карандаш с изумрудной ручкой

Стол, заваленный книгами и рисунками, освященный тусклым светом настольной лампы, разрисованный потолок, плотные шторы, не пропускающие яркие солнечные лучи в комнату, не заправленная кровать, брошенные куда попало вещи и стойкий запах красок, за многие года въевшийся в стены этого дома, но, несмотря на внешний беспорядок, в этой обители всегда тепло и уютно. С минуты на минуту я увижу ее. Почти каждый день со своего почетного места, с высоты нагромождения книг, я лицезрею одну и ту же картину. Она в спешке собирается, бросает блокноты и ручки в поношенный, но глубоко любимый рюкзак, очертя голову бросается к шкафу, бормоча о том, что проспала, надевает свои любимые небесного цвета джинсы, длинную рубашку в клетку и, когда все готово, она убегает. Почему-то когда уходит, она не берет меня с собой, говорят, хозяйка нашего дома помогает людям, зачастую одиноким, но разве кто-то знает, насколько одинока она сама? Нет, а я знаю. Когда рисует, она обязательно говорит сама с собой, говорит о том, что ее волнует, рассказывает о ее пациентах. Я обожаю такие вечера, весь день я смиренно лежу на своей стопке книг, и только когда дверь за ней закрывается, я могу позволить себе встать. Тогда, я добираюсь до подоконника и смотрю на быстрый и шумный мир. Я смотрю на людей, никогда я не встречал похожих на нее, все прохожие куда-то спешат, бегут по своим делам, забывая посмотреть на небо, подумать о том: «А чем же лично я могу изменить этот мир?» — и продолжают сетовать на плохое правительство, не выполнение законов, аморальность современных детей, выкидывающих животных на улицу и доводящих до слез младшую сестру, но что они сделали для того, чтобы мир вокруг стал чище и светлее?! Ведь дети и подрастающие поколение, это лишь продукт нашей реальности, отображение нас самих. Ничего, абсолютно ничего они не предприняли, все что они умеют это винить других, и эгоистично мыслить о собственном превосходстве. Ни один из них не видит прелести облаков, ни один не смотрит на солнечные лучи, улыбаясь, они все озабочены стереотипами, своими делами и проблемами. Они мне не нравятся, совершенно не нравятся. И по возвращению на свое почетное место я уже тоскую. Тоскую по ее пронзительным глазам, тоскую по нежной руке выводящей мною ровные линии, тоскую по ее разговорам. Иногда мне кажется, что она говорит только со мной, что она знает, о нашем маленьком мире, знает о том, что я живой, что я вижу и слышу, а главное чувствую все так же как и люди, но потом понимаю, что этого не может быть, это просто невозможно! В такие моменты тоска накатывает вдвойне, и линии на бумаге получаются рваные и резкие. Тогда она с грустью смотрит на листок и достает новый, глубоко вздыхает и снова берет меня в левую руку, начиная выводить свои эскизы заново. Когда тоска становится невыносимой, а ее все нет, я предпочитаю вернуться к окну. Занудные, вечно опаздывающие, куда-то бесцельно бегущие люди сменяются другими, вальяжно расхаживающими с сигаретами в руках, неспешно бредущими на работу в офис, большими начальниками, красиво одетые женщины выходят из дорогих машин и направляются в салон красоты или же по магазинам, но и эти люди не вызывают во мне никаких радостных чувств. Они ведь совершенно не умеют веселиться, ходят с прямыми спинами, гордые и довольные, но никогда такой человек не засмеется во весь голос, как бы смешно ты не пошутил, такие люди прикроют рот рукой и сдержанно улыбнутся, сказав, что здесь не место шутить или что-то в этом роде, если всегда прислушиваться к ним, то может показаться, что шутить нигде не место. Но вот и гордые и заносчивые люди покидают эту улицу, им уже пора ехать в дорогой ресторан или подписывать важный контракт. Когда небо окрашивается в золотистые цвета, настает мой любимый момент, уже нет на улице все этих снобов, не их это время. На ней появляются подростки. Эти наглецы, бегущие за тем, чтобы быть красивее и стройнее девочки из соседней школы, носящие очки, но не имеющие проблем со зрением, считающие, что проявить свои истинные эмоции это низко, не достойно их, всегда ходят грустные, страдают от бессонницы и депресси, стараются не курить под окнами, они делают вид, что на происходящие в жизни им совершенно плевать, они все крашеные, все не настоящие, лишь фальшивки. Они все модные, худенькие лицемеры. Но я люблю их за то, что у каждого есть шанс стать кем-то настоящим, снять с себя куртку на три размера больше, снять очки, придающие образу нелепость, и стать самим собой. Вечно куда-то спешащие, уперто не желающие видеть что-то дальше своего носа, люди, так же как и вальяжные заносчивые снобы, они и мечтать не могут о такой роскоши, как быть собой. Пока подростки, они только дети, дети которым открылись слишком взрослые чувства и эмоции. Они все кого-то любят, за кем-то бегают, кого-то возносят до небес, а кого-то опускают, они все лгут сами себе, и понимают это. Подросткам это привычно, я не могу этого понять. Но я всего лишь пишущий инструмент, я много раз перевоплощался, я жил и у сноба, и у очень занятого человека. У всех них пустые, неинтересные, а главное фальшивые жизни, а потом я оказался в доме этой странной девушки, она настоящая, такая какая она есть, не прячется под маской или очками, она отчаянно выбирает быть самой собой, она живет в своем мире, отдельном от настолько несовершенной реальности. Спустя некоторое время уже и подростков почти не осталось. Кто разбежался по домам, а кто снова отправляется жить к подруге из-за очередной пустяковой ссоры с родителями. Но вот я уже чувствую, что она скоро придет, чувствую как она возьмет меня своей теплой рукой, откроет альбом и создаст еще один шедевр, который будет несомненно прекрасен, но придется ей не по душе. Скрип двери. У всех нас есть десять секунд, чтобы принять облик безразличных предметов, лежащих на своих местах. Уже находясь сверху груды книг, я вижу как она бросает пальто на черный кожаный диван, как пиджак летит туда же. Сама она оседает на пол и закрывает лицо руками. Она всегда так сидит в тишине, просто сидит и слушает звенящую тишину. Потом снова поднимается с неохотой идет делать кофе, она не пьет чай, только кофе, черный кофе абсолютно без сахара. Я слышу как гремит что-то на кухне и тихую ругань. Видимо она опять разбила тарелку. Но вот, вскоре, она появляется в дверном проеме с огромной чашкой ароматного кофе и прикрыв глаза наслаждается запахом и ощущением полного умиротворения. Не спеша подходит к столу, берет меня в руки, я ощущаю их теплоту, и пристально смотрит. Потом проводит пару тонких линий и откладывает меня на стол. Ставит чашку с горячим кофе рядом со мной, я чувствую жар, идущий от емкости. Она достает из шкафа альбом с кожаной обложкой и ее именем, выведенным серебряными чернилами. Рисует в нем она очень редко, но зато все, что рисует непременно захватит дух, если увидеть. Вот и сейчас, в правой руке у нее чашка, а левой она сжимает и вертит меня левой, и я чувствую как у нее участился пульс, от предвкушения нового большого творения. Вот допив кофе, она приступила к работе, как легко она держала меня в руке, я буквально танцевал по бумаге. Она не сомкнула глаз за все ночь, а я ей был готов помочь абсолютно во всем. Закончив рисунок с приходом солнца, а вместе с ним и нового дня, она снова отложила меня на груду книг. Встряхнула руки, нередко сводит кисти, когда она много работает. Я был очень доволен ее работой, как и она сама, это было видно по неоднократным одобрительным взглядам, которые она бросала на свою картину. Осенний лес, ручеек, бегущий посреди зеленого елового леса, и одинокий грациозный олень. Эта картина нравилась мне больше чем любая предыдущая. Она сонно зевнула, и снова ушла на кухню пить кофе. Именно тогда я понял, насколько счастливая мне выпала жизнь.