Однажды я проснусь без этого чувства

Артём срывается в Москву и уже из Сапсана закидывает Богданыча извинениями за пропущенную тренировку и клятвенными заверениями вернуться как только, так сразу. Рискнув, даже осмеливается предложить встретить команду уже в столице, — и вот на это уже получает короткое «а в аренде команду подождать не хочешь?», ну, не то чтобы тут Артём правда на что-то рассчитывал, но попытаться-то стоило. До Саши не дозвониться, но это понятно, да и не так уж важно сейчас, если на то пошло: куда важнее пришедшее пару часов назад сообщение с адресом, мгновенно добавленное в избранное. Во дворе что-то перекопано, не заехать, так что Артём бросает такси прямо на проспекте, а сам, натянув поглубже капюшон, буквально летит до нужного подъезда, и будь сейчас под ногами поле, никакой Вильярреал бы не отскочил. Саша открывает сразу, и здравого смысла Артёму хватает лишь на то, чтобы шагнуть вперёд и захлопнуть дверь, а затем мозг отключается полностью, остаются лишь рефлексы: заграбастать в крепчайшие объятия да так и держать, прижимая к себе как можно сильнее. Чтобы больше никуда не сунулся и ни во что не влип, чтобы больше никогда не разлучаться так невыносимо и страшно. Саша даже не пытается вырваться, сам цепляется отчаянно и чуть привстаёт на цыпочки, чтобы было удобнее и ещё ближе. Да, Артёму удавалось навещать Сашу в этом чёртовом изоляторе — спасибо Феде за того сержантика, — после новогодних праздников их даже оставили на целых два часа, но всего этого было недостаточно. Никакие часы внутри не могли сравниться даже с минутами здесь, на свободе. Когда не нужно прислушиваться к шагам и голосам за стеной, когда не нужно ждать предупреждающего стука в дверь, когда часов вообще не существует — разве что время отправления последнего Сапсана, с которого он ещё успеет на завтрашнюю тренировку. — Ты теперь самый настоящий поросёнок, — шепчет Артём, когда наконец находит в себе силы разорвать объятия. Но не отойти и уж точно не перестать касаться. Артём даже нормально поцеловать Сашу никак не может, потому что всё мажет и мажет губами по щекам, вискам и подбородку. Как будто если перестанет, Саша снова исчезнет, а этого Артём никак не может допустить. Только не сейчас, когда его наконец-то отпустили. Только не сейчас, когда Артём наконец-то его по-настоящему нашёл. — Где же твои скулы? — А ты как дровосек канадский, — Саша жмурится от колючей бороды, но только подставляется под новые поцелуи. — Решил в хоккей податься? — Да брось, тебе же нравится моя борода. — А тебе мои щёки. Саша лукаво щурится, улыбается, а потом резко подаётся вперёд, когда Артём хочет поцеловать его над бровью — получается прямо в губы, всё же не растерял навыки форварда. Артём замирает на мгновение, а потом наконец верит, что всё это — на самом деле, и отпускает себя, лишь затем, чтобы подхватить Сашку под бёдра — и что ему эти лишние килограммы, смешно же, — и прижать к стене. Кажется, по пути они что-то сносят, но это не имеет значения, хотя сбитая штуковина и шумит, как чёртов боинг, а Саша — Саша… Артём просыпается, на ощупь находит телефон и не глядя отключает будильник. Постель пустая и холодная, и ему не нужно открывать глаза, чтобы знать, что он дома, в Питере, а не на неизвестно чьей квартире в Москве. А ещё ему совершенно не хочется вставать, собираться и вообще хоть что-то делать в мире, где Саша всё ещё в СИЗО, где то, что должно быть правосудием, на деле оказалось чёртовым цирком. В мире, где сам Артём оказался настолько идиотом, что разглядел самого дорогого человека в своей проклятой жизни, лишь потеряв его. Что было бы, высунь он голову из задницы чуть раньше? Что было бы, если бы после матча с Краснодаром Саня поехал бы с ним, а не с Мамаевым? Что было бы, если бы они взяли Артёма с собой: удалось ли бы ему удержать Сашу от идиотских выходок? Что было бы, будь он чуть меньше зациклен на себе и чуть больше смотрел по сторонам, чтобы заметить влюблённого лучшего друга? Привычные за последние месяцы вопросы не приносят ничего кроме головной боли. Нет ни ответов, ни маховика времени, ничего. Только тренировка, которую никто не отменял — о чём Богданыч напомнил и в общий чат, и несколько раз Артёму лично. Наверное, не стоило отпрашиваться в Москву, когда объявили о продлении заключения: Семак, будь его воля, запер бы на базе до самого выезда, Артём даже не сомневается. Но если быть совсем честным, Богданыч дал слово отпустить после игры с Локо, если не натворит глупостей. Так что Артём старательно удерживает себя от этих самых глупостей и идёт в душ, по пути поставив кипятиться чайник. Когда он выходит из ванной, на телефоне уже несколько новых сообщений: привычная болтовня в общем чате, очередное напоминание о тренировке — да ну не настолько же он плох, ну в самом деле, — снова подбивающий его на запись видео Чочиев и неожиданно Смолов. Поговори с Сашей Когда он позвонит или когда к нему пойдешь Ты же пойдёшь? Он накрутил себя ты не представляешь даже Я обещал, что не расскажу тебе Но он без твоей поддержки не вывезет

Ты с ним разговаривал?

Это ещё до было Недели три назад Я просто знаю что сейчас он совсем накрутит себя

Хорошо Спасибо

Я не ради тебя Без обид

***

Время до матча то тянется, будто резина, то пропадает в каком-то Бермудском треугольнике, потому что пару раз Артём готов был поклясться, что только приехал на базу, а уже конец тренировки. Впрочем, пока всё ограничивается подозрительными взглядами тренерского штаба, Артём про себя считает, что справляется. В Москву они выезжают заранее — важный же матч, акклиматизация между двумя столицами как-никак. Все, кто в курсе, куда так торопится их тренер, нарочито понимающе кивают и соглашаются, что джетлаг — та ещё напасть, безусловно. Остальные косятся на них, как на ненормальных, но благоразумно не вмешиваются, и эта картина даже немного веселит Артёма, отвлекая от пошедших на тысячный круг мыслей. Впрочем, круг легко разрывается одной короткой фразой. — Что? — Тебя ещё и на медосмотр отправить? Можешь съездить, если пустят. — Сергей Богданыч, я… — Ты закончишь сезон в дубле, а потом уедешь в Хабаровск, если об этом узнают. Но у нас матч за шесть очков, как бы я ни ненавидел эту фразу, а в таком состоянии от тебя толку не будет. — Если что, я скажу, что сам сбежал и вы не знали. Не переживайте. Там Игорь, наверное, ждёт, вы идите, я позвоню пока. — Если что, я в этот же Хабаровск тренировать поеду. — Вряд ли Игорь оценит. — Игорь точно не оценит спасение моей шкуры за счёт твоей. Мы же команда, верно? Так что не подведи меня. И если с Локомотивом не выложишься на все двести, окажешься в дубле уже моим решением, ясно? — Так точно, Богданыч. Понял-принял. Игорю привет. Гильерме тоже. Отдаёт мазохизмом, но от души выругавшийся Семак отчего-то вызывает искреннюю улыбку.

***

Даже в самой глубокой тьме должен быть лучик света, не так ли? Ещё у Артёма есть немного отдающая Таносом версия о балансе во вселенной. Как бы то ни было — ставший уже своим сержант сегодня на дежурстве и чуть ли не божится, что всё спокойно и можно ехать. Не то чтобы Артёма нужно было уговаривать. Сашка совсем не похож на самого себя из постоянных снов Артёма: ни прищуренного взгляда, ни лукавой улыбки, ни морщинок вокруг глаз. Смотрит рассеянно, движения резкие, но хуже всего взгляд — потухший, разочарованный. Потерявший последнюю веру, которую Артём с таким трудом воскрешал в своё прошлое посещение. Пусть это не свобода, пусть за дверью шаги, пусть у них лишь сорок минут — Артём обнимает Сашу также крепко, как снилось. Сжимает и держит, пока Саша наконец не оттаивает и не обнимает в ответ, утыкаясь в плечо. -… устал, так чертовски устал, — разбирает Артём сбивчивый шёпот. — Больше не могу. — Сможешь. Сань, всё сможешь, слышишь? Даже думать не смей сдаваться. Я за двоих верить буду, хочешь, ты только не сдавайся. Все наши в тебя верят, и Богданыч тебя ждёт, ты нам нужен. Мне нужен, Сань. И колено твоё вылечим, и на поле вернём. Пройдёшь специальную львиную терапию по методике Дзю, отвечаю, как мальчик бегать будешь. Под моим личным контролем, а? Слышал, вон, у Ротенберга инфекция после операции, год из жизни, но не сдаётся же. У Игоря того же кресты дважды были, ничего, вон как от испанцев отбился. И ты ещё сильней вернёшься, Хрю, держись только, ладно? — Ну, если уж Игорь. — Сань, ты чего? Саша отходит на шаг назад — особо-то тут, конечно, не разбежишься — и обхватывает себя руками, будто защищаясь. И теперь Артём, кажется, начинает понимать, о чём говорил Смолов. — Ты… ревнуешь меня к Игорю? Сань, это глупо. Во-первых, потому что Богданыч меня отвезёт на Петровский и там закопает, во-вторых, потому что я же тебе ещё когда сказал, что всё это чушь была, переклинило просто, сам не знаю, что на меня нашло. — Да, я помню, — У Саши совершенно чужой голос, и вот тут Артёму становится по-настоящему страшно. — Ты тогда в красках рассказал, как сглупил, приняв за влюблённость что-то совершенно иное. На эмоциях, понятное дело. Хорошо, нужно признать, что действительно понимать беспокойство Феди он начинает только сейчас. — Сань, посмотри на меня. Пожалуйста, — Саша выглядит таким разбитым, что смотреть на него просто невыносимо больно, но это то, что нужно проговорить, иначе никак, точно не до осени. — Это другое. Я когда про тебя понял, до меня сразу дошло, каким я идиотом был, что принял те чувства за влюблённость. Это же небо и земля. Москва и Питер, ну. Ничего не изменится. Ни до сентября, ни до следующего сентября, даже когда все сентябри сгорят — ничего не изменится. — Господи, Дзюба, романтик из тебя, — Саша качает головой и, пусть он по-прежнему совершенно разбит, что-то такое мелькает в его взгляде, что-то, что даёт Артёму надежду, что все эти сентябри у них ещё будут. Артём только и успевает, что наклониться и прижаться к чужим губам, как в дверь начинают молотить — у вас минута, в переводе на человеческий. — Выиграй для меня. И у паровозов, и чемпионат. Меня не будет рядом, но я буду знать, что это для меня. Саша целует его сам — коротко, но отчаянно, — а потом отталкивает и отходит к стене за пару секунд до того, как дверь открывается. — Да. Да, конечно. Обещаю, — запоздало отзывается Артём, когда Сашу уже выводят. Саша оборачивается и улыбается — почти как во сне.