Камень преткновения

Том шёл по лесу, осторожно отводя ветки, чтобы не лезли в глаза. Конечно, лес тут был редковат, так, лесочек, но чтобы спрятать труп, вполне достаточно. Сколько трупов здесь уже спрятали за то время, пока он работает в полиции?.. Том стал сосредоточенно вспоминать. Насчитал восемь. Удивительно, как манит преступников всё то, что можно, пусть с натяжкой, назвать дикой природой. А меж тем спрятать труп в городе куда проще, и чем город больше, тем меньше с этим проблем. Но нет, тащатся в лес, где полиция уже каждое дерево знает... Сержант плёлся за ним следом, Том слышал это, не оборачиваясь. Хрустели ветки под ногами неуклюжего лондонца. Этак он всё зверьё распугает. — Где же она? — пробормотал Том, оглядываясь. — Должна быть где-то здесь... — Сэр, — пропыхтел сержант, — здесь вряд ли, глядите, малинник. Том кивнул. Копать землю там, где в неё вгрызлась малина, не станет никто, это глупо. — Но где-то рядом, — задумчиво произнёс он и тихонько позвал. Сержант за его спиной вздрогнул, Том знал точно. Он всегда вздрагивал, когда слышал это. Но всегда молчал. Из него ещё выйдет толк, из этого парнишки. Том позвал снова, чуть нетерпеливей. Дело не ждёт, куда они все запропастились? Наконец шевельнулась листва у ближайшего куста, и к ногам Тома скользнула змейка. Маленькая совсем: здесь змей боятся и убивают, они редко успевают вырасти. — Тело, — сказал ей Том, — тело мёртвого человека. В земле. Ты видела? — Видела, — с готовностью ответила та. — Там, где большие корни смотрят на запад. У самых корней. — Большие корни... — Том нахмурился, всмотрелся в глаза-бусинки, увидел малопонятную картину: там теплее, тут холоднее... — А, я понял! Там ещё овраг идёт вниз и большой пень, да? — Да, пень, и на дне оврага живёт еда. — Я понял, спасибо. Змейка исчезла, будто её здесь и не было, а Том уверенно пошёл вперёд. Сержант шёл за ним, молча, старательно делая вид, что ничего не видел и не слышал, что ему почудилось, это смола, еловая смола, от неё кружится голова. Том не смотрел ему в глаза сейчас, но практически слышал эти мысли; они были такие типичные. Он усмехнулся. Милый лондонский мальчик, думавший когда-то, что знает жизнь куда лучше провинциалов из богом забытой глуши. Это ты ещё гарпий не видел, друг любезный. И гон гиппогрифов. Ну, оно и к лучшему. Не надо тебе этого всего. Ты — парень простой, как бы ни пытался казаться сложным. Сержанту Дэну Скотту, конечно, чертовски хотелось расспросить. Но он с чего-то вбил себе в голову, что старший инспектор его невзлюбил, да ещё и, глядя, как остальные запросто общаются с ним, решил, будто для всех местных его «странности» в порядке вещей, и только он, как дурак, удивляется. Ну, что ж, каждый имеет право совершать глупости, и уж он, старший инспектор полиции Том Риддл, — точно не тот, кто станет воспитывать взрослого мальчика. Только обстучав грабли собственным лбом, накрепко усваиваешь науку. Он уверенно шёл вперёд. Взбежал со дна оврага наверх — вон пень, на пне растут опята. Овраг большой, наверняка здесь и правда живёт мелкая живность. Дерево. Большие корни вылезают из земли, цепляются за склон. Смотрят на запад. — Дэн, сюда! Она здесь! Сержант подошёл не торопясь: осматривал всё вокруг, искал следы. Молодец. Смысла нет, но всё равно молодец. Том присел на корточки, аккуратно отгрёб свежую землю. — Видишь? — Вижу, сэр. Недавно копали. Судя по всему, лопатой, вон небольшой корень перебит. — Совершенно верно. Мы нашли её, сержант. Зови констеблей, где их там носит? «Вы же сами велели им обождать у леса», — явно хотел ответить сержант, но не стал ничего говорить. Люди такие смешные. Они не говорят то, что очень хотят сказать, и думают, что выглядят из-за этого респектабельнее, воспитаннее, умнее. Лучше. А потом лопается терпение, уставшее от тысячи невысказанных мелочей, и добропорядочный фермер закапывает жену под корнями большого дерева. Почему? Неужели потому, что она в сотый раз подала ему мясо с соусом, который он ненавидит? Да нет. Потому, что он слишком часто в жизни молчал, когда хотелось говорить. — Они ведь поженились сразу после войны, я верно помню, сэр? — спросил сержант. — Кто, Гарднерсы? Да, сразу после. Филип вернулся с войны, Маргарет достала из сундука свадебное платье, которое шила, правда, не для него. — А для кого? — У неё был роман со Стивом Маршаллом, старшим сыном Грейс и Фреда. Но тот погиб ещё в сороковом. Она успела смириться. Вышла за Филипа, и много лет они жили душа в душу, как все говорили... — Да уж, — вздохнул Дэн. — И теперь одна душа вторую, выходит, загубила. Том неопределённо покачал головой. У него война вызывала миллион воспоминаний, приятных и не очень, и он не любил, когда они наваливались невовремя. Но этот лес, в котором они гуляли втроём, и эта женщина, которую он помнил ещё девушкой, и наивный мальчик Дэн, искренне считавший себя этакой столичной штучкой... Они напоминали. То лето запомнилось ему холодом. Холод сопровождал его повсюду, и много позже, слушая воспоминания других людей о тёплом летнем солнце, так мило пригревавшем в сорок третьем, он никак не мог понять, о чём они толкуют. Том отчётливо помнил холод. Он так надеялся найти отца, который, конечно, оказался бы волшебником, настоящим, сильным, но, само собой, и понятия не имевшим о том, что какая-то глупая маггла прижила от него ребёнка. О, если бы он знал! Он бы непременно отобрал Тома у недостойной матери и воспитал как следует! Том ни в чём бы не нуждался... В этих сладких мечтах он пребывал до тех пор, пока не перешагнул порог хижины Гонтов. Этот домишко нельзя было назвать иначе — или можно: лачуга, халупа, хибара, развалюха. Слово «конура», пожалуй, подходит к более аккуратному сооружению. И вот там, в этой отвратительной хижине, пропахшей плесенью и грязью, всё встало на свои места. Марволо — странное имечко, которого его научили стыдиться — оказалось именем его деда, успевшего уже отдать концы, о чём ему пролепетал до неприличия пьяный дядюшка Морфин, хотя его, наверное, правильнее было бы назвать Алкоголиусом. А волшебницей, значит, была его мать Меропа. Слабой, никудышной волшебницей, влюбившейся в щеголеватого маггла Тома Риддла. Потеряв голову, она опоила дурака амортенцией и вышла за него замуж, а что произошло дальше, Морфин толком и не знал. Через какое-то время маггл вернулся один, а о Меропе больше не было ни слуху ни духу. Маггл делал вид, что знать её не знает. Немного о том, что случилось с Меропой, Том знал. Она родила его в приюте, оголодавшая, больная и завшивленная, и умерла сразу после этого, успев лишь дать ему это дурацкое имя — видимо, в честь мужчин, которых любила. «Спасибо, что не Морфин, — думал он, с отвращением глядя на дядюшку, — а то век бы мне вспоминать это ничтожество». Наверняка Марволо был не лучше, но его Том старался не представлять. Морфин лепетал о величии рода Гонтов, о родстве со Слизерином, медальон которого стащила Меропа, о братьях Певереллах. Том слушал его и напряжённо размышлял. Что ж, раз он не может похвастаться сильными магами в родителях, возможно, корни его величия глубже? Возможно, он способен стать наследником самого Слизерина? Ведь не просто же так Шляпа отправила его именно на этот факультет. Она знала! Знала, что он чистокровный!.. Хотя постойте, какой же чистокровный, если у него отец маггл?.. А, дело в величии крови Слизерина! Она перекрывает всё! Вот в чём дело! Том смотрел на Морфина Гонта и думал о том, как же выродилась славная кровь. И как ему повезло, что он не стал столь же ничтожным, что именно в нём проявились все достоинства великого рода, к которому он принадлежит. А ещё — о том, что у него ни гроша в кармане. Непонятно, на что возвращаться назад, на что жить остаток лета. Он, как дурак, надеялся на чудо, а чудес ведь не бывает, только магия. И здесь его никто не ждёт, и что делать, непонятно. Том посмотрел на пьяного Морфина, уснувшего в обнимку с пустой бутылкой, и собирался уже уходить, когда его внимание привлекло кольцо. То самое кольцо Гонтов, о котором непутёвый дядюшка успел ему так много рассказать. На нём печать Певереллов, говорите?.. Том стащил кольцо с пальца пьяного Морфина и стал рассматривать. Очень похоже на золото, по крайней мере, именно так выглядели золотые цацки его сокурсников. И этот камень... Он явно очень древний. Да, пожалуй, это ценная вещь. Стоит забрать её с собой. В конце концов, разве кто-то достоин носить это кольцо больше, чем он? Ведь он... Том задумался. А кто он, собственно? Именоваться Томом Риддлом, в честь грязного маггла, потомку Певерелла невместно. Нужно другое имя, но какое?.. Впрочем, об этом можно подумать потом, а сейчас нужно разобраться с Риддлами. И заодно раздобыть денег на обратную дорогу. Том не получил того, чего хотел, и всё же он узнал достаточно, чтобы быть готовым к милосердию. Если Риддлы согласятся дать ему денег, он, пожалуй, даже оставит их в живых. Всех, кроме того маггла. Кольцо Гонтов, оплетённое магией, готовое принять в себя частицу его души, удобно устроилось на руке. Золото поблёскивало алым в лучах закатного солнца, словно зная, что скоро его и в самом деле обагрит кровь. Том очень хорошо приготовился. Он уже совершал этот ритуал однажды, и каждое слово, каждый взмах палочки врезались ему в память навсегда. Дом Риддлов выглядел вполне достойно. Словно бы и не обычные магглы в нём жили. Том подумал, что потом, возможно, сделает это место своей резиденцией; будет жить здесь и делать вид, что именно в этом особняке, а не в грязной хижине, рождались и умирали Гонты. В некоторых окнах горел свет, и Том предвкушал прекрасное развлечение. Он был голоден и зол. Он устал от долгой, почти бесплодной дороги. Он хотел покоя, горячего ужина и мягкой постели. Вместо этого его ждал всё тот же нелетний холод, ночёвка под открытым небом, война с бродягами и зверьём за нехитрый завтрак. За это определённо кто-то должен был заплатить, и лучше всего, если это сделает истинный виновник его бед. На стук долго никто не отвечал, но наконец дверь, натужно скрипя, открылась, и женщина, которую было почти не видно в полумраке прихожей, воскликнула: — Том?! В этом голосе было столько недоверчивой надежды, что он с горечью понял: ему снова не повезло. Его непутёвого отца, похоже, нет дома. Его здесь тоже ждут — не особо надеясь дождаться. — Ты не Том, — дрожащим голосом сказала женщина в дверях. — Кто ты? Она была невысокого роста, чуть полновата, и на ней было надето тёмное платье, а больше он ничего не мог разглядеть. Невольно он шагнул вперёд — она отпрянула, то ли в испуге, то ли давая ему войти. — Меня зовут Том, — ровным голосом ответил он, хоть произносить это имя и было неприятно, — Том Марволо Риддл. Мать перед смертью успела сказать, что называет меня в честь отца. И деда, как я выяснил теперь. После секундного замешательства женщина всплеснула руками: — Так ты сын той девочки, да? Дочери Гонта? Запамятовала, как её зовут, странное имя такое, но из головы почему-то вылетает... Ох, да что же мы в дверях стоим? Проходи скорее! Ты ведь с дороги, верно? Одежда запылённая. Пойдём, тебе надо принять ванну и пообедать, я соберу на стол. Том пошёл за ней, особо не задумываясь. Ему здесь дадут стол, а может, и кров, он сможет разузнать побольше о том, что его интересует, и тогда решит их судьбу. А поесть и вымыться никогда лишним не бывает. Куда ему торопиться, в приют? — Том! — громко крикнула женщина, позади которой он шёл по длинному коридору. — Том, выйди скорее! Дом этот явно знавал лучшие времена. Стены были обиты тканью, столь старой, что она, казалось, вот-вот облезет, на рамах портретов, которыми традиционно был увешан коридор, облупилась позолота, а половицы под ногами Тома и его проводницы немилосердно скрипели. Сама же дама, которая шла впереди, была одета не в чёрное, как он сперва подумал, а в тёмно-коричневое. Практичный цвет, в приюте все воспитательницы носили подобное. Том чуть поморщился от неприятного воспоминания. Его тёзка — похоже, в этом семействе всех звали Томами — вышел из комнаты на втором этаже и подошёл к перилам лестницы, ведущей вниз. — Элиза, что случилось? У нас гости? Это был благообразный джентльмен с седыми висками и ухоженной бородкой, одетый в слегка заношенный домашний халат. Видимо, зов жены поднял его с постели или вытащил из гардеробной. — Да, и какие гости, Том! Спускайся скорее! К нам приехал внук! Кажется, джентльмен поперхнулся. Пару мгновений он стоял, судорожно вцепившись в перила, а потом так быстро, как позволял его возраст, бросился вниз. — Внук? — хрипло повторил он, всматриваясь в лицо Тома. — Точно, внук! Вне всякого сомнения! Мальчик мой, откуда же ты добирался сюда? В них обоих было что-то непонятное, незнакомое Тому. Он не понимал, почему они так радуются его приходу, но наверняка причина была, и он поклялся себе, что не уйдёт отсюда, пока не выяснит её. Потом их можно и убить, они ведь будут ему уже неинтересны. По прошествии многих лет он уже мог признаться себе: просто никто и никогда не проявлял к нему тёплых чувств. Пусть не за его достоинства, пусть только за то, что он — сын их любимого мальчика, тогда это не имело значения. Тогда Том впервые получил крупицу любви, пусть и причитавшейся не ему, отражавшейся цветными брызгами от портрета его отца, висевшего в столовой за стеклом. Но крупица эта досталась ему. Наверное, это всё решило. Констебли суетились вокруг, откапывая тело Маргарет Гарднерс, и Том с трудом заставил себя вернуться в реальность. С этим убийством всё было ясно, вполне можно поручить сержанту Скотту присматривать за происходящим, он не упустит важных деталей. Но констебли должны видеть, что старший инспектор рядом, а не витает где-то в облаках. Так что Том встряхнулся и принял серьёзный вид. — Один удар, судя по всему, — сказал Дэн. — Я не эксперт, но, похоже, он с силой толкнул её, она ударилась обо что-то, и... всё. Этого хватило. Том кивнул. Как-то так он себе это всё и представлял. Филип Гарднерс, конечно, делал вид, что он здесь ни при чём, но довольно вяло и неубедительно, заставить его признаться будет несложно. И наверняка кто-то видел, как он отвозил тело в лес... — Сэр, — Дэн подошёл к нему, присел рядом на поваленное дерево, — мне заехать к её сестре? — Да, непременно. Расспроси её хорошенько, она часто у них бывала. И обрати внимание на мелочи. Какие мелочи бесили их друг в друге? Наверняка бывала какая-то ерунда, из-за которой вспыхивали ссоры, вроде как на пустом месте. Выясни это. — Да, сэр. Этот мальчик был смешной. Он изо всех сил пытался понравиться Тому, мечтал сделать что-то такое, чтобы Том его похвалил, даже не просто похвалил — восхитился бы им. Ему было обидно, что его, такого замечательного, не ценят. Это беда современной молодёжи: они все хотят, чтобы их ценили раньше, чем они того заслужат. Путают простое человеческое уважение с высокой оценкой своих достоинств. Ничего, парень, будут у тебя достоинства, будут. Поработай только немножко. Том поднялся. Тело уже упаковывали для того, чтобы увезти. Можно, конечно, сходить к Филипу и дожать его, но Том не хотел. Зачем тратить время и силы? Пусть он помучается, поволнуется, и потом надо будет только протянуть руку и, как сказал поэт, сорвать спелый плод. Если ещё и Дэн добудет нужную информацию, разговор получится очень лёгким и коротким. — Сэр, — несмело спросил Дэн, — а почему тела так часто таскают в лес? Тут же, ну, три дерева и полянка, закопать у себя в саду было бы куда эффективнее. — Романтика преступления, сержант, — ответил Том. — Люди, раньше никогда не совершавшие ничего подобного, думают, что преступление — это что-то такое таинственное, в некотором роде возвышенное. Просто и буднично закопать тело в саду или отправить в компостную кучу — совсем не то. Нужна безлунная ночь, и пугливо, озираясь на любой шорох, везти тело, завёрнутое в холстину, куда-нибудь в лес, подальше от людей, и лопатой — это обязательно! — рыть яму, а потом бежать без оглядки, стараясь не оставлять заметных следов. К тому же так легче забыть. Закопаешь тело у себя под окном, а потом тебе годами будет сниться призрак, стучащий в раму. Люди мнительны. Остальную часть пути сержант Скотт молчал. Том его не трогал. Из дома пахло свежей выпечкой. Кажется, Джойс ставила очередной кулинарный эксперимент, и, кажется, он был на удивление удачным. Том зашёл в дом, снял пиджак и галстук. Почему-то сегодня они ему особенно мешали. Хотелось снять и рубашку, но он увидел на диване в гостиной знакомую сумку и понял: приехала Калли. Улыбнулся, не стал пугать дочь стриптизом престарелого отца, пошёл на кухню поздороваться. Джойс, как выяснилось, вообще не было дома, у плиты хлопотала Калли. — Здравствуй, дорогая, — сказал Том, осторожно обнимая её, чтобы не перепачкаться в муке. — Что ж ты не предупредила, что приезжаешь? Я бы тебя встретил. — И преступники согласились бы отложить на время свои преступные замыслы? — недоверчиво спросила Калли. — Ну уж нет, лучше я сделаю вам с мамой сюрприз, зато гарантированно не буду ждать пару часов на вокзале. Мама, кстати, на заседании Общества здоровых тел, бойся! — Боюсь, — вздохнул Том. — Ты поэтому делаешь пирог? — Он со шпинатом, — засмеялась Калли. — Она растеряется. Шпинат — самая что ни на есть здоровая пища! Ты не беспокойся, вкусно будет. Мясо ты замариновал? — Я. Как раз собирался сегодня приготовить. — Вот и давай. Я его не трогала. Мы ведь разминёмся на кухне вдвоём, правда? Я салат режу. — Режь много! На случай, если мама упрётся. Калли весело кивнула, а Том надел свой любимый фартук, с поросятами в поварских колпаках, и принялся за дело. Он очень любил свою семью. Хотя, конечно, Джойс была, по мнению его родни, не их круга. Причём, что смешно, в этом сошлись бы и Риддлы, и Гонты, если бы тех и других кто-то спросил. Но Том не стал спрашивать. Он просто привёл в дом насмерть перепуганную девчонку и сказал: «Это Джойс, мы решили пожениться». Ему было тогда двадцать два. Он прожил в доме Риддлов достаточно долго, чтобы его успели хорошенько узнать. Его, а не отражение его отца, которое так долго видели в нём дедушка и бабушка. Он всё понимал и не требовал от них слишком многого, но когда они наконец стали различать двух Томов, он испытал невероятное облегчение. Всё-таки других слов, кроме «этот грязный маггл», он для отца не находил. Даже сейчас. Джойс приняли ласково и безоговорочно. Позже, наедине с Томом, бабушка спросила, волшебница ли она. Том сказал правду: да, волшебница, но слабенькая, родители у неё магглы, и к ней относятся с предубеждением. Тогда он ещё думал, что его будущее связано с магическим миром, и надеялся, что сможет заставить других волшебников уважать Джойс. В конце концов, он-то непременно станет богатым и влиятельным! Бабушка кивнула и не спросила больше ничего. Она была очень умной женщиной. Том сам не понимал, как всё получилось. До того, как перед ним открылись двери дома Риддлов, он, конечно, обращал внимание на девочек, но в основном как на полезные связи. Штурмовал неприступную Минерву, потому что она была неприступна. Одаривал снисходительным вниманием слизеринок побогаче. Улыбался молоденьким преподавательницам так, что они краснели. Он не видел ничего зазорного в том, чтобы пользоваться своей красотой и природным обаянием. В приюте его научили, что это помогает выживать. Джойс он заприметил уже на седьмом курсе. Она была младше него, тихая хаффлпаффка, совсем ещё девочка, он даже не думал о каких-то отношениях с ней тогда. Но она оказалась... странной. С ней было интересно общаться, у неё на всё был свой взгляд, своё необычное мнение, которое удивительным образом перекликалось с мнением бабушки. Не было таким же, просто у Тома возникало странное чувство, что они с бабушкой поняли бы друг друга, потому что смотрят на мир под одним углом. Он не помнил, как они встретились впервые и почему начали общаться. Какой-то незначащий вопрос, заданный малявкой старшекурснику, внезапно перерос в беседу. Над Томом даже несмело подшучивали, мол, запал на малолетку. Он отвечал очень резко — для себя тогдашнего. Чтобы заткнулись. Разбивать носы в кровь уже не приходилось, достаточно было взгляда и пары хлёстких слов, и все испуганно замолкали. Когда он закончил Хогвартс, они продолжили общаться. И как-то постепенно, незаметно для него, эти странные отношения переросли в нечто большее. Том не сразу и понял. А когда понял, оказалось внезапно очень просто подойти к ней и сказать: «Джойс, я люблю тебя, я хочу состариться рядом с тобой, давай поженимся». Говорят, обычно парни боятся отказа, когда говорят такое. Он не боялся. Она не отказала. Дальнейшее было делом техники. Джойс совсем не умела готовить, постоянно увлекалась то диетой, то участием в обществе книголюбов, то вышивкой, то оригами. Джойс сетовала, что он слишком много времени проводит на работе, и постоянно убегала на какие-то заседания. Время от времени Джойс находила трупы, становилась свидетельницей краж, узнавала о пропаже людей, болтая в очередном местном клубе. Она была ужасно беспокойной, непоседливой, нервной, совершенно замечательной. Том знал, что любит её до сих пор, и это его очень удивляло. До сих пор. Любить вообще было странно. Он не умел. Так и делал это все годы — неумело. Мясо отправилось в духовку, Калли щебетала про свои успехи на актёрском поприще, он слушал, кивал, задавал вопросы. Кажется, у них это было семейное: делать карьеру в маггловском мире, отнюдь не забывая, что они волшебники. — Да, кстати, видела этого парня, Родольфуса, — говорила Калли, проворно протирая стол, — передавал тебе поклон. — Он всё ещё на таможне? — Да, и, как я поняла, немало продвинулся. Такой щеголеватый, довольный жизнью. Она рассмеялась. Том кивнул. Он помнил Родольфуса, сына своего школьного приятеля Лестрейнджа. Парень маялся, не мог найти себе место в жизни, и в конце концов Том поймал его едва ли не за ухо, когда он шутки ради подворовывал в магазине. Отводил глаза «этим глупым магглам» и с интересом смотрел, как они мечутся и пытаются понять, куда делась бутылка коллекционного вина, они ведь не отходили никуда. Том был очень зол тогда. Прочистил мальчишке мозги как следует, наорал на его отца и мать. С месяц не давал семейству Лестрейнджей покоя, ругался с Родольфусом, никак не желавшим понять, что прожигает жизнь впустую, превращается в ненужный человеческий балласт. Том ненавидел человеческий балласт, мусор, на который уходили чистый воздух, пресная вода и пища, всё то, чего не хватает людям полезным. Конечно, он добился своего. Он всегда добивался своего, когда злился. Пришлось много работать, чтобы научиться делать это и с холодной головой. Родольфус занялся делом, дружественным братским пинком направил на путь истинный младшенького, и в семействе Лестрейндж воцарились мир и благодать. — А как там Алиса? — спросил Том, доставая салатницу. — Ты виделась с ней? — Да, даже на ночь у неё остановилась. Она замуж выходит! За Фрэнка Лонгботтома, такой милый толстячок был, а сейчас, представь, твой коллега. Аврор! Подтянутый стал, плечи расправил. Алиса тоже в аврорат собирается, говорит, хоть видеться с мужем будет. — И то верно, — кивнул Том. — Хорошая идея. Ей эта работа подходит, она егоза. В гостиной зазвонил телефон. Том пошёл туда, а Калли крикнула ему вслед: — Только не уходи! Пожалуйста! Я так хочу с вами обоими посидеть! — Постараюсь, — бросил он и закрыл за собой дверь. Телефонный звонок Джойс ненавидела больше всего на свете. Том её понимал. Она никогда не ругала его, но пару раз, спешно собираясь на работу, он видел слёзы в её глазах. Она старалась плакать молча и незаметно, чтобы Том не воспринял это как упрёк. «У тебя долг, иди», — твердила она, когда он пытался извиняться. Он шёл. — Том Риддл, слушаю, — сказал он в трубку. Там что-то виновато щёлкнуло. — Сэр, констебль Райт. У нас опять... инцидент. Двойное убийство, женщина и ребёнок, убийца маловменяем, а тут пришли и... пытаются его забрать. — Где вы? — Моррисон, третий дом от церкви, вы должны помнить, с жёлтой крышей. — Помню. Сейчас буду. — Том положил трубку и крикнул: — Калли! Дождитесь меня, я совсем ненадолго! Слово даю! Мясо выключи ровно в три сорок! Привычным жестом достав палочку из чехла, он аппарировал. Слово «инцидент» у них было кодовым, и одному богу известно, как выкручивались бедные констебли, чтобы не употреблять его, когда инцидента не было. Но выкручивались. Резкий хлопок заставил обернуться тех, кто застыл красивой композицией в гостиной третьего дома от церкви. Только констебль Райт не шевельнулся: он ждал этого звука. Малиновые мантии, всё ясно. — Леди, джентльмены, моё почтение. Том Риддл, Слизерин. Не будете ли так любезны объяснить, что вы здесь делаете? — Мы исполняем свои обязанности, мистер Риддл, — недовольно отозвался один из авроров, долговязый парень с соломенными волосами, — а вот вы, боюсь, только что нарушили Статут. — Вы ошибаетесь, мистер... — Доуэрти. — Мистер Доуэрти. Кстати, миссис Хоуп же ваша тётушка, я не ошибся? Передавайте ей привет при встрече. Так вот, мистер Доуэрти и прочие, не соизволившие представиться мне леди и джентльмен, я не нарушаю Статут, у меня есть персональное разрешение использовать магию в присутствии моих подчинённых, находясь при исполнении. Можете проверить, печать за номером двадцать два. А сейчас я как раз нахожусь при исполнении и — поразительное совпадение! — констебль Райт является моим подчинённым. И я намереваюсь расследовать то преступление, которое здесь произошло. По какому праву вы собираетесь мне помешать? Доуэрти отвечал нехотя. Том понимал, что его имя, наверное, уже изрядно позабыли в магическом мире, но слово «Слизерин» несло в себе определённую магию: магию связей, подковёрных интриг, шепотков и проблем, незаметно решающихся «по-свойски». Аврор Доуэрти не мог не понимать, что и он может внезапно превратиться в такую проблему, столь легко решаемую. — Здесь убиты волшебники, предположительно волшебником, зафиксировано применение тёмной магии. Это наша компетенция. — Вот как, — очень мягко сказал Том, делая шаг вперёд. Со своими маггловскими подчинёнными он общался, чуть склонив голову, с волшебниками же подбородок сам собой задирался. Надменный староста Хогвартса, осаживавший Малфоя, Лестрейнджа и Эйвери, смотрел на долговязого Доуэрти сверху вниз. — Очень жаль, что вы не изучаете свои инструкции, аврор. Очень, очень жаль. Если бы вы озаботились выполнением этой своей обязанности, то, несомненно, знали бы, что в графстве Мидсомер работаю я. Здесь ваши услуги не требуются, аврор. Если они потребуются, я, несомненно, сообщу об этом в министерство. Впрочем, о чём это я, вы же не читали инструкций. Извольте, я вам объясню. Я, Том Марволо Риддл, магистр тёмных искусств и защиты от тёмных искусств, имею компетенцию расследовать все дела, связанные с магией, и в частности с тёмной магией, а также задерживать, допрашивать и проводить прочие следственные действия с волшебниками на территории графства Мидсомер. Магический контракт о сем подписан между мною и департаментом магического правопорядка в далёком для вас, юноша, тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году. Я понимаю, что для вас это неизвестный факт, но этот дом, в котором мы с вами сейчас находимся, расположен на территории графства Мидсомер. Засим вы и ваши очаровательные спутники можете быть свободны. Я уверен, у вас ещё много дел. Доуэрти и прочие авроры колебались. Том недобро прищурился. — О, да вы, как я посмотрю, здесь не только по служебной надобности? Коррупция в рядах блюстителей порядка? Как интересно! Полагаю, Визенгамот тоже очень заинтересуется. — Вы всё неправильно поняли, — торопливо возразил Доуэрти, окончательно убедив Тома, что всё он понял правильно, — просто мы здесь по приказу госпожи замминистра. Именно здесь, понимаете? Мы должны задержать опасное существо, угрожающее безопасности магглов... — Какое ещё опасное существо? — Меня это, значит, — раздался голос от двери. Том скосил туда глаза: там стоял растрёпанный человек лет тридцати на вид, тёмно-русый, среднего роста, в мятом клетчатом костюме, изрядно заляпанный кровью. Руки его сковывали наручники, и рядом с ним маячил констебль. — Это я опасное существо, мистер. Да пусть забирают, не всё ли равно. — Отнюдь, — холодно возразил Том. — Это моя территория, и я не позволю подвергать сомнению полноту моих полномочий. Будьте любезны доложить госпоже замминистра, что я воспротивился её приказу. Пусть она лично мне его отдаст. Полагаю, если он законен, её не затруднит это сделать. — Хорошо, — почти огрызнулся Доуэрти, — но будьте уверены, мистер Риддл, я проверю ваши полномочия, и если окажется, что вы обманули нас, вы об этом пожалеете. — Проверяйте. Авроры раздражённо вышли через заднюю дверь, и все услышали приглушённые хлопки. — Те двое так и молчали всё это время? — невозмутимо спросил Том у констебля Райта. — Да, сэр. Как воды в рот набрали, сэр. — Вы молодец, что успели позвонить, констебль. — Спасибо, сэр. Я хорошо запомнил то, чему вы нас учили. Инструкция номер одиннадцать дробь три, о недопустимости применения магии к сотрудникам маггловского правопорядка без особой нужды. Они колебались. Том кивнул. — Что-то здесь нечисто, слишком много они колебались. — Вы тоже заметили, сэр! — Констебль на миг просветлел лицом, потом снова помрачнел. — Тела там, сэр. В спальне. Том снова кивнул. Тяжёлый запах крови он чувствовал и с того места, где стоял. И растрёпанный человек в наручниках чувствовал его тоже: у него нервно подрагивали ноздри, бегали глаза, всё время возвращаясь к той стене, за которой, судя по всему, и находилась спальня. — Расскажите мне, что случилось, — попросил его Том. Тот опустил голову, зыркнул исподлобья на констеблей. Том прикрыл глаза, и констебли дисциплинированно вышли и закрыли за собой дверь. Человек тяжело опустился на пол — похоже, ему было тяжело стоять. — Я оборотень, — просто сказал он. — На полнолуние меня всегда запирали в клетке, она в подвале стоит. А тут я вырвался. И... — Это была ваша семья? — Да. Жена и дочка. Ну, то есть, она не моя дочка была, просто это неважно. Кэти овдовела, им тяжело жилось, иначе бы я не полез... Им правда было тяжко. Со мной легче, даже несмотря на... Я работал, нерегулярно, конечно, но как мог. В деревне не знали. Кэти говорила, что я напиваюсь дома, вроде как у меня когда-то в полнолуние родители умерли, и я... Ну, это правда в общем, про родителей. Их оборотни разорвали, а меня погрызли просто. — Как вы вырвались? — Не знаю. Я в себя пришёл утром, кругом кровь... — Полицию вы вызвали? — Нет, соседи, наверное. Я... наверное, выл. Когда увидел... их. Тела. Том задумался. — Хорошо, сейчас мы сделаем вот что. Я осмотрю подвал, вашу клетку и спальню. Вас, уж не взыщите, отвезут к нам. Есть кому заняться похоронами, кроме вас? — Нету никого. Соседи разве что. — Хорошо, этот вопрос я решу. С викарием поговорю, в конце концов. Скажите, когда-нибудь раньше вы вырывались из клетки? — Никогда. — А ваши жена и дочь всегда оставались здесь на полнолуние? Ну, я имею в виду, вы, наверное, немало шумели, они не уезжали никуда на это время? — Не, из подвала сюда не слышно ничего. — Совсем ничего? — Совсем. Кэти заклинание наложила. — Я понял, спасибо. Простите, что вынужден вас расспрашивать. Оборотень поднял голову, посмотрел на него дикими глазами. — О чём вы? Я же их убил, понимаете? Убил! Я... Он снова уронил голову и глухо зарыдал. Том подумал, что именно это должно было бы произойти в сценарии мелодрамы или остросюжетном романе, но быстро отогнал эту мысль. Любой на его месте, наверное, реагировал бы так же. Это нормально. Он любил свою семью, может быть, в той же мере, как Том — свою. Ему больно. Всё естественно. С болью у Тома тоже были сложные отношения, и постоянно приходилось себе напоминать, как это бывает у обычных людей. Не то чтобы он не испытывал боли, вовсе нет. Просто относился к этому иначе. В приюте к боли привыкаешь, очень быстро начинаешь в ответ на неё не скулить, а скалиться и рычать, а если боль слишком сильная — бросаться на обидчика. Том помнил, как на заре своей полицейской карьеры, ещё в бытность констеблем, должен был догнать и задержать преступника, а сил явно не хватало, он задыхался, хватал ртом воздух. Мысль о том, что сейчас он проиграет, разозлила его, и он достал палочку и полоснул себя по руке режущим заклинанием. Тело сразу перестало чудить, собралось и бросилось вперёд. Преступника он догнал, но пришлось объясняться перед начальством: кто его ранил да при каких обстоятельствах. Тогда Том сказал правду: не смог придумать ничего лучше. Это было не самым правильным решением, но что уж поделаешь. Какое-то время за ним присматривали, словно за психическим, который может себе навредить. Впрочем, что уж там, он таким и был тогда. Том решительно встал и отправился в подвал. Констебли подскочили, выслушали его распоряжения, покивали. Том спустился вниз и плотно притворил за собой дверь. Он хотел побыть здесь один, в конце концов, все необходимые фотографии констебли уже сделали. Нечего бояться, что передвинешь что-нибудь важное. Клетка была довольно старая, но очень крепкая. Толстые прутья слегка погнуты, оборотень ведь бился в них всем телом, пытался раздвинуть лапами, грыз. Но они не просто выдержали: было хорошо видно, что они готовы выдержать ещё многое. Несколько лет этот оборотень проводил здесь каждое полнолуние, и всё было хорошо. Что же случилось? Том внимательно осмотрел замок и, поджав губы, недовольно покачал головой. Замок и правда оказался погнут, но Том мог поклясться: он всё ещё был достаточно крепок. Похоже, кто-то пытался его открыть, и когда язычок уже поехал в сторону, оборотень ударился в дверь. Именно в дверь — не потому ли, что перед ней стоял человек? Мясо, кровь, добыча. Приоткрытый замок, конечно, не выдержал, и оборотень вырвался. А потом... Что было потом? В подвале крови не было. Он никого не убил тут. Убежать человек, приоткрывший замок, не успел бы. Значит, он дизаппарировал. Выпустил оборотня и дизаппарировал, а тот, потеряв голову от близости тёплой плоти, бросился наверх... Том медленно пошёл вперёд. У оборотня тонкое обоняние, но здесь ведь защитные чары, мог ли он учуять женщину и ребёнка? Или бежал по единственному возможному пути? Дверь в кладовую прочно заперта. Следов когтей на ней нет: он и не пытался прорваться сюда. Но из подвала тоже ведёт тяжёлая, плотно закрывающаяся дверь. Том внимательно осмотрел её. Следов когтей нет. Мог ли он просто сильно удариться в дверь и... Нет, нет, исключено. Дверь открывается внутрь, а Тому пора домой, расслабиться с женой и дочерью и перестать делать такие глупые ошибки. Дверь была открыта. Это однозначно, иначе бы оборотень не выбрался отсюда, не используя ни когтей, ни зубов. Итак, его выпустили, приготовив всё. А что в это время делали Кэти и ребёнок? Когда открыли дверь, неужели до них не стали долетать звуки? Том поднялся по лестнице — вот здесь уже были следы когтей: оборотень оскальзывался на ступенях, путался в лапах. Вот он выбрался и побежал по коридору... Покрутился на месте, принюхиваясь... И бросился в спальню. Том толкнул дверь, та жалобно скрипнула и чуть не упала внутрь. Сорвал с петель, подумать только! Здесь, конечно, запах человека уже был очень силён, и сдержать оборотня могла бы разве что каменная стена. Том зашёл внутрь, морщась от невыносимо сильного запаха крови. Она была везде. На стенах, на полу, на окнах и потолке. И, конечно, на телах, которые уберут отсюда после того, как на них посмотрит старший инспектор. Соберут по кусочкам. Они успели подпереть дверь стулом и пытались выбраться в окно, но оборотень оказался быстрее. Он настиг женщину возле окна, она явно поднимала раму, он ударил... Плеснула кровь. Девочка метнулась к двери, он отреагировал на движение. Умная девочка была, не к матери бросилась, а бежать. А что было дальше? Он убил их, и сразу после этого встало солнце? Так и должно было случиться, или тот, кто выпустил его, надеялся, что оборотень выскочит из дома? Нет, он очень хорошо всё рассчитал, наверняка и это тоже было посчитано. Оборотень должен был убить женщину и ребёнка. Зачем? Информации явно не хватало. Что ж, придётся опять ехать в министерство, разбираться, что там у них происходит... — Констебль Райт! Вы на месте? — Да, сэр! — Прекрасно. Убирайте тела, я здесь закончил. Завтра мне надо будет уехать в Лондон, но максимум к послезавтрашнему утру я вернусь. — Да, сэр. — До свидания, констебль. Вы сегодня отлично сработали. — Спасибо, сэр! Сияющий констебль отдал честь, а Том зашёл в ванную, осмотрел себя в большое зеркало, убедился, что на нём нет крови, и аппарировал домой. Джойс и Калли наверняка заждались. Что такое семейные обеды и зачем они нужны, его научили, конечно, дедушка с бабушкой. Он долго не понимал и считал это их блажью, но постепенно проникся. В конце концов, почему бы не получить странное, ни с чем не сравнимое удовольствие, пока он их не убил? Когда его официально забрали из приюта, он решил, что немного повременит с убийствами. Ведь его признали внуком формально, а это значило, что, если у Риддлов нет других наследников, после их смерти и дом, и вообще всё их имущество отойдёт ему. Но торопиться было нельзя. Сперва Том должен был выяснить, точно ли других наследников нет, и сделать так, чтобы каждая собака в округе могла подтвердить: отношения в семействе Риддлов были тёплые, родственные. Том очень хорошо знал, что убийца за убитыми не наследует. Это ему было не нужно. Для всего этого семейные обеды, а желательно ещё и завтраки с ужинами, были просто необходимы. И выспросить можно ненавязчиво, и приучить к себе. Да и прислуга всем расскажет, как мило они беседуют каждый день. Сначала было ужасно неловко. За столом всегда было пустое место, оно буквально ощущалось, притягивало взгляд, над ним сгущался воздух. Место того маггла, которого эти двое так ждали. Он был на войне, и они ждали весточки от него, каждый день перебирали почту, как будто письмо с фронта могло затеряться среди счетов. Они ждали его так сильно, что Том ни словом не обмолвился о своей ненависти. Они не заслуживали этого. Он их, конечно, убьёт, но мучить слишком сильно не станет. Они были с ним достаточно милы, в конце концов. Иногда он думал: если бы их сын не был сейчас там, откуда можно не вернуться, приняли ли бы они его? Скорее всего, нет. Скорее всего, отмахнулись бы от сына уродливой дурочки, возомнившей себя женой их обожаемого наследника. Но он был на войне, красивое слово «лётчик», а им было невыносимо тоскливо без него, одним, осиротевшим. Том был невероятно похож на отца, это ему сказал ещё Морфин. Одно только его лицо скрашивало дни его дедушке и бабушке. И ради того, чтобы видеть его, прикасаться к нему, говорить с ним — человеком с лицом их сына, — они готовы были на многое. Например, приютить его в своём доме. Его это устраивало. Питались они, конечно, скудно, но не сравнить с приютской пайкой. Его никто не шпынял, не обзывал ненормальным, не отправлял в карцер за любую мелочь, даже если он не имел к ней отношения. На него просто смотрели. И очень часто называли по имени. Иногда они ссорились, особенно с дедом. Том был вспыльчив, его дед — запальчив, и нередко они сшибались взглядами, готовые наговорить друг другу много лишнего. Первым всегда сдавал назад дед. Он смотрел в лицо своего внука, вспоминал сына в лётной форме и обмякал, иногда посреди резкой фразы. Говорил негромко: «Да, мой мальчик, делай как знаешь». И Том с удивлением чувствовал, что больше не злится. Это было странно. Он не привык не злиться. Бабушка была мягче, тихая добрая женщина, которую было не за что ненавидеть, кроме разве что того, что она отчаянно любила сына. Иногда что-нибудь напоминало ей о нём особенно ясно, и она могла расплакаться и убежать в сад. Как понял Том, сад был её защитным местом, где она могла выплакаться в уединении. Ходить за ней туда было нельзя. Однажды, пока она плакала особенно долго, Том зашёл в её спальню и решительно открыл шкатулку, где она держала нюхательные соли и прочую ерунду. Он готов был нарушить запрет и успокоить её наконец, а то ведь сердечный приступ опять начнётся, как третьего дня. Запреты, подумаешь... Они не для него. Соли нашлись не сразу: закатились в дальний угол большой шкатулки, где миссис Риддл, похоже, хранила все памятные вещи, которые накопились у неё за долгие годы. Том нервно перерывал старые письма, засохшие листки, пуговицы с первого бального и со свадебного платьев... И почти на самом дне, тщательно спрятанную, нашёл ту самую бумажку, крохотную, почти записку, которую так боялись получить все соседи. Там было написано: «С прискорбием сообщаем вам, что ваш сын, Том Риддл, 12 мая сего года трагически погиб, исполняя свой долг...». Комната дрогнула и покачнулась у него перед глазами. Накатила и схлынула ярость: пролить эту кровь не удастся больше никогда. И он наконец понял. Он мог приползти к ним пьяный, оборванный, в струпьях и коросте. Он мог сморкаться в занавески и лить пьяные слёзы, перемежая их площадной бранью. Это не имело бы значения для этих двоих, раздавленных горем и внезапно окрылённых нежданной надеждой. Он был всем, что осталось от их сына. Осколком, тенью, отражением, но он был. А Тома, любимого Тома, которого они так обожали, — не было. Пусть вместо него останется хоть этот ублюдок, он милый, в конце концов. Они ведь были так одиноки. Каждый день ждали письма, точно зная, что оно не придёт. Или, может, надеясь на ошибку, молясь каждый вечер и каждое утро, чтобы она случилась, ошибка, чтобы их мальчик вернулся к ним. Тогда, наверное, и внучка можно будет попросить на выход, а пока они совсем одни, у них больше нет никого. Садовник да старая кухарка, разве это считается? Том изумлённо прислушался к себе. Ему было их... жаль? Это так называется? Нюхательные соли наконец нашлись, прервав его странные размышления, и он, решительно вздёрнув подбородок, отправился в сад. Бабушка, конечно, плакала там, уже держась за сердце. — Бабушка! — негромко позвал он. — Вам нужна помощь. Пожалуйста, попробуйте успокоиться. — Да что я... Да зачем я... Зачем я теперь? — прорыдала она. — Для чего всё это, Томми? Для чего я? Он помолчал, не зная, что ответить, а потом как будто кто-то шепнул ему странные, непонятные слова. — Для меня, бабушка. Я ведь с рождения совсем один, сирота приютская. Неужели я не заслужил вас, ну хоть ненадолго? А дедушка? Ему каково без вас будет? Дом совсем пустой станет... Она подняла голову, посмотрела на него, как будто видела впервые, и тихо, но очень чётко произнесла: — Ты прав, мой мальчик. Я вас не брошу. Не должна бросать. Том думал, станет легче, но не стало. Теперь он знал правду, и знал, что они оба знают её, но говорить об этом было нельзя. Приходилось вести себя так, как будто все трое продолжают ждать с войны того, кто не вернётся никогда. Сгущался воздух над пустым местом. Стояла там пустая тарелка. А потом что-то случилось. Том так и не понял что. Тарелка всё так же стояла, но была чем-то вроде вазы с цветами: ну, стоит и стоит. Дедушка и бабушка перестали бросать на то пустое место тягостные взоры, и мёртвый человек-которого-нет перестал маячить неприятной тенью на их семейных обедах. Когда настала осень, Том впервые почувствовал, что не хочет уезжать в Хогвартс. Ему было что делать здесь. Он был нужен этим двоим, их нельзя было бросать! Снова оставлять одних в большом доме. Он был нужен. По-настояшему. Но они оба решительно сказали: поезжай. Пиши нам, мы станем писать тебе, как это правильно делается? Том съездил в Лондон, купил им сову, тысячу раз пообещал присылать письма раз в неделю. И уезжая, ясно понял: это и называется «семья». И у него теперь это было. Прошло уже много лет, и он обзавёлся другой семьёй, которая, правда, видела его прискорбно редко. Он уже знал, как это — любить, хотя любовь по-прежнему давалась ему непросто. И никакой оборотень, разорвавший на части двух, четырёх, хоть сто человек, не испортит ему сегодняшний вечер! Том покрутился перед зеркалом в прихожей. Всё вроде было нормально, опрятен, красив, хоть куда мужчина, пусть и шестой десяток уже разменял. Можно идти к дамам. — Джойс, милая, я дома! — он зашёл в гостиную, откуда слышался голос жены. — Прости, дорогая, спешил как мог. — Милый. Она тепло улыбнулась, подошла к нему, поцеловала в щёку. Она понимала, чего ему стоило вернуться домой в самом начале расследования. — Тебе точно не нужно идти, Том? Мы с Калли можем и вдвоём посидеть. — Вот уж нет! Я хочу видеть обеих моих любимых женщин одновременно. По лицу Джойс пробежала тень. — Том, по дороге домой я зашла на кладбище, могила бабушки заросла, надо поправить. Там сорняки какие-то уже на памятник лезут. — Да, на выходных схожу. — Сходим, — строго поправила Джойс. — Это не только твоя бабушка. Странное дело, но как-то само собой действительно вышло именно так. Бабушка Тома привыкла к невестке, они, как он и надеялся, нашли общий язык, и в этом доме очень редко звучали слова «миссис Риддл»: дамы называли друг друга исключительно по имени. — Калли, дорогая, ты не уснула за столом? — Том поцеловал дочь в макушку. — Я? Да ни за что! Такое редкое зрелище, родители вместе, я должна запечатлеть это в памяти! Папа, ты великий мастер, мясо вышло превосходно. Садись скорее, а то я допробуюсь, что там не останется ничего. — Нет-нет, дорогая, мы не дадим тебе много есть! Рассказывай немедленно все новости! А мы поедим, пожалуй, да, Джойс? Они смеялись, Калли рассказывала о своём житье-бытье, Том и Джойс нахваливали её кулинарные таланты, и всё было так хорошо, так светло, так радостно. Том совсем выбросил из головы все эти трупы... А потом как-то благостно, довольно подумал: «У меня лучшие в мире жена и дочь». И его накрыло. У того оборотня тоже были любимые жена и дочь, наверное, он тоже считал их лучшими в мире. Смеялся их шуткам, обнимал нежно за плечи, они собирались вместе за столом. А потом кому-то зачем-то понадобилось, чтобы они умерли, и семейное счастье, такое же, как у самого Тома, разлетелось вдребезги. У него тоже есть жена и дочь. А значит, нет ему покоя, пока он не поймает того ублюдка. — Том? — донёсся откуда-то издалека взволнованный голос Джойс. — Том, с тобой всё хорошо? Он знал, о чём она спрашивает: нужна помощь или старший инспектор полиции просто задумался над делом. Том серьёзно посмотрел на жену и обнял. — Нет, милая, не всё хорошо. Просто меня вызвали... Там погибли жена и дочь одного человека. И я посмотрел на вас и вдруг... Пустое, дорогая. Бывает. — Волшебники, да? — тоже серьёзно спросила Калли. Том посмотрел на неё удивлённо, и она пояснила: — Ну, ты эмоционально реагируешь, когда убивают волшебников. — Серьёзно? Никогда не замечал за собой. — А что в этом странного? — пожала плечами Джойс. — Нас мало, и ты сразу примеряешь на себя. И потом, сколько раз уже было, что волшебников убивали именно из-за того, что они волшебники? Только за последний год по Британии, кажется, три случая. Сразу думаешь: а может, и здесь? А может, мы следующие? Том поморщился. — Это всё из-за дурацкого Статута. Его всё равно невозможно не нарушать, магию не скроешь, на дворе не восемнадцатый век. Если бы люди знали, что представляют из себя волшебники, если бы не было этого флёра таинственности и неизвестности, таких убийств стало бы меньше. Впрочем, довольно об убийствах. Простите, это я первый начал. Джойс поднялась и стала разминать ему плечи. — Ты сквайр, — сказала она, как будто бы это всё объясняло. Хотя, что уж там, объясняло. Это была дедушкина блажь: «Я сквайр, я должен оберегать этих людей, я отвечаю за них». Ни за что он, конечно, в реальности не отвечал и мало кого был способен оберегать. Но к нему приходили за советом, и он чувствовал свою значимость. А потом они с бабушкой умерли, как в сказке, в один день. Уснули обнявшись, как всегда, и не проснулись. Том велел не разнимать их объятия, просто сделать гроб на двоих. Памятников, правда, поставили два. И он, как и мечтал когда-то, вступил в права наследования. И вот тогда Том понял, как это, когда дом опустел. Ведь от бабушки и дедушки не осталось даже портретов. Он хотел уехать отсюда навсегда, поселиться в магическом мире, открыть магазин с какой-нибудь ерундой или заняться чем-то ещё, столь же бессмысленным, но внезапно к нему стали приходить люди. Спрашивать совета, просить помочь. Как будто вместо дедушки теперь был он. И тогда он сказал старшему инспектору Престону: «Сэр, простите за глупое беспокойство, я передумал. Я не буду никуда уезжать». Всё это было так глупо. Но он и правда чувствовал себя сквайром — как будто за этим словом, как в древние времена, что-то стояло. Как будто он был что-то должен этим людям. Пойти в полицию его, конечно, уговорил дед. Временно, как он сам говорил. «Чтобы люди поскорее к тебе привыкли. Не нужно им говорить, что ты... Просто пусть привыкнут тебя видеть». Интересно, он предвидел, что всё так повернётся? В общем-то, неважно уже теперь. В министерство Том явился рано утром. «Цель вашего посещения?» — спросил его ненастоящий женский голос. «Надрать задницу бездельникам, не выполняющим инструкции», — мрачно буркнул он. Ни на секунду не сомневаясь, что именно это, слово в слово, будет написано на полученном жетоне. В Атриуме, как обычно в это время, царило оживление. Примерно процентов восемьдесят сотрудников министерства, как всегда, опаздывали на работу и не сильно переживали по этому поводу. Людской поток неспешно тянулся к лифтам, и Том встроился в него, поглядывая по сторонам и слушая, о чём говорят люди. — О, Том! — раздался сзади голос. — Рад тебя видеть! — Здравствуй, Джеремия. — Том обернулся, аккуратно пропуская людей, и пожал руку Эйвери. — Как здоровье Аманды? — Спасибо, отлично. А твои девочки как? — Всё хорошо. Пока, по крайней мере. Но, представь себе, на мои охотничьи угодья кто-то претендует. — Да что ты говоришь? Они шли к лифту, и Том зорко отслеживал, кто из идущих рядом прислушивается к их неспешной беседе. — Вообрази, вчера явились авроры и пытались забрать преступника, которого я и допросить-то не успел! Эйвери, старинный школьный приятель, понимал Тома с полуслова. Он нахмурился и недовольно покачал головой. — И это невзирая на полученные тобой привилегии? Неслыханно! — Я бы назвал это скорее моим одолжением магическому миру, нежели привилегиями, но по форме ты, несомненно, прав. Хотя, знаешь, мне показалось, что эти молокососы, на которых я вчера потратил своё время, вообще не знали, что у меня какие-то там привилегии имеются. И имя моё, похоже, слышали впервые. — Совершенно недопустимо для служителей закона и правопорядка! Надо поставить им на вид! — Ты прав, друг мой, ты прав. Впрочем, что это мы всё обо мне да обо мне, давай о тебе поговорим. Расскажи скорей, какие новости прошли мимо меня? Они вышли из лифта, и Джеремия распахнул перед ним дверь своего кабинета. — Проходи, друг мой, и поболтаем, как в старые добрые времена. — Когда дверь закрылась за его спиной, Эйвери добавил уже нормальным тоном: — Минут пятнадцать-то у тебя есть? Господин глава департамента магических игр и спорта обустроился с комфортом. У него был большой кабинет с сетью порталов, выходящих на все квиддичные поля Британии, удобный стол, на котором стоял графин в форме большого снитча, и неудобные кресла. Том их никогда не занимал: посидеть можно было и, собственно, на столешнице, и на подоконнике, и, когда они были моложе, на полу тоже было вполне удобно. Сейчас суставы уже не те. Подумав немного, Том присел на край стола. Взял предложенное печенье. — Если нужно, и больше есть. Я должен разобраться, что происходит, Джей. Вкратце история такова: в одной из моих деревень жил оборотень, женатый на вдове с ребёнком. Каждое полнолуние он проводил в крепкой, надёжной клетке, но однажды некто выпустил его, и бедолага очнулся над двумя трупами. И почти сразу же по приказу госпожи заместительницы министра на месте возникли авроры и попытались оного оборотня у моих людей забрать. Понимаешь, к чему я веду? Их никто не вызывал. Волшебников в той деревне больше нет. Однако они явились, зная, что убитые — волшебники, что их убийца — предположительно волшебник, и что на месте преступления применялась тёмная магия. Откуда бы, интересно? — Понимаю тебя, — задумчиво протянул Эйвери. — Погоди-ка, дай сообразить... Полагаю, здесь копают или под Лестрейнджа, или под старину Дамблдора. Или под обоих. — А Дамблдор-то сюда каким боком? — изумился Том. С Лестрейнджем всё было более-менее ясно: именно он в своё время составил Тому протекцию и добился для него неслыханных полномочий. Если попытаться поколебать позиции всех его протеже, и его собственная позиция может стать неустойчивой. Эйвери поморщился. — О, он вбил себе в голову дурацкую идею о том, что дети-оборотни могут учиться в Хогвартсе, при соблюдении определённых условий, конечно. Буквально пару месяцев назад стало известно, что он втайне от всех провёл такой эксперимент, и один оборотень в этом году закончил Хогвартс. Как ты понимаешь, все возмущены: как это так, нам не сказали, наши дети могли пострадать! Кого ещё он в школу примет? Не исключено, что кто-то запустил кампанию по дискредитации оборотней: это уже третий инцидент с их участием за последние восемь недель. — Ещё версии? Эйвери задумался. — Ну, ещё не исключено, что хотят подставить аврорат. Обвинить в некомпетентности. — Хм, а ты знаешь, может быть. Там каких-то совсем бестолковых прислали, я сказал им, что магистр тёмных искусств, а они и бровью не повели. Как будто у нас в Хогвартсе каждый год диссертации по ТИ защищают и мне не пришлось ради этого мариноваться в Дурмштранге два года. — Ну не ворчи, Том, не ворчи. Два года в Дурмштранге — хороший опыт, жаль, мне нельзя. — Да уж, в министерстве не поймут. Ладно, друг мой, скажи-ка мне, у кого самые полные в Британии списки оборотней? Кто мог знать об этом парне? — В департаменте оборотнями заведует Пруэтт, этот, как его, путаюсь в них вечно... Дэвид. Надо у него спросить, я сегодня же это сделаю, да что там, сейчас же. Послушай, Том, ты упомянул тёмную магию... А она там действительно применялась? Том фыркнул. — Понятия не имею. Я магистр тёмных искусств, а не гадания по внутренностям. Там оборотень превращался, Джей, это само по себе всплеск тёмной магии. — Никем не отслеживаемый. — Джей, я тебя прошу! Что у нас отслеживается, кроме детских волшебных палочек? У меня три авады за последние пятнадцать лет, думаешь, ко мне приходили с вопросами? Никто ни о чём не знает, можешь мне поверить. Только когда сообщают свидетели. А там из свидетелей мог быть только тот, кто выпустил оборотня. — А если это он и был? — спросил Эйвери, с интересом глядя Тому в глаза. Том задумался. — Кажется, мне надо поговорить с господином министром. И с госпожой Буллстроуд заодно. Эйвери не предложил ему потом зайти выпить чаю, и Том чуть улыбнулся, поймав себя на том, что отметил это. Да, в Мидсомере позвали бы. Но в Мидсомере он был «наш сквайр», а не странный оборванец, непонятно как попавший на факультет чистокровных и заставивший заплатить кровью каждого, кто усомнился в его праве там находиться. Эйвери готов был сделать для него многое, но желательно, чтобы при этом Том держался подальше от него, его дома и его семьи. Трое милых чистокровных деток, помнится, у Джеремии Эйвери, сын и две дочки. Младшая ещё не закончила Хогвартс; а как, интересно, сам Эйвери и его супруга отнеслись к тому, что в школьных стенах учился оборотень? Том шагал по коридорам министерства, ловя на себе заинтересованные взгляды: почтенный волшебник в дорогой, чуть старомодной мантии, с массивным золотым кольцом на пальце — всего одним, но из-за этого оно бросалось в глаза — и с говорящей зелёной лентой на рукаве. Даже незнакомые слизеринцы, завидев её, здоровались, снедаемые любопытством, но вежливые. Знакомый голос заставил его повернуть голову, так что когда разъярённая Вальбурга Блэк выскочила из-за поворота, он успел уклониться от столкновения. — Я мать, я имею право знать, где мой сын! — возмущалась она. — Как вы смеете! О, Том, здравствуй, каким ветром тебя занесло к нам? — Здравствуй, красавица, ты всё так же хороша в гневе. Иду к министру, надо обсудить кое-что. У тебя, я смотрю, семейные заботы? Вальбурга фыркнула. — Безобразие у меня семейное! Сынок изволил сбежать из дома, а мне отказываются говорить, где он, представляешь? — Представляю, — согласился Том. Зная Вальбургу, он бы тоже не говорил ей как можно дольше обо всём, что ему довелось узнать. — Да, Том, раз уж ты здесь. Я всё хотела сказать, да случая не представлялось, а слать сову в эту вашу маггловскую глушь... Я не знала, как это воспримут там, у вас. В общем, Том, где-то неподалёку от тебя, я смотрела по карте, поселился такой себе Уолтер Макгавейн. Я не могу утверждать наверняка, но у меня есть подозрение, что это именно он совершал преступления, о которых у нас тут в прошлом году все шумели. Некто забирался в дома к магглам и, используя магию, грабил их. Ты знаешь, я без особой надобности не лезу в чужие дела, но у этого Макгавейна в доме было слишком много маггловских вещей, и я подумала, что тебе вряд ли нужен такой сосед. — Спасибо, Вальбурга, непременно присмотрю за ним. — И, к слову, Том, если ты станешь появляться здесь почаще, наверняка выяснится, что ещё многие давно хотели тебе что-нибудь сказать, да случая не представлялось. — Ты, конечно, права, как всегда. Постараюсь заходить почаще. Двери лифта закрылись, отделив Тома от Вальбурги. Здесь, в министерстве, почти ничего не изменилось, даже ковры в коридорах остались те же, как во времена его юности. На первом этаже, как обычно в это время, было тихо. В такую рань к министру приходили редко. Слегка поколебавшись, к кому идти сначала — к Гарольду Минчуму или его заместительнице, Луизе Буллстроуд, — Том всё же толкнул дверь, на которой висела табличка «Министр магии». — Доброе утро, мисс, — сказал он молоденькой белокурой секретарше, — будьте так добры, сообщите господину министру, что пришёл Том Риддл и хочет с ним поговорить. Дверь в кабинет министра с шумом распахнулась. — Мистер Риддл! Ваш ли голос я слышу? — воскликнул министр, появляясь на пороге. — Проходите, прошу вас, вы очень кстати. — Здравствуйте, мистер Минчум, — Том с улыбкой протянул министру руку. — Надеюсь, мы с вами сможем сказать друг другу что-нибудь приятное. Секретарша осталась по ту сторону тяжёлой двери, а мимо Тома пролетел чайник и стал деловито наполнять чашку, возникшую на краю стола. Не дожидаясь ещё более внятного приглашения, Том сел. Здесь кресло для посетителей было восхитительно удобным. — Господин министр, я так понимаю, кто-то в министерстве зафиксировал применение тёмной магии на моей территории. Я бы хотел знать об этом все подробности. Видите ли, на этом месте превратился оборотень, и все следы оказались стёрты. — Я понимаю, мистер Риддл. И вы, конечно, хотите знать и то, о чём так любезно умолчали: почему на, как вы выразились, вашу территорию явились авроры, не поставив вас в известность. Позвольте, я вас всё объясню. У той девочки, которую разорвал оборотень, уже были проявления магии, и, как вы понимаете, в маггловском районе это не могло не быть замечено. Так как закон не нарушался, вас не поставили в известность, однако сотрудники министерства были вынуждены стереть паре магглов память, сделать замечание родителям ребёнка, не озаботившимся поставить на дом защитные заклинания, и, собственно, поставить эти заклинания. Именно поэтому применение тёмной магии было зафиксировано. А дальше произошла прискорбная ошибка: получив сигнал, авроры не отследили, к какому району он относится. Их действительно послала туда мадам Буллстроуд, обычной служебкой, взаимодействие департаментов у нас, к сожалению, всё так же далеко от совершенства, как и раньше. Надеюсь, мои объяснения вас удовлетворят. — Отнюдь нет, господин министр. Я получил информацию, но я не удовлетворён. По сути министерство нарушило магический контракт, не поставив меня в известность о том, что произошло. — Но это не по вашей... — Я выслушал вас, господин министр, теперь извольте выслушать меня вы. Я не допускаю мысли о том, что министр магии не ознакомлен со всеми магическими контрактами, которые подписаны его предшественниками и главами департаментов. Это было бы настолько вопиющей некомпетентностью, что я ни на миг не позволю себе предположить, будто бы такое возможно. Следовательно, вы знаете, что о любом магическом воздействии ваши сотрудники обязаны ставить меня в известность. — Мистер Риддл, — устало сказал министр, — вы же умный человек и должны понимать, что существуют интересы высшего порядка, когда, например, проводится секретный рейд, или из соображений борьбы с коррупцией не разглашается, что сотрудники взяли на контроль какую-то запущенную проблему. Подобные операции имеют приоритет и оговариваются как исключения. Мне жаль, что это ущемило именно ваши полномочия. Терпение у Тома лопнуло. Он ненавидел, когда ему врали, ещё и так неумело, и просто встретился глазами с этим, в общем-то ещё довольно молодым, человеком. В голове замелькали образы, эмоции, обрывки воспоминаний. Страх, гнев, нежелание мириться с тем, что его не принимают всерьёз, торжество, предвкушение, страх... Том медленно кивнул. — Я вас понял, господин министр. Надеюсь, впредь мы с вами не станем тратить время друг друга впустую. Я убеждён, у вас побольше важных дел, чем у меня, ведь на ваших плечах вся магическая Британия. «Население которой в десять раз меньше населения мидсомерских деревень, не говоря уже о городах», — не добавил он, откланиваясь. И, не давая министру времени для манёвра, отправился к мадам Буллстроуд. Госпожа заместительница министра занимала соседний кабинет, а служебки здесь летали быстро, так что нужно было торопиться. Том прорвался мимо обалдевшей от его наглости девочки, явно только что из Хогвартса, и едва сдержался, чтобы не рявкнуть на раскудахтавшуюся Буллстроуд. Она не отличалась особым умом, он помнил. Не то чтобы это упрощало ему работу. — Я пришёл не ругаться с вами, а помочь вам, — сказал он, чуть повысив голос, чтобы перекричать гневную замминистра. Она умолкла прямо посередине очередного «Да как вы смеете?!» и посмотрела на него ошарашенно. — Вас пытаются подставить, а вы этого не видите, потому что все против вас! Мне со стороны виднее, и я пришёл к вам, чтобы спасти, а вы на меня кричите. Я отчётливо вижу, как вашими руками пытаются сделать грязную работу, а потом отправить вас в отставку. Послушайте, мы с вашей матерью были друзьями, а ваш отец списывал у меня ответы на экзаменах, вы мне не чужой человек! На самом деле её мать он едва помнил, а сама Луиза напоминала ему скорее свою тётку, Амелию Боунс, только та была худощавой, а эта — круглолицей и полной. За Амелией Том когда-то пытался ухаживать, но она уделила ему ровно тридцать секунд, ловко отбрив на глазах у всех. Буллстроуд тогда немало посмеялся, так что ему пришлось потрудиться, чтобы на экзаменах Том дал ему списать хоть что-нибудь. Но он потрудился. Том был совершенно уверен, что оба родителя ни словом не обмолвились дочери, какие отношения их на самом деле связывали с ним. Не такие они люди. Впрочем, а кто из слизеринцев «такой»? — Авроры, дорогая Луиза, — я надеюсь, вы просите мне это обращение, я ведь знал вас совсем девочкой, прелестной милой крошкой — сказали мне и, надо полагать, будут рады сказать всем желающим, что именно вы отправили их нарушать инструкции. А инструкции, уж поверьте мне, были нарушены, и, что много хуже, нарушен был магический контракт. Понимаете, чем это вам грозит? Она понимала. Не нужно было легилиментить, чтобы прочесть это на её лице. Магический контракт, заключённый, по сути, министерством, технически можно нарушить, вот только последствия... На самом деле на должности она может теперь удержаться только чудом, но говорить ей об этом Том не спешил. — Что же мне делать? — пролепетала она. Вид у неё из грозного стал совершенно несчастным. Поверила. А кто бы не поверил? — Прежде всего — помочь найти истинного виновника. Кто велел вам сделать это? Зачем? Если это вовремя выяснить, ответственность можно переложить на него. Луиза Буллстроуд и правда была глупа. Она не понимала, как работают магические контракты, не вникала никогда. Ей казалось, что с ними можно договориться. И как только такие люди делают карьеру в министерстве? Ну нельзя же так откровенно заполонять всё марионетками! Куда они все смотрят? Вершители судеб... — Но мне никто не велел... Я просто получила служебку о том, что внутри дома, на который министерством установлена защита, применяется тёмная магия, и велела аврорам разобраться. Разобраться, не выехать! Они должны были, конечно, сначала проверить... — Но почему служебку прислали именно вам? Вы заместитель министра, это не ваш уровень! Она захлопала глазами. Похоже, подобное происходит с ней постоянно. Она получает сообщения, которые в норме должны получать мелкие клерки, потому что отреагирует на них как надо. Интересно, кому и зачем? — Послушайте, Луиза, — вкрадчиво сказал Том, — объясните мне толком, что здесь происходит? Кто командует этим парадом: Абраксас, Роджер, Гарольд? Я давно уже не слежу за всем этим, у меня свои дела, но вы знаете, что я могу вмешаться. Он смотрел ей прямо в глаза и с интересом наблюдал, как мечется испуганной бабочкой мысль в её голове. И, конечно, знал ответ до того, как она разлепила губы. — Абраксас, — сказала так тихо, как будто их здесь кто-то мог услышать. — Он... не хочет ничего дурного, просто его... беспокоят идеи Дамблдора. Это опасно, и... я согласна, что это опасно и нельзя такое делать, не заручившись поддержкой общественности. Люди должны быть согласны на то, что их дети будут учиться в одной школе с опасным существом! Нельзя такое делать втайне! Но мистер Малфой не хочет ничего дурного! Он просто просил меня присмотреть за оборотнями, не допускать, чтобы они распоясались, вот и всё. Том кивнул. Глухая ярость заворочалась в груди, там, откуда он довольно давно её не доставал. Что ж, милый друг, пришла нам пора поговорить, судя по всему. — Я понял. Луиза, дорогая, я сделаю всё, чтобы помочь вам, даю слово. Спасибо, что уделили мне время. — Простите... — пролепетала она, сама не зная почему. Том кивнул. — Ничего, Луиза, ничего. От мадам Буллстроуд он отправился прямо в Атриум, но по дороге его окликнул знакомый голос, и он медленно обернулся, заставляя себя дышать ровно. Поймал себя на том, что старается выглядеть особенно хорошо, усмехнулся. Ему уже не шестнадцать лет, можно прекратить глупые попытки понравиться. — Здравствуйте, господин директор, — сказал он, глядя прямо в светлые глаза, скрывающиеся за ненавистными очками-половинками. — Как ваше здоровье? — Спасибо, мой мальчик, отменно. А ты как? Я давно не слыхал о тебе, всё ли благополучно? — Да, благодарю вас. — Том силой заставил себя опустить руку, которая уже тянулась поправить причёску, но Дамблдор отчего-то дёрнулся и впился взглядом в... в его манжет, что ли? — Господин директор, вы что-то хотели? — Не то чтобы... Просто поздороваться и узнать, как твои дела, мой мальчик. Знаешь, я очень горжусь тобой. Ты смог сделать то, на что мало кто способен... — Простите? Том смотрел на него и не понимал. Что он несёт? Какие такие достижения ему приписывает старик Дамблдор? — Ты приносишь пользу, мой мальчик! — Он заговорил с жаром, но Том никак не мог отделаться от мысли, что разговаривает господин директор с его рукавом. — Ты приносишь пользу людям, это так прекрасно! Признаюсь тебе, я боялся, что твои таланты... как бы это выразить попонятнее... несколько замкнуты на тебе самом, что ты скорее станешь брать у мира что-то, чем отдавать. Я боялся, что ты можешь стать великим злодеем, Том, и я так счастлив, что этого не случилось! Том смотрел ему в глаза и видел там то же, что и всегда: наглухо закрытые щиты. Дамблдор знал, что говорит с легилиментом, и никогда не позволял щитам дрогнуть под его взглядом. Он и сам был легилиментом; достаточно ли крепки щиты самого Тома? Светлые глаза за очками-половинками глядели с теплотой и дружелюбием, но Том знал, чего стоит это впечатление. Дамблдор смотрел так на всех, а вот что он думает на самом деле... Ему хотелось бы сказать себе: «Я знаю, что он думает, я слышал!» — но это было бы неправильно. Да, он слышал разговор Дамблдора с тогдашним директором, и профессор трансфигурации не стеснялся в выражениях, но с тех пор прошло... Сколько?.. — Сколько лет прошло, сэр? — С каких пор, мой мальчик? — С того дня, когда вы сказали директору Диппету, что из меня вырастет — нет, уже вырос! — самый чудовищный человек, которого знала магическая Британия. Выражение этих проклятых светлых глаз не изменилось. Не дрогнули щиты, даже рябью не пошли. — Не припомню, мой мальчик. Зато могу тебе точно сказать, что с того дня, когда я умолял директора Диппета оставить тебя в Хогвартсе на лето, прошло ровно тридцать пять лет. — Я бы сказал: тридцать пять лет и десять недель, но все полицейские зануды. Вы знаете, я не жалею, что он тогда не согласился. — Хорошо, что всё сложилось, как сложилось, Том. «И я ведь сейчас собираюсь ссориться со старым другом из-за этого старого пня», — подумал Том. А вслух сказал: — Я тоже так думаю, господин директор. Я слышал, в последнее время на вас ополчились из-за вашего очередного прожекта? — Ты пропустил слово «безумного». — Тому показалось, или в голосе Дамблдора прозвучала горечь? — Не помню у вас ни одного по-настоящему безумного прожекта. — Я никому не желаю зла, — неожиданно устало сказал Дамблдор. — Почему-то мне кажется, что ты должен меня понять, Том. Но, возможно, я ошибаюсь. «Как всегда», — почему-то послышалось Тому. — Я знаю, сэр, — ответил он. — Вы никогда никому не желали зла. Вы, кажется, единственный, кто всем хотел только, — он на секунду запнулся, — блага. Просто не всегда получается именно то, чего хочешь, верно? — Верно, Том. Чем закончилась твоя стычка с министерством, мой мальчик? — Мы в процессе. Полагаю, свои права я отстою, а цена, которую заплатит за это министерство, пусть волнует министра. К слову, господин глава Визенгамота, вам не будет сложно напомнить мне, что грозит человеку, который осознанно выпустил запертого оборотня, зная, что тот разорвёт двоих волшебниц? Очки-половинки блеснули. — Азкабан, конечно. От восьми лет до пожизненного заключения. А у тебя там случилось именно это? — Да. И я пытаюсь понять кто. Вы поможете мне? — Я? — Ох как искренне мы умеем удивляться! — Но как же я могу тебе помочь, мой мальчик? Я и расследовать-то не умею. — Господин директор, бросьте, я больше не ваш ученик, не нужно всего этого. Копают под вас, и вы это знаете. И вам, и нам всем повезло: тот, кто это делает, не знает того, что знаю я. Поэтому ему нужно искать какие-то другие аргументы, оборотни подходят. — Ты хочешь сказать, что из-за моего... прожекта убивают людей? Том раздражённо мотнул головой. — Людей убивают из-за того, что в некоей голове появился преступный замысел. Но я практически уверен, что навредить хотят именно вам. Хотя есть и другие версии, и их я тоже отработаю. Помогите мне, господин директор. Помогите мне помочь вам. Дамблдор смотрел на него, а Том не мог отделаться от ощущения, что его щиты гудят и гнутся под тяжестью этого доброго взгляда. Врёшь, старик, не возьмёшь! — Я попробую, Том. Не могу ничего обещать, это не в моей власти. Но попробую. — Рад был встрече, господин директор. Том склонил голову, не отрывая взгляда от глаз Дамблдора. Тот ответил ему таким же кивком, и они наконец разошлись в разные стороны. — Ты у меня попляшешь, — процедил Том сквозь зубы, пробираясь к выходу. — Ох, ты у меня попляшешь. Сейчас он хотел думать о чём угодно, лишь бы не о Дамблдоре, но проклятый старик упорно лез и лез в голову. И тот его взгляд, брезгливый, недовольный, как будто Том был самым грязным и ничтожным существом на свете. Он-то понадеялся, что щеголеватый дядька, представившийся магом и пообещавший забрать его, станет чем-то вроде проводника в новый мир, доброго волшебника, о которых глупцы читали в сказках. Но оказалось, что добрых волшебников не бывает. Бывают злые и обычные. Дамблдор был обычным. А он, Том, — злым. Что ж, Том принял это. Своеобразные правила игры: ты будешь плохим, но великим, а остальные будут тебя ненавидеть и выдумывать сказки о том, как придёт юный невинный герой и победит тебя. Но они останутся сказками, пока ты будешь начеку. А потом всё поломалось. Дедушка и бабушка, как он ни старался, отказывались смотреть на него как на злого волшебника. Они просто не видели всего того, что так ужасало Дамблдора, да и остальных, кому Том показывал себя с этой стороны. Кажется, они воспринимали это как милые капризы, и иногда Тому было страшно даже думать, как же они воспитывали своего сына, которого любили не в пример больше. Им могло не нравиться то, что он делает, они могли просить его вести себя иначе, но никогда он не видел в их глазах даже тени того, что увидел тогда за стёклами очков-половинок. С ними быть злым волшебником оказалось очень скучно. Наверное, поэтому всё вышло, как вышло. После Хогвартса Том пытался найти работу, желательно такую, чтобы не нужно было надолго отлучаться из дому, но ничего не вышло. Зельеваров, артефакторов и частных составителей гороскопов в магической Британии уже было навалом, а стоять за прилавком весь день где-нибудь в Лондоне Том не хотел. Он метался, откликался на все объявления подряд, разочаровывался, а потом дедушка и бабушка уговорили его остановиться и неспешно поискать себя. Он поискал. Сначала получил степень по ЗОТИ, этого ему показалось мало, поехал в Дурмштранг. Там всё тоже было не так: на него не смотрели как на чистое зло, просто учили, хоть и относились немного свысока как к чужаку. И почему-то от этого становилось ещё обиднее. Том никогда не хотел понравиться никому, кроме Дамблдора, но именно это и оказалось невозможным. Вернувшись наконец домой, магистром всего на свете, Том мгновенно обнаружил, что всё так же никому в магической Британии не сдался. Нет, ему, конечно, готовы были составить протекцию и довольно прозрачно намекали на это, но он-то хотел добиться чего-то сам, заставить всех оценить свои собственные достоинства, а не мощь влияния своих однокашников! Он метался по стране, разгневанный и усталый, а потом всё получилось как-то само собой. Разговоры о том, что чистокровных в Британии последовательно лишают привилегий, шли уже давно, но к моменту возвращения Тома из Дурмштранга ситуация изрядно накалилась. Слизеринцы много расспрашивали его, что он узнал о Гриндельвальде (а побывать в Дурмштранге и не узнать о нём было невозможно), и жадно слушали, мечтая о чём-то подобном в Британии. Тогда Том и решился. Помнится, когда-то Дамблдор хотел наступления всеобщего блага. Том узнал об этом в Германии, где вообще сохранилось намного больше интересных документов, чем в Британии, что и неудивительно: там ведь бывший соратник Гриндельвальда не возглавлял авторитетную судебную инстанцию. Всеобщее благо Тома Риддла не интересовало. А вот его собственное — вполне. И когда его стали упрашивать возглавить новую политическую силу, он предпочёл выслушать аргументы и согласиться. В конце концов, кто ещё был достоин стать Тёмным лордом, если не он? Всё шло до обидного просто. Если не наниматься на работу, не искать себе хозяина, а, наоборот, объявить себя хозяином кучки восторженных чистокровных, привыкших, что ты ими повелеваешь, всё выходило само собой. У Тома начали водиться деньги, и что важнее, у него появилось влияние. Первым опасность заметил, конечно, Дамблдор. Он давно следил за Томом, всё ждал, когда он начнёт показывать свою мерзкую сущность, и Том не подвёл. Ему было смешно смотреть, как Дамблдор обивает пороги и пытается объяснить, что Том Риддл опасен, а его организацию надо остановить, пока не поздно. Дедушке и бабушке Том ничего не говорил. Понимал, что им это не понравится. Скрыть от Джойс не вышло, ведь о Томе и его «Вальпургиевых рыцарях» говорили по всей Британии, и теперь они с женой подолгу жарко спорили. Иногда Том ловил себя на желании не слушать её, выкинуть её слова из головы, заимперить её наконец, но всё это оставалось глупыми мыслями. Джойс сердилась и в один прекрасный день и вовсе заявила, что если он не прекратит, как она выразилась, «этот ужас», она его бросит. На самом деле Том и сам уже был не рад, что всё это затеял. Слишком серьёзно отнеслись слизеринцы, слишком глупыми продвигаемые идеи казались ему самому. Да, повести за собой людей, рассказывая им о привилегиях чистокровности, было просто, но дальше-то что с этим делать? Его восторженные поклонники были готовы убивать, а Том очень чётко ощущал скуку. И не хотел терять Джойс. Кое-кого помимо Дамблдора Тому всё же удалось напугать. До министерских чиновников наконец дошло, что «Вальпургиевы рыцари» интересуются их должностями намного больше, чем абстрактным господством чистокровных. В «Пророке» начали одна за другой появляться «разоблачительные» статьи, на самом деле лишь привлекавшие к Тому людей, а министр прямо спросил его, чего он хочет. Том ответил уклончиво и загадочно, а потом внезапно ему представился случай кардинально всё изменить. В соседней деревне обокрали дом. Вынесли все ценности, которые остались у семьи — а осталось, судя по полицейской описи, немало. Об этом судачили все, бедолаги приходили к деду, просили как-то повлиять на полицию, которая, в свою очередь, жаловалась, что никак не может найти следов преступника. Том присутствовал при одном таком разговоре, и тогдашний старший инспектор в сердцах сказал деду, мол, средний сын явно что-то знает, но не признаётся. Том тогда был особенно зол на мир, ему хотелось найти работу и прославиться наконец, а тут приходят какие-то магглы со своими мелкими проблемами. Он раздражённо выскочил из дома, полный решимости хоть это немедленно прекратить. Наставил палочку на чёртова среднего сына Эдриана Холта, рявкнул: «Империо!» — и приказал выкладывать всю правду об ограблении. Пока тот рассказывал, Том остыл и понял, что делает всё неправильно. Велел парню идти следом и направился прямёхонько в полицию. После чего дед начал осторожно говорить с ним о пользе правоохранительной деятельности и о том, как уважают люди полицейских. Сначала Том злился: работать среди магглов ему казалось унизительным. Но потом, подумав, он понял, что вариант действительно неплох. При всей занятости местной полиции уезжать от дома надолго не придётся. И Джойс будет довольна. Обмозговав всё хорошенько, он согласился. И на следующий же день попросил министра его принять. Проникновенную речь, которую он произнёс в министерском кабинете, можно было включать в учебник ораторского искусства. Том милостиво дал себя убедить, донести до своего юного и оттого не больно-то разумного сознания, насколько вреден для магической Британии раскол общества, тем более такой раскол, который ставит под сомнение авторитет властей. И согласился распустить свою организацию — если будут выполнены несколько его условий. Условия он продумал заранее и с нескрываемым удовольствием смотрел, как министр мрачнеет по мере того, как он озвучивает их одно за другим, но всё же соглашается. Право записать графство Мидсомер, по сути, в своё единоличное владение проскочило среди этих требований почти что незамеченным. Министр был счастлив, что для себя этот странный человек потребовал всего-то навсего неограниченных полномочий на земле, населённой преимущественно магглами. В конце концов, некоторым из своих товарищей он выторговал весьма неплохие должности. Лестрейнджу, например. Важно было на самом деле успокоить этих молодых и горячих парней, а не сделать так, чтобы они повели организацию дальше. Не то чтобы это было так уж просто. Через неделю ему прислали первый набросок магического контракта. Том прочёл его, нещадно почёркал и отправил назад. Ещё через неделю — невиданная скорость для министерских пожирателей пергамента — договор был заключён. И вот теперь он рассыпался прахом, потому что одному излишне амбициозному болвану захотелось поиграть в большого начальника. Игры во власть и ничего больше: Люциус Хогвартс уже давно закончил, гипотетические толпы оборотней, которых приведёт в стены школы Дамблдор, ему не страшны. А договориться с этим министром Тому будет уже значительно сложнее... Непрошеным гостям попасть в Малфой-мэнор было затруднительно. Если человек перемещался сюда по каминной сети, а в самом доме его не ждали, он попадал в «гостевое место» — флигель у ворот. После этого о госте докладывали эльфы, и хозяева решали, впускать ли его в дом. Том давно уже не оказывался в гостевом флигеле — впрочем, он вообще в мэноре был в последний раз много лет назад. Кажется, Люциусу было тогда года три. Эльф немедленно появился рядом, тряхнул ушами, посмотрел на Тома вопросительно. Не дав ему ничего сказать, Том приказал: — Доложи хозяину: пришёл Том Риддл. — Минни слушается! — пропищал эльф и исчез. Долго ждать не пришлось: камин, из которого Том вышел, засветился, и появилось лицо Абраксаса. — Том! Как хорошо, что ты пришёл! Заходи скорее! Давай руку, я сейчас велю накрыть стол в малой гостиной. В Малфой-мэноре мало что поменялось. Повесили другие шторы, да заменили обивку на стульях. Даже скатерть эту Том, кажется, помнил. А что волшебникам-то, подновили заклинанием, да и всё. Это маггловские вещи долго не живут. И магглы. Том дорого дал бы за то, чтобы его дедушка и бабушка могли прожить столько же, сколько, например, Дамблдор. Тогда бы им сейчас было меньше чем по сто лет, и они были бы бодры и полны сил. Они, а не старый дурак с колокольцами в бороде. — Здравствуй, Абраксас. Я без предупреждения, но ситуация, к сожалению... — Я понимаю, Том, я всё понимаю. Садись, прошу тебя. Эльфы принесли твой любимый чай, и буквально через две минуты будет печенье. Том, прости меня, пожалуйста, прости-прости-прости, я дурак, я не выяснил заранее, что это твоя земля, я не уточнил, я не должен был так поступать. Я очень-очень виноват, клянусь, я больше не повторю этой ошибки, если хочешь, обет дам. Том смотрел на него, и виски наливались болью. Когда-то, очень давно, этот человек обожал его настолько, что готов был на всё, чтобы Том улыбнулся ему. А теперь смеет переходить ему дорогу. Неужели Том Риддл стал так похож на старого льва? Почему он вообще похож на льва? Змеи с возрастом становятся опаснее. — Абраксас, я не хочу от тебя никаких обетов. Я хочу имя. — Имя? — он посмотрел на Тома непонимающе. — Да. Того человека, который зашёл в подвал дома, стоящего на моей земле, и выпустил из клетки оборотня. Ещё мне нужно имя человека, который приказал ему это сделать, но его я и так знаю. — Том, о чём ты? Это ведь просто оборотень, животное. И просто ничтожные волшебники, спутавшиеся со зверем. Они не стоят и минуты твоего внимания! Я действительно виноват перед тобой, но я не хотел, это ошибка, недоразумение, и я больше не... — Абраксас, хочешь, я поссорю тебя с Роджером? У меня это займёт четверть часа, ты же знаешь, для меня Роджер сделает всё, я спас его детей от весьма постыдной участи: гнить в Азкабане за глупые шутки с магглами. Хочешь, твой дом сравняют с землёй, а твою семью пустят по миру? Честное слово, это будет куда забавнее, чем прикончить тебя прямо здесь. Смотреть, как ты мечешься по Британии, пытаясь устроиться куда-нибудь мелким клерком, а твой красавчик-сынок чистит обувь богатым грязнокровкам где-нибудь в Лютном. Тебе точно это нужно, Абраксас? Я пока что ещё даю тебе шанс. Один. Я в последнее время стал непозволительно добр. Не смотри на меня так, мне известно о тебе слишком многое. Ты совсем забыл, малыш Абраксас, кто я таков? Забыл, что я могу, да? Да вы все не знаете о тёмной магии и десятой доли того, что знаю я! Я могу указать на твои тайники с запрещёнными артефактами, не сходя с этого места. И рассказать Роджеру, кто на самом деле помешал продвижению того его протеже, как его, Гесперуса? Бьюсь об заклад, он будет счастлив узнать, сколько искренности в твоих дружеских объятиях. Я легилимент, Абраксас, пора бы уже запомнить. И да, адрес твоей любовницы я тоже поэтому знаю; уверен, читателям «Ежедневного пророка» будет очень интересно. Почему я должен всё это говорить, Малфой? Слишком много лет ты не вытирал кровь с лица? Я могу напомнить, каково это. Не шути со мной. — Но, Том... — Не тебе решать, кого я буду защищать и почему. Это мои люди, и я не позволю их трогать. Даже тебе. Особенно тебе. Голова болела всё сильнее, боль переливалась из левого виска в правый и обратно словно бы по тонкой ниточке, которая всё крепла, превращаясь в полноценный обруч, крепко обхватывающий голову. Абраксас бесил: бледный, с затравленным взглядом загнанной в угол крысы. Пытается представить, каково это: прыгать на горло врагу? Ну-ну, давай, мальчик. Ты никогда не сможешь. Ты слишком труслив. — Но ты хочешь, чтобы я сдал своих людей, — наконец тихо сказал Абраксас. Том резко подался вперёд, заставив собеседника отшатнуться. — Малфой! Это ты полез ко мне, ты, сам, первый! Ты послал на мою землю своего человека, твой был приказ! Тебе насолил Дамблдор? Чем, на ногу наступил? Не дал провести в Визенгамот очередного идиота? Почему среди твоих людей нет умных? Мог бы заняться их воспитанием, как Роджер. Он вот-вот министром станет! Зачем ты с ним тягаешься, дурачина? Тебе его не обойти! Работал бы на него лучше — и для тебя бы миска нашлась, так нет, ты с Дамблдором воюешь. Где он тебе гордость прищемил? Абраксас молчал, но Том видел даже по его позе, что попал в точку. О, Дамблдор умел пройтись по самолюбию молодых дураков! — Ты возомнил себя краеугольным камнем в основании всей конструкции магической Британии, Малфой. Но, увы, реальность такова, что ты — всего лишь камень на дороге. На сей раз — на моей дороге. Я отпихну тебя носком ботинка и не замечу, помни об этом. Тебе не удастся заставить меня даже споткнуться о тебя. Имя! Не зли меня! — Корнелиус Макнейр. Том, я прошу тебя, дай мне хотя бы развалить эту идиотскую идею обучать оборотней в школах! Ты сам-то подумай, у тебя вот-вот внуки пойдут! — Мои внуки, Абраксас, не будут настолько трусливы, чтобы в случае необходимости не управиться с невоспитанным шелудивым псом. Неплохо бы и тебе научить своих не трястись от страха, когда на стене мелькает тень. Иначе их не только оборотень, а любой гриндилоу прикончит, и прервётся славный род самых ничтожных чистокровных волшебников Британии. Том поднялся, чуть брезгливо отодвинул стул. — Не стой у меня на пути больше никогда. Ни случайно, ни нарочно. И помни: это я сегодня спас тебе жизнь. Лично я, Том Риддл. Он развернулся и в полной тишине прошёл к камину. Зачерпнул летучий порох, достаточно громко и отчётливо произнёс: «Домой». Пусть Малфой позавидует. Он так не умеет. Каминов в доме Тома было несколько, и к каминной сети он подключил два. Один, в большой гостиной, был постоянно заблокирован, но и Том, и Джойс, и Калли могли разблокировать его как изнутри, так и снаружи. Второй был в спальне бабушки с дедушкой, и Том подключил его к сети уже после их смерти. В эту спальню никто не заходил, и она была опутана многослойными защитными чарами. Чужой человек сюда проникнуть мог, а вот дальше — никак. Риддлы обычно пользовались камином в гостиной, но сейчас Том переместился в спальню. Зажёг свет, достал из старинного бюро — бабушка его очень любила — старую тетрадку. Улыбнулся, глядя на аккуратно выведенное: «Дневник Тома Риддла». Когда-то они все вели дневники. Теперь это казалось смешным, ведь они их даже никому не показывали, можно было завести себе пустую тетрадку и говорить, что ты как все. Но им зачем-то нужно было это. Соответствовать, быть приличным... Теперь Том использовал свой дневник для дела, но до сих пор, открывая его, испытывал некоторую неловкость. Как будто бы его глупость теперь навечно была выбита на скрижалях, не стереть, не сжечь, не утопить, не разбить в прах. Том сел за бюро, быстро пролистал дневник. Воздух чуть сгустился за левым плечом; он не обратил внимания. Тому-из-дневника было, конечно, скучно, но сейчас не время для общения. «Корнелиус Макнейр», — записал Том и нетерпеливо стукнул по дневнику палочкой. Ничего не произошло: раньше Корнелиус в его записях не значился. Том кивнул и принялся быстро строчить: «Уолтер Макгавейн, волшебник, предположительно грабит дома магглов, проверить адрес и установить наблюдение. Возможно, у него есть много заколдованных маггловских вещей». Строчки легли на лист, потом дневник трепыхнулся и впитал их. Том поднялся с места и, не оборачиваясь, убрал его на место. Том-из-дневника, так и не произнеся ни слова, исчез. Он был понятливым пареньком. Дневник был непрост, и в семье Тома об этом знали. Точнее, знали, что прикасаться к нему нельзя ни при каких обстоятельствах. Том давно бросил идею настрогать хоркруксов, но если один уже есть, почему бы не использовать его себе на благо? Том-из-дневника мог подсказать что-нибудь, особенно если в самом дневнике хранились записи соответствующего содержания; в конце концов, Том-из-дневника был частью его личности, с ним можно было просто посоветоваться. Иногда Том думал о том, что хоркрукс лучше бы разрушить: что толку в бессмертии, если Джойс, а потом и Калли умрут, как умерли дедушка и бабушка, а он будет продолжать жить? Тома передёргивало, когда он вспоминал горькие бабушкины слова: «Зачем, Томми? Для чего всё это?..». Но чтобы разрушить хоркрукс, нужно раскаяние, а Том никак не мог заставить себя раскаиваться в смерти Миртл. Жаль, конечно, что так вышло, но он не натравливал на неё василиска, это был чистейший несчастный случай, маггловский суд бы Тома оправдал. Испугался он тогда знатно: кто же знал, что девчонка там сидит? И когда она упала, закаменев, и Том понял, что всё, Миртл умерла, он испытал... нечто. И тогда, и сейчас он затруднялся дать этому название, но факт оставался фактом: кусочек его души отделился, терзаемый мыслью о том, что грязнокровка столкнулась с василиском из-за него, Тома. Или восхищённый этим? Тогда он как раз изучал хоркруксы, тренировался в наложении нужного комплекса заклятий, используя свой дневник, потому что тот всегда был под рукой. И как-то так оно и срослось. Хоркрукс вышел на загляденье. Только вот, похоже, угрызения совести за смерть Миртл остались как раз в оторвавшемся куске. — Том, ты дома? — раздался голос Джойс. — Почти что нет, дорогая, — отозвался он. — Забежал на минуту, сейчас снова ухожу. Надо арестовать преступника. К ужину буду. Джойс взбежала по лестнице, её торопливые шаги быстро приближались. Он вышел из комнаты и обнял жену. — Я только попрощаться, и всё, иди, арестовывай своих преступников. — Калли уже уехала? — Нет, она здесь до понедельника. До вечера понедельника, если быть точной. Ты так и пойдёшь на задержание в мантии? — Да, — сказал Том и вытащил палочку. — Я постараюсь вернуться как можно скорее, дорогая. Джойс разжала объятия, отступила на шаг, и Том аппарировал. Наверное, метаться по Британии взад-вперёд было не самым разумным, но он должен был свериться с дневником. Все важные факты в памяти не удерживались, их за долгие годы накопилось слишком много, поэтому следовало проверять. Иногда в дневнике обнаруживался любопытный компромат, или ещё какая-нибудь ценная информация, которая помогала ухватить преступника за хвост. Что ж, не в этот раз. Не страшно. У Макнейров когда-то был дом в Шотландии, но он давным-давно зарос мхом. В этом семействе из поколения в поколение рождались амбициозные люди, и когда их родные места стали, по сути, глушью, Макнейры не задумываясь перебрались поближе к цивилизации. Для Тома это было скорее плохо: публика сильно ограничивала его возможности, а арест явно придётся производить в людном месте. У миссис Макнейр неподалёку от теперешнего их дома было питейное заведение, и её муж чаще всего околачивался там. По крайней мере, со слов Рабастана Лестрейнджа, знавшего в магической Британии всё и всех, выходило именно так. Рабастан, конечно, слегка удивился, когда к нему заявился разгневанный Том Риддл и, с трудом оставаясь в рамках вежливости, потребовал информации, но удивление своё ничем не выказал. Вообще он вырос довольно толковым молодым человеком, которого можно было удивить, разозлить, обрадовать, но совершенно никак, ничем и никогда не получалось поколебать его внешнюю невозмутимость. И вот теперь Том стоял перед дверями заведения миссис Макнейр и смотрел на вывеску, на которой дракон, глотнув, по всей видимости, перцовой настойки, испускал мощную струю пламени. По улице сновали взад-вперёд ведьмы и волшебники, и Том подумал, какие же всё-таки у них нелепые наряды. Он безнадёжно отвык от магического мира, погряз в своём Мидсомере... Дверь открылась легко, как будто и не была дубовой. Том перешагнул порог, ноздри уловили запах хорошего пива. Взгляд мгновенно выхватил из толпы знакомое лицо: не далее как несколько минут назад Рабастан показал его Тому. Рабастан Лестрейндж мастерски умел накладывать иллюзию, так что Корнелиуса Макнейра Том разглядел во всех подробностях. Корнелиус, похоже, тоже знал, как он выглядит, и понимал, что его стоит беречься. По крайней мере, как только их глаза встретились, он схватился за палочку. Но куда ему было спорить в скорости реакции со старшим инспектором полиции! — Ступефай! — произнёс Том, и Корнелиус рухнул как подкошенный. Люди повскакали с мест, кто-то закричал, Том очертил вокруг себя защитный контур, в который немедленно врезалось два заклинания: от миссис Макнейр и, по всей видимости, её сына. Но вступать в беседы он был совершенно не намерен, так что призвал к себе недвижимое тело оглушённого Корнелиуса и был таков. Макнейры, конечно, сейчас побегут к Абраксасу. Ну, это уже его беда, пускай выкручивается. Том затащил своего пленника в рощицу, ту самую, откуда вывез уже девять трупов, и решительно взмахнул палочкой. Макнейр всё ещё был оглушён, так что никакого сопротивления не оказал. Том подправил ему воспоминания, вычистив оттуда разговоры с Малфоем, когда тот давал ему поручение устроить так, чтобы оборотень кого-нибудь убил. Пусть думает, что это ему самому пришла в голову такая прекрасная идея. В конце концов, разве чистокровному слизеринцу не может прийти подобная блажь? Теперь нужно было сделать так, чтобы Макнейр во всём сознался. Резко приведя его в себя, Том бросил: — Империо! Ты будешь говорить всю правду, когда тебя будут спрашивать об оборотнях. Не утаишь ничего. Заклинания, маскирующие применение империуса, привели к тому, что Макнейр снова потерял сознание. Ничего необычного, Том был к этому готов. Зато теперь признание будет полным и максимально откровенным. Насколько может быть откровенен человек с ложной памятью. Том тщательно счистил с них обоих палую листву и прочие следы пребывания в лесу, после чего, подхватив задержанного, которого, строго говоря, не задерживал (процедура-то не соблюдена), аппарировал прямёхонько в аврорат и, к вящему изумлению всех присутствующих там, заявил, что, проведя расследование, установил вину вот этого волшебника в смертях двух ведьм. — Он выпустил оборотня в полнолуние, — заявил Том, — специально, чтобы тот убил находящихся в доме людей. Он прекрасно знал, что делает, и я заявляю, что вина за эти убийства лежит на нём. — Почему он без сознания? — спросил ещё один аврор, смутно знакомый Тому. — Я его оглушил, чтобы задержать. Полагаю, уже можно приводить его в себя и допрашивать. Макнейр застонал и схватился за голову. Ещё бы! Она сейчас гудит. — Вы действительно сделали то, в чём вас обвиняет этот человек? Выпустили оборотня, чтобы он убил двух ведьм? — ошарашенно спросил молоденький чернокожий аврор, которому они свалились на голову едва ли не в прямом смысле. — Действительно, — покаянно признал Макнейр. — Я выпустил оборотня, чтобы он убил этих, которые жили с ним в доме. А сам, конечно, дизаппарировал. — Но зачем вы это сделали? Для чего? Корнелиус растерянно моргал. — Я не знаю. Мне показалось, что так будет правильно. Я... Понимаете, это неправильно, когда волшебница живёт с оборотнем. Он животное. Она не должна падать так низко. — И это значит, что её надо убить? А заодно и ребёнка? — Не знаю. Нет, наверное. Я совершил ошибку. Чернокожий паренёк с подозрением перевёл взгляд на Тома, который с невиннейшим видом стоял рядом. Конечно, дорогой мой, этот человек разговаривает очень странно. Примерно как тот, кому только что хорошенько подправили воспоминания. Но ты не сможешь доказать, что они были подправлены, а полномочий проверить палочку Тома Риддла у тебя нет и никогда не будет. Так что бери что дают. Спасибо можешь не говорить. — Вы выпустили только этого оборотня? Правильно, аврор, умница. Ты знаешь, что нападений на людей было несколько. Ты обязан проверить. — Н-нет. Я хотел, чтобы все волшебники поняли, что оборотни опасны. Что нечего с ними жить, они не люди, а опасные твари. — Я надеюсь, вы можете провести допрос без моего присутствия, аврор? — вмешался Том. — Я исполнил свой долг, а теперь у меня заканчивается рабочий день. Кажется, паренёк только обрадовался. Если Том уйдёт, то точно не станет влиять на допрашиваемого. Можно подумать, ему это зачем-нибудь нужно. Всё влияние уже оказано. — Всего хорошего, аврор. Надеюсь, этот человек ответит за свои действия. — О да, — прищурился молодой аврор, и Том увидел калейдоскоп образов в его голове. Ух ты! Ему повезло нарваться на человека Дамблдора, удача-то какая! Ну, теперь точно можно идти домой. Летучий порох просыпался на ботинки. Кажется, Том устал. Стар он уже скакать по каминам со скоростью белки. Отвык. Хорошо, что в магической Британии дела решаются так просто и быстро. Все друг друга знают, все друг от друга зависят, поговорил с одним, с другим — дело раскрыто. То ли дело в Мидсомере! В дальней деревне корову украдут, а ты носись по всей округе как дурак, выясняй обстоятельства. Зато и интересней во сто крат. Помнится, как-то раз они, тогда ещё с сержантом Троем, несколько суток искали четырёх баранов и овцу, при таинственных обстоятельствах исчезнувших из овчарни мистера Фореста. Сержант всё ворчал, что баранину надо искать, тогда сразу найдётся, но послушно бил ноги, проверяя всю ту ерунду, которую мололи местные под видом свидетельских показаний. Самое любопытное в этом деле было то, что и баранов, и овцу они в итоге нашли. Но если ранжировать дела, распутанные Томом Риддлом за время работы в Мидсомере, по сложности, то это было бы в первой десятке. На сей раз Том вышел из камина в гостиной. — Ага, вы обе уже дома! Как это замечательно! Меня ждёт прекрасный вечер. — Ну, как там твой преступник? — поинтересовалась Калли. — Мама сказала, ты кого-то арестовываешь. — Арестовал, сдал в аврорат. Там есть такой милый чернокожий паренёк, вроде бы ревностный. — Кингсли, — понимающе кивнула Калли. — Ты должен помнить о нём, я рассказывала тебе. — А, да, припоминаю. Ты у меня главная поставщица новостей из магической Британии, как же это я так одичал? Надо и мне там иногда появляться. — Ты говоришь так последние десять лет, — безжалостно заявила Джойс. Том хотел возразить, но в это время в окно постучала сова. — Я впущу, — сказала Калли, вскакивая. Том и Джойс переглянулись недоумённо. Совы к ним прилетали крайне редко, и чаще к Тому, конечно. С известием о дате судебного заседания по чьему-нибудь делу, например. Или с поздравлениями с очередным юбилеем. Или с какой-то пакостью. Обычно с пакостью. Местные магглы не могли не замечать сов, как и прочих странностей, происходивших вокруг Тома. Сначала он опасался пересудов: поди докажи, что Статут ты не нарушал (или нарушал не ты), просто люди нервно реагируют на почтовых сов! Потом понял, что главное — не колдовать в присутствии магглов и не рассказывать им о существовании магического мира, всё остальное можно объяснить. Как попало, никто не поверит, но это не имеет значения: формально Статут соблюдён. С годами Том практически перестал скрывать, что «кое-что умеет». Он никогда не говорил об этом прямо, но все знали и прекрасно обсуждали между собой. А перед подчинёнными ему и вовсе можно было не скрываться... до недавнего времени. Том поморщился. Из-за нарушения магического контракта теперь этого делать нельзя. Впрочем... За время жизни в Мидсомере Том научился многим маггловским штучкам. Например, юриспруденции. Если подумать, он не виноват в расторжении контракта, да и со стороны министерства такого намерения не было, это случайность. А значит, он может потребовать восстановления контракта в полном объёме. Точнее, формально, конечно, обязать заключить новый на тех же условиях. Калли растерянно передала ему письмо. На конверте знакомым почерком было написано его имя. Том недовольно развернул сложенный лист. Что ещё нужно этому неугомонному старику? «Мальчик мой! — писал Дамблдор. — Я понимаю, что ты постоянно занят на работе, но мне очень нужно с тобой встретиться. Если ты не против, я бы пришёл в твой дом в пятницу, часов в семь вечера. Если это время не подходит, пожалуйста, отпиши мне, когда тебе будет удобно встретиться. С уважением, Альбус». — Неприятные новости? — взволнованно спросила Калли. Том поморщился. — Да не то чтобы... Знаешь, иногда бывают такие люди, о которых постоянно спотыкаешься. Вроде бы и всё хорошо, но они появляются — и всё идёт наперекосяк. Словно камень в ботинок попал. Вроде бы ничего такого они не делают, а настроение испорчено. — Тебе написал Дамблдор? — спросила Джойс. Том посмотрел на неё чуть удивлённо. — Так заметно, да? — Что этот человек стал для тебя камнем преткновения? Конечно. Я не знаю, что там между вами было, и, наверное, мне не надо этого знать. Но каждый раз, когда он появляется в твоей жизни, ты словно сдуваешься. Как будто бы превращаешься в подростка, неуверенного в своих силах. Ты правда был таким? Я не помню. — При нём становился, — мрачно сказал Том. — Он был... Да, ты правильно сказала: камнем преткновения. Меня любили все преподаватели — кроме него. Я был лучшим на курсе по его предмету, но это не помогало. Я был с ним безупречно вежлив, я никогда не задевал тех, к кому он благоволил. Но это ничуть не помогало. Он меня терпеть не мог, и сейчас мало что изменилось. — А тебе хотелось его победить? — тихо спросила Калли. — Вроде того. Хотя не совсем. Я не хотел с ним сражаться, а он меня постоянно заставлял это делать. — Зачем же тогда он пишет тебе сейчас, если так плохо к тебе относится? — в голосе Джойс звучала обида за Тома и, кажется, немного ревность. — Не знаю пока. Просит о встрече. Видимо, ему что-то от меня нужно... Или мне от него. Моё расследование связано с ним. Возможно, он хочет рассказать мне что-нибудь... значимое. — Дамблдор-то что натворил? — изумилась Калли. — Ничего он не натворил, моя падкая на сплетни птичка. Это с ним пытались натворить. Министерские интриги, ради которых совершались убийства. Я положил этому конец, но он ведь может об этом пока не знать. — Ты встретишься с ним? — спросила Джойс. — Конечно. Это мой долг. Только ещё не хватало, чтобы из-за какого-то камня в ботинке я плохо исполнил свой долг. У Тома было неприятное ощущение, как будто Дамблдор испортил ему чудесный вечер. Поэтому он решительно предложил прогуляться, чтобы развеяться перед сном и выбросить дурные мысли из головы. Литтл-Хэнглтон и правда, как явствовало из названия, был совсем маленькой деревушкой. Здесь до сих пор имелся всего один паб, с жизнерадостным названием «Висельник». Жизнь в Литтл-Хэнглтоне текла медленно и размеренно, даже преступления совершались очень редко. Многие местные уверяли, что обязаны этим сквайру, который, дескать, хорошо бережёт их покой. И, признаться честно, каждая прогулка семейства Риддлов превращалась в маленький триумф: все здоровались с ними, обменивались парой вроде бы ничего не значащих фраз, но у Тома всегда оставалось впечатление, что ему выразили особенное почтение. Они неторопливо шли по сельским улицам, вслушиваясь в многоголосую вечернюю тишину, отвечая на приветствия и болтая о пустяках друг с другом и с соседями. Было удивительно хорошо, звёзды подмигивали с небес, заинтересованно смотрела вниз убывающая луна. Где-то вдалеке лаяли собаки. В доме Филипа Гарднерса горел свет, но сегодня Том не хотел о нём думать. Его время пришло наутро, когда бодрый сержант Скотт, пахнущий свежим кофе, отрапортовал, что у сестры убитой Маргарет был и хорошенько её расспросил. — Вы были совершенно правы, сэр, она припомнила несколько мелочей, которые всегда становились причиной ссор Маргарет и Филипа. Маргарет очень расстраивалась, что её муж терпеть не может английскую кухню, и вечно пыталась его приучить. Его это страшно бесило; бывало, он из дому уходил и обедал в пабе, при этом рассказывая всем, что его жена готовит так, что в рот не взять. Вроде бы он признавал только рыбу с картошкой, а она ему вечно то пастуший пирог, то пастернак подсунет. Ещё из мелочей: он терпеть не мог, когда она носила розовое, а она этот цвет обожала. И он каждый раз ей высказывал, какая она в нём уродливая, а она плакала. Но всё равно надевала розовое, я так и не понял зачем, сэр. Том смотрел на него, довольного хорошо выполненным поручением, и вдруг в голову пришла неприятная мысль. Ведь он, Том Риддл, для сержанта Скотта становится таким вот Дамблдором, любовь которого никак не получается заслужить. Никогда не похвалит, на вопросы отвечает снисходительно, время от времени попрекает лондонским снобизмом... У самого Тома с Лондоном были связаны отвратительные воспоминания, а мальчик-то здесь при чём? — Сэр? — О, прости, задумался. Я не знаю наверняка, но могу предположить, что Маргарет просто хотела чувствовать себя дома как дома. Ты не думай, что я над тобой подшучиваю, просто эта мысль и правда для многих необычна. Что каждый человек просто хочет дома расслабиться, даже если знает, что другим это неприятно, но это его дом, его чёртова крепость, где же ещё позволить себе радость? — Но ведь тот, кому это не нравится, тоже у себя дома, верно? — Верно. Поэтому если у людей есть такие вот конфликтующие интересы, надо каждому иметь свой угол, где можно, образно говоря, походить в розовом, не опасаясь наткнуться на того, кому розовый поперёк горла. Но до этого решения почему-то не все додумываются. Считается, что муж и жена обязаны любить одно и то же, иначе между ними нет любви. Глупость какая! Джойс ненавидит футбол, я ненавижу оригами, так что нам теперь, бросить всё это? Мы просто расходимся по разным углам, как мы говорим, «делать это». Такое специальное «это», что не нужно упоминать лишний раз. И все довольны. — Футбол вообще можно в пабе посмотреть. Или в участке. — Совершенно верно. А оригами особенно весело складывать в клубе любителей оригами. Хотя и в доме у каждого из нас есть особенное место для «этого». Так просто! И раздражение не накапливается. Ладно, это всё лирические отступления. Спасибо, сержант, хорошо сработано. Пошли к Филипу, пожалуй. «Прямо сейчас?» — читалось на лице сержанта, но он снова не задал вопроса. Как полсотни раз до этого. Странный он, этот Дэн Скотт. Иногда спрашивает, а иногда нет, и как понять, что у него за критерии выбора? Сейчас он молча зашагал за Томом, собранный и готовый к неожиданностям. Вряд ли их ждут неожиданности в доме Гарднерсов, но мальчик молодец: всегда нужно быть начеку. Филип был дома, как и положено безутешному вдовцу. Он вообще слишком многое делал правильно, не знал, наверное, что это вызывает больше всего подозрений. Увидев Тома и его верного сержанта, посторонился, давая пройти в дом. — Вы что-то выяснили? — спросил, изо всех сил пытаясь изображать надежду на поимку таинственного убийцы. Меньше детективов читать надо, дорогой мистер Гарднерс. И кино меньше смотреть. — Конечно, выяснили, Филип, — вздохнул Том. — Я практически с самого начала всё понял, вы же знаете, от меня трудно утаить правду. Что случилось в тот день? Пирог с почками? Особенно невкусный пудинг? Или Маргарет снова надела свой любимый розовый передник? Что вывело вас из равновесия? Что из того, что вы просили её не делать столько раз? — Столько сотен раз, — мрачно сказал Гарднерс. — Правду люди говорят, вы нас всех насквозь видите. А если я стану упорствовать, вы меня заставите, да? Как заставили Элджи признаться в краже, хотя он твёрдо решил молчать? — Я надеюсь, это не понадобится, — мягко ответил Том. — Но вы можете, верно ведь? Ладно, что уж там, если вам так нужно моё признание, пусть будет признание. Чёртов пирог с почками, вот что это было. Она испортила мне отличное утреннее настроение, скажу я вам! Мы поругались, я толкнул её, она упала... И тут я понял, как удачно всё может сложиться. Там рядом стоял столик... Идёмте, я покажу. Он поднялся и повёл их в столовую. Небольшой столик действительно стоял в углу, на нём уютно умостилась ваза со свежими цветами. — Я схватил её за плечи, пока она сама не поднялась, — продолжал Филип, — и сильно ударил головой о его край, вот об этот. Выше мне было её не поднять, а тут удобно вышло. С одного удара. Только знаете, что я вам скажу, сэр. Лучше бы она и дальше мучила меня этими пирогами и пудингами. Без неё стало так пусто. Я повесил в спальне её розовое платье, старое, она в него уже не влезала давно. Просыпаюсь и вижу его. Так мне кажется, что она рядом. Глупо, да? — Глупо, — согласился Том. — Любовь вообще штука глупая. Как и злость, и гнев. Мы живём, делая глупости, просто некоторые из них не стоило бы делать никогда, а с другими можно жить. Пойдёмте с нами, Филип. Дети скоро приедут? — Должны сегодня вечером. У них есть ключи, если что. Он поднялся, и Том в очередной раз подумал, что ему неведома воспетая в литературе и кино радость от хорошо сделанной работы. Только тяжёлое, неприятное чувство замаранности в чужой боли и ощущение бессилия что-либо изменить. Когда бесконечно долгая формальная часть была наконец завершена, они с сержантом вышли из участка, просто постоять на улице и подышать свежим воздухом, и Том серьёзно сказал: — Дэн, я давно хотел сказать, но всё как-то к слову не приходилось. Ты, конечно, приехал сюда совсем зелёным, но ты отлично справляешься. Не знаю, чему вас там учат, и не берусь судить, хорошо ли ты учился, но со временем из тебя непременно выйдет отличный детектив. Ты умеешь замечать то, что нужно замечать. Пока, правда, иногда слишком уверенно отметаешь ненужное, рискуя ошибиться, здесь нужен опыт. Я рад, что мне прислали именно тебя, сержант. Пройдёт совсем немного времени, и можно будет оставлять некоторые дела полностью на тебя. Как Том и ожидал, сержант сдержанно засиял. — Вы правда так считаете, сэр? — Конечно. Я не имею привычки врать своим людям. Всё у тебя получится, не нервничай. Сержант улыбнулся, а Том подумал, что, кажется, сделал всё правильно. По крайней мере, для этого мальчика он не станет камнем преткновения, о который тот будет спотыкаться долгие годы. Наверное, не станет. — Сэр! — К Тому подскочил констебль Райт. — Что нам делать с тем парнем? Ну, которого мы задержали после инцидента. — У меня есть одна идея по этому поводу, констебль. — Том чуть улыбнулся уголками губ. — Я сейчас зайду к нему. — А ему, ну, что-то положено по, кхм, законам таких, как он? — Положено. Но мы его не отдадим. Он не нарочно это сделал, констебль. Он был не в себе, а его выпустили и по сути натравили на женщину и ребёнка. Он не виноват. — Но если его... отдать, его убьют? — Возможно. С такими как он там не церемонятся. Он вам чем-то понравился, констебль? Тот смутился. — Признаться, да, сэр. Он... не злой. И очень сожалеет. Не как большинство убийц, а по-настоящему. — Он их любил, — кивнул Том. — А Гарднерс? — подал голос сержант. — Он ведь тоже... любил? — Не берусь утверждать, я не очень разбираюсь в этом. Но у меня создалось впечатление, что он любил скорее домашний уют, заботу, пусть порой и назойливую, всегда помытые полы и окна, всегда свежие цветы в вазе. Теперь он срезает цветы сам, а полы не моет вовсе. Не умеет, наверное. Рискну показаться циничным, но, сдаётся мне, Филип Гарднерс примерно так же тосковал бы о любимом псе. Понимаешь, сержант, он хочет, чтобы Маргарет снова была на месте. Но он не раскаивается. В этом Том был более чем уверен: о раскаянии он знал всё. Изучал это чувство, как энтомолог изучает редкую бабочку, ведь оно могло помочь ему уничтожить хоркрукс и вернуть себе утраченный кусок души. Наверное, в этом кусочке, в Томе-из-дневника, было что-то важное, что он потерял. Скорее всего. Раскаяние он понимал досконально, не то что любовь. Просто с Миртл никак не получалось. Он смог раскаяться даже в том задушенном кролике, хотя это было непросто, но это Том провернул: для тренировки. А вот Миртл... — Я думаю предложить ему сотрудничество — как там его, этого задержанного? Забываю всё время. — Моррисон, Джеффри Моррисон, сэр. — Спасибо, констебль. У меня в детстве был знакомый Морис Джефферсон, это невыносимо, у меня в голове каша из этих двоих. Так вот, полагаю, я уговорю его. Нам нужен такой сотрудник. — А что он может? — осторожно поинтересовался сержант. Том загадочно улыбнулся. — Вы в жизни ещё не видали такой эффективной полицейской собаки. Причём не только в полнолуние. У него потрясающее обоняние в любое время. — Мистер Риддл, сэр! — раздался вдруг голос из-за изгороди, окружавшей участок. — Вы очень нужны, сэр, выйдите, пожалуйста! — Здравствуйте, мистер Эприкот, — стараясь выглядеть дружелюбно, сказал Том, выходя к местному почтальону. Это был на удивление неприятный тип, убеждённый, что с ним всегда должно разговаривать лишь самое главное начальство, и даже в продуктовой лавке требовавший хозяина, чтобы помог выбрать ему помидоры. — Что случилось? — Возмутительное преступление, мистер Риддл! — раскрасневшийся почтальон размахивал руками, то и дело задевая руль своего велосипеда. — Кража! Прямо с моего велосипеда, пока я отдавал бандероль миссис Грэхем, украли две посылки! В глубине участка раздался резкий звук телефонного звонка. Том серьёзно кивнул, пообещав мистеру Эприкоту немедленно заняться его делом, и предсказуемо услышал голос дежурного констебля: — Сэр! Подаём машину, убийство в Клэмпхилле! Радости эта работа ему никогда не доставляла, что правда, то правда. Но ощущение бесконечной нужности всем подряд не оставляло его практически никогда. Про пятницу он бы и вовсе забыл: один мистер Эприкот способен заставить человека сойти с ума, а у Тома он был не один. Напомнил Том-из-дневника. Они сидели вдвоём в спальне бабушки с дедушкой, Том раздражённо размешивал сахар в чае, а Том-из-дневника, расположившись в кресле напротив, рассуждал. Они часто так делали: по очереди сопоставляли факты, Том-из-дневника, ко всему прочему, обладал абсолютной памятью. А потом он сказал, таким же ровным тоном: — И в семь вечера к тебе придёт Дамблдор, не забудь. Том ошалело посмотрел на него. — Погоди-ка, а откуда ты знаешь о Дамблдоре? Я не писал этого в дневник. Том-из-дневника снисходительно улыбнулся. — Ты правда до сих пор веришь, что я выуживаю информацию только оттуда? Ты знаешь, что он придёт, мне этого достаточно. Какое-то время Том молчал, пытаясь уяснить, что ему только что сказали. Но если Том-из-дневника так запросто копается в его голове, а он не чувствует вторжения, значит, они уже не разобщены? Не душа и её осколок, а... целостность? — Но я же вижу тебя. Ты отдельный. Том-из-дневника пожал призрачными плечами. — Тебе так удобнее. Ты привык разговаривать со мной, вот и держишь меня на расстоянии. Показалось, или в его голосе сквозила обида? Том хотел возразить, поспорить, но вдруг и в самом деле ощутил эту обиду где-то внутри себя, как будто негостеприимный хозяин всё-таки приоткрыл дверь своего жилища и дал послушать, какая музыка играет внутри. То есть раскаяние было не нужно? Они на самом деле давно вместе? Нет, не вместе, просто рядом. Но... могут быть вместе? — Почему? — Ты хотел спросить — как? Ты говорил со мной. Не отрицал меня, как раньше, не отторг и бросил, а прожил меня и принял заново. Не помнишь? Том помнил. Вначале они много ругались, спорили по любому поводу, дневником было почти невозможно пользоваться. Потом как-то всё улеглось, а в последнее время они и вовсе сдружились. — А раскаяние... Ну, ты ведь готовил дневник тогда. Ты хотел убить. И в этом ты вроде как раскаялся, нет? Том отмахнулся. — Да то блажь была глупая! Я разозлился, это было не всерьёз. Не заслуживал он ничего подобного, и даже сейчас... Я ведь его даже сейчас не тронул, хоть он и заслужил. Том-из-дневника улыбнулся. Он, как и сам Том, многое знал о раскаянии. И о том, сколько всего некоторые упрямцы не говорят самим себе. — Не «не тронул», а выгородил. Воспоминания подправил бедолаге Макнейру, чтобы его спасти. Зачем, интересно? Том отвёл глаза. С годами к нему пришло понимание того, что убивать скучно. Смерти не доставляют радости, они только заставляют чувствовать себя злым волшебником. А он не хотел больше быть злым волшебником. Его устраивала роль сквайра. Тогда, совсем мальчишкой, он и правда слишком разозлился на Малфоя. На пустом месте: тот был всегда такой уверенный в себе, при деньгах в любой ситуации, и постоянно твердил о том, какая у него влиятельная семья и как легко ему всё в жизни удастся. При этом Тома он уважал и боялся — как и все, — но ужасно бесил. И когда очередная перспективная девица отвергла ухаживания Тома, предпочтя ему Абраксаса, он решил попросту убить нахала, чтобы не путался больше под ногами. И заодно сделать себе хоркрукс: война в стране, самое время позаботиться о бессмертии. Глупо невероятно. Если бы Абраксас знал, что Том претендует на ту девицу, немедля перестал бы за ней волочиться. Но тогда в Томе было слишком много злости. Хорошо, что Абраксас остался жив. — Он мне пригодится. Толку от его смерти не будет, а вот от жизни... Том-из-дневника с ленивой грацией поднялся из кресла, сделал два шага вперёд. — Я люблю этот дом, — сказал он. — Здесь всегда так тихо. А ночью за окном кто-то стрекочет. Это мило. Том тоже встал, глядя в глаза своему хоркруксу. И медленно протянул руку. — Пойдёшь со мной? — К тебе? Пойду, если ты хочешь. Но тебе ведь будет недоставать собеседника. — Найду, — усмехнулся Том, и их руки соприкоснулись. Ощущение было странным. Как будто вспыхнули чуть ярче краски, зазвучали чуть громче звуки. Как будто приросла обратно часть, которая так долго была не с ним. Том обернулся на дневник. Страницы, только что бывшие пустыми, торопливо покрывались строчками, написанными убористым почерком. Всё ещё прислушиваясь к себе, Том спустился вниз. Джойс чуть нервно накрывала на стол. — Что у нас сегодня, дорогая? — Грибной суп и лангет с тушёными овощами. Прислали из «Висельника»: я не рискну сама готовить, когда у тебя такие гости. Том, пожалуйста, — Джойс подошла к нему, заглянула в глаза, — не дай ему себя задеть. Ты каждый раз после встречи с ним ходишь сам не свой. — Попробую, — серьёзно пообещал Том. На сей раз Дамблдор оделся строго, в обычный серый костюм в полоску, но пышная борода, перехваченная в нескольких местах, всё портила. На него, конечно, оборачивались, и Том боялся представить себе, какие сказки матери Литтл-Хэнглтона станут рассказывать своим детям на ночь после этого визита. Джойс ушла на заседание клуба наблюдателей за птицами, предоставив Тому самому развлекать гостя. Пожалуй, так действительно было лучше. — Добрый вечер, господин директор. Вы всё так же любите чай с чабрецом? — И его тоже, мой мальчик, и его тоже. Рад видеть тебя в добром здравии и, кажется, не очень занятым. Я правильно понял, что мистер Моррисон теперь в некотором смысле под твоей опекой? — В некотором смысле да. Надеюсь, он найдёт себя в новой роли. Он тонко чувствует запахи, а это, помимо прочего, позволяет определить лжецов. — Вот как? — Дамблдор изобразил удивление. — И каким же образом? — Они потеют, — со светской улыбкой заявил Том. — Даже отъявленные лгуны. Представляете? — Поразительно. А ты мне подал чудесную мысль, Том, спасибо. Полагаю, эта особенность очень пригодится в Визенгамоте. — Думаете нанять для этого дела оборотня? — А почему бы и нет? — Действительно. Чайник скоро нагреется, а пока предлагаю поужинать. Вы ведь наверняка только что покончили с делами, как и я. Грибной суп в «Висельнике» всегда готовили отменно, а Дамблдор обожал вкусно поесть, так что какое-то время разговор крутился вокруг еды. А потом господин директор как бы невзначай спросил: — Том, а это кольцо, которое ты носишь, — это ведь кольцо Гонтов? Я правильно понимаю? Поразительно. Неужели старый лис явился к нему из-за старинной безделушки? — Да, вы не ошиблись. А почему вас это так интересует? — Видишь ли, Том... Мне, право, неловко даже произносить это, но я готов купить у тебя это кольцо за любую цену. Совершенно за любую, не ставя никаких ограничений. Я понимаю, для тебя это семейная реликвия. А для меня — в некотором роде смысл жизни. Видишь, я говорю с тобой так откровенно, как не говорил ни с кем и никогда. Тебе нет смысла лгать, хоть ты и не оборотень. — Господин директор, на что вы намекаете? Дамблдор посмотрел на него растерянно. — Намекаю? Я прямо говорю, мальчик мой. — Что вы говорите прямо, я слышу. А намекаете на что? Раз вы пришли просить единственную реликвию рода, которая у меня осталась, значит, полагаете, что у вас есть чем заплатить за неё. — Я полагаю, что ты сам лучше всего знаешь, чего хочешь от меня. Полагаю, если ты спас мистера Малфоя от заслуженного наказания, тебе это зачем-то было нужно. Полагаю, тебе дорог твой магический контракт, и ты хотел бы получить его на старых условиях. У меня всё ещё есть влияние в магической Британии, Том, и я правда готов на всё. Какое-то время Том молчал, лихорадочно соображая, что происходит. Поднялся с места, разлил по чашкам чай, пододвинул к гостю вазочку со сладостями. — Это как-то связано с Гриндельвальдом, да? Дамблдор вздохнул, поправил очки, потом вовсе снял их, положил на колени. — Да, связано. Знаешь, мы с ним были одержимы вовсе не идеей править миром. Мы хотели найти реликвии. — Реликвии? Том чуть подался вперёд, внезапно заинтересованный. В Дурмштранге он много читал о Гриндельвальде, но история и там зияла лакунами. Неужели одну из них удастся заполнить? — У него был знак, символ Смертельных реликвий. Палочка, камень и плащ. Палочка вот. Он вытащил палочку и запросто протянул Тому. — На, посмотри. Это Старшая палочка, как в сказке. Геллерт считал её самой ценной реликвией, я же более всего хотел найти камень. Но так вышло, что палочка у меня, и к плащу я имею доступ в любой момент, а вот камень... Он у тебя, Том. И я действительно готов отдать за него что угодно. Можем, кстати, на палочку обменять, если хочешь. Она и правда обладает силой. — Палочка, камень и плащ... Откровенно говоря, я думал, это аллегория, которую Гриндельвальд использовал для описания полноты власти. Сильнейший маг, появляющийся и исчезающий по собственной воле и способный привлечь к ответу даже мёртвых, этакий красивый образ. А они, значит, существуют на самом деле... — Существуют. И камень — в твоём кольце, Том. — И вы надеетесь с его помощью оживить мёртвых, да, господин директор? Вы это серьёзно? — Том смотрел в подслеповато прищурившиеся глаза и видел всё то же, что и обычно: плотно сомкнутые щиты окклюмента. Что ты на самом деле думаешь, старик? Что чувствуешь? — Вы ведь знаете, что по-настоящему оживить мёртвого невозможно. Ваша палочка — просто более сильная, но и она не может, например, сотворить деньги из песка. Потому что это нельзя осуществить. Я не видел плаща, о котором вы говорите, но уверен, что он не даёт возможность человеку в самом деле исчезнуть, раствориться в воздухе. Что он делает? Иллюзия? Невидимость? — Невидимость. Но он особенный, прошло уже несколько столетий, а он всё так же действует! — Вот и камень наверняка действует так же, господин директор. Вы получите что-то вроде портрета, только, возможно, он будет ходить за вами и разговаривать с вами. Но он не будет настоящим. Вы получите ходячее воспоминание о том, кого любили, но ведь воспоминание у вас и так есть, зачем вам его овеществлять? Неужели образ, клубящийся в воздухе, будет более настоящим, чем тот, который вы храните в сердце? Господин директор, у вас есть то, чего нет ни у кого больше: Хогвартс. Вы знаете, что такое Хогвартс? Не смотрите на меня так, вы не знаете. Прошло столько лет, а вы до сих пор живёте мечтами, которыми жили в юности. Это прошлое, господин директор! Хорошее или плохое, счастливое или несчастное, это в любом случае прошлое. А в ваших руках — будущее, дети, из которых ещё только вырастут волшебники, великие и не очень. И вы можете повлиять на то, какими они будут! И вместо этого вы всматриваетесь в прошлое и готовы на что угодно, чтобы всматриваться в него и дальше? Господин директор, я понимаю, любовь страшная сила, но это не значит, что она должна сжечь вам всю жизнь. Они смотрели друг на друга, и Том понимал, что нотация — не то, что Дамблдор готов услышать. Точнее, он слушал; он всегда слушал собеседника, очень внимательно. Но этого было мало. И тогда Том сделал то, на что не решился бы ещё полчаса назад. У Дамблдора расширились глаза — он увидел. Увидел, как дрогнули щиты, такие же глухие, как у него самого, как поползли в стороны тяжёлые створки и через образовавшуюся узкую щель наружу хлынули чувства, воспоминания, — всё то, что Том не показывал ему с того самого дня, как научился искусству окклюменции. Ярость и боль, желание отомстить, уничтожить, наказать. Он жил этими чувствами довольно долго, они питали его, как соки питают дерево. И что хуже, он мог бы жить так и дальше, если бы не огляделся вокруг и не увидел, что помимо его прошлых обид существует ещё целый мир. Соседи, коллеги, заезжие грабители и местные воры, люди, которые любят тебя, и люди, которых можешь полюбить ты, старинные приятели, примеряющие на себя новые роли. Жизнь, которая идёт вперёд каждый день, волны, которые ударяются о берег, стирая следы предыдущих. Видишь, старик? Смотри. Никакое прошлое не стоит того, чтобы жить им. Никакое прошлое не может быть ценнее будущего. — Никакое прошлое не может быть ценнее будущего, господин директор. Этот человек, который вам так дорог, умер. Кем бы он ни был, он умер много лет назад. Даже если он в самом деле вернётся сейчас — а этого не будет, — он не станет таким, каким был, и вы уже не такой, и мир не такой. Разве я не прав? Дамблдор долго молчал, а потом медленно, словно через силу, произнёс: — Ты прав, мой мальчик. Это очень больно, но ты прав. Вот ведь какая штука: у тебя всегда находится для меня неприятная правда, которую я сам пытаюсь себе не говорить. С детства, хотя тогда ты, наверное, и думать ни о чём таком не думал. И когда ты приносишь мне эту правду, отворачиваться от неё почему-то больше не получается. Ты прав, Том, это огромная ошибка. Вся моя жизнь — огромная ошибка. Я правда совсем ничего не могу сделать для тебя? Кто же такой у тебя умер, старик, если ты цепляешься за его призрак, даже всё понимая? Неужели он был тебе настолько дорог? Или дело в чём-то другом? Ты можешь погубить моих друзей — или спасти их. Вернуть мне мой контракт — или воспрепятствовать его возвращению. Ты предлагаешь мне мир... или что? Нужно ли мне будет воевать с тобой, если я скажу тебе «нет»? Правда ли ты готов дать мне всё что угодно? И будет ли у меня когда-то ещё такой шанс? Том медленно покачал головой. — Я серьёзно подумал над вашими словами, господин директор, но дело в том, что мне ничего не нужно от вас. Совсем ничего. Прошло то время, когда нужно было. Теперь — точно прошло. — Что ж, мой мальчик, — Дамблдор тяжело поднялся, — прости, что отнял твоё время зря. Я, конечно, не стану из-за этого тебе врагом, не беспокойся об этом. И если ты когда-нибудь передумаешь... — Не думаю, что такое возможно, господин директор. Простите. Дамблдор ушёл, и Том только сейчас понял, как сильно у него болит голова. Между левым и правым виском натянулась металлическая ниточка, она крепла, наливалась тяжестью. Том снял кольцо с пальца, задумчиво повертел. Камень, значит. Подумать только. Том считал, что Дамблдор — его камень преткновения, а оказалось, что у них это взаимно. Том потёр камень, потом попытался повернуть. Тот вроде бы сидел в оправе крепко, но вдруг какое-то особенное нажатие сработало, и он провернулся. Воздух напротив сгустился, и две призрачные фигуры соткались прямо перед Томом. — Томми! — нежно сказала бабушка. — Как же ты вырос, внучек, — вторил ей дедушка. Том жадно всматривался в их лица, такие родные, несмотря на долгие годы, прошедшие со дня их смерти. — Бабушка, дедушка, как же я соскучился по вам! Вы побудете со мной? Хоть немножко? — Конечно, родной. — Они подошли к нему вплотную, и призрачная рука бабушки невесомо погладила его по волосам. — Сколько тебе будет нужно.