсе останавливаются и целуются. Если бы Фредди вдруг переиначил все слова песни или в дверь колотили нормальные и пытающиеся спать люди, они вряд ли бы заметили — Мэтт даже не знает, каким образом они оказываются сидящими на полу и где сейчас чьи руки и ноги. Каким-то чудом, тем не менее, через пару минут он замечает, что песня сменяется, и пытается мерно под неё раскачиваться — даже получается, несмотря на неудобную позу. Дом целует его в основание шеи ровно под завывающее «everybody play the game of love» — похоже, сегодняшний вечер вытащил из них наружу всю давно забытую подростковую романтику. Возможно, когда-нибудь потом они будут поддразнивать друг друга за это, но сейчас — наплевать. — Даже не знаю, больше хочется потрахаться или просто… лежать, пока не вырубимся, — бормочет Дом Мэтту в плечо и так сильно обнимает поперёк талии, что тяжело дышать. — Та же херня. Давай переберёмся в кровать и решим на месте?... — Угу. Мэтт кое-как поднимается, выключает музыку и в полной убеждённости, что Дому, если он хочет завтра устроить этот несчастный пикник, придётся тащить его в пригород на себе, нетвёрдой походкой направляется к двери. Не меньше, правда, он уверен и в том, что Дом на подобные крайние меры при необходимости пойдёт. А в коридоре Дом, поравнявшись с ним, с тихим смехом снова обхватывает со спины, мешая идти им обоим, и лишние мысли бесследно испаряются, и уверенность остаётся только в том, что поспать им удастся ещё не скоро.