Я это обожаю

Одержимость, с которой Пятый хочет узнать, что именно отец сказал Клаусу, передается Диего как ветрянка. Навязчивая картинка то и дело пляшет перед глазами: Клаус в кресле, тонкая шея оголена, кадык ходит вверх-вниз, вверх-вниз. А Реджи наклоняется к самому уху, щекочет мочку усами, что-то шепчет. Что он там шепчет, черт его побери, и почему Клаус такой… растерянный? Этот вопрос возвращается и возвращается бумерангом в голову Диего, режет концентрацию, как метательный нож, и Диего уже не до игр в супергероя, не до прослушивания полицейских частот и даже не до тренировок. В отмотанной назад реальности Диего не находит себе места и чуть ли не икает, вспоминая Клауса. Того, естественно, под рукой нет, скорее всего опять пустился во все тяжкие. Походив из угла в угол и отчего-то решив, что хочет первым добиться от Четвертого сказочных откровений, Диего отправляется на обход злачных мест. Находит Клауса в шестом борделе по списку. Тот сидит в окружении пяти торчков, если конечно Диего не ошибся с подсчетом: в полутьме трудно отличить скрюченные в невероятных позах фигуры от причудливой мебели, на которую навалены то ли груды одежды, то ли посуды, то ли набросаны единой кучей простыни и занавески. Торчки, ясное дело, в зюзю, но Клаус поднимает на Диего на удивление ясные зенки, есть в них, однако, что-то такое, отчего Диего аж спотыкается, что-то тревожащее и уже когда-то виденное. Диего напрягает память. Точно. То же самое нечто плескалось в глазах самого Диего, когда он увидел свое застывшее лицо в зеркале и было ему тогда лет восемь. Или девять. Да, собственно, не важно сколько ему тогда было лет, важно, что именно тогда он метнул нож, и тот в первый раз сделал резкий поворот на девяносто градусов, чтобы точно поразить мишень. Хах, поздновато Клауса накрыло. Зато понятно, чего он тут сидит такой пришибленный. Знать, что у тебя есть сила — это одно, а применить ее — это совсем не одно и то же. Даже Диего после того первого раза долго не мог прийти в себя. А Клаус… В Диего неожиданно шевелится что-то мягкое, типа заботливости. Но тут мозг подсовывает прежнюю картинку: тонкая шея, кадык, Реджи наклонился к самому уху Клауса… Забота моментально уступает место одержимости. — Хорошо устроился, — обманчиво спокойным голосом говорит Диего. — Пойдем-ка выйдем. Диего старается скрыть нетерпение и то, что думал о Клаусе, и искал его, и это странное мягкое чувство, только что появившееся в нем, тоже старается скрыть, поэтому пышет сарказмом, но Клаус видит Диего насквозь и уж тем более может распознать одержимость, а еще то, что Диего красив и поджар, как породистая борзая во время гона. Губы Клауса кривятся в подобии улыбки, руки почесывают одна другую. Кажется, доигрался. Он встает, идет на выход, словно приглашая Диего последовать за собой, и тот идет неожиданно послушно, смотрит на длинные ноги и аккуратную жопку, к которой прилипла влажная ткань то ли шелковых шароваров, то ли очередной крепдешиновой юбки. И ноги, и жопка — все, как Диего обожает. Только не женское. Только Клауса. Диего мотает головой, чтобы избавиться от наваждения, и пропускает момент, когда Клаус резко сворачивает в глубину бокового коридора, догоняет братца только тогда, когда тот открывает дверь в подсобку: — Тут и поговорим, — Клаус решителен, но голос его плохо слушается. — Располагайся и ни в чем себе не отказывай. Диего делает шаг в закуток, Клаус закрывает за ними дверь, Диего оглядывает помещение. Ведра, колченогий стол, швабра и коробки с химикатами. Клаус оглядывает Диего. Замечает маленькие капельки пота, выступившие на шраме под самым виском и как-то забывает про инстинкт самосохранения. — Ну, а тебе что от меня надо? — Вызови этого сукиного сына Реджи. Прямо сейчас. Он у меня из головы не идет. Если тебе не в лом, — последние пять слов вырываются из Диего сами, звучат как-то просительно, почти жалостливо. Диего понимает, что облажался. Клауса заставить что-то делать силой практически невозможно, а показать перед ним слабость — это полный пиздец. Миссия становится невыполнимой, Диего не идиот и такие вещи схватывает на лету. Собирается уже молча развернуться к выходу, но Клаус вдруг вскидывается, словно Диего ему в самую душу плюнул, надрывной скороговоркой выплевывает тому прямо в лицо: — Так ты считаешь, что я ломаюсь? Может быть еще скажешь, что выпендриваюсь? Что мне вот такая ситуация просто по кайфу?! Диего чувствует, как горячая кровь ударяет в голову, он почти теряет самообладание. Да кто такой Клаус, чтобы на него орать?! — Нет. Не считаю, — в коротких фразах Диего еле сдерживаемое бешенство. — Это ты считаешь, что закатив истерику можешь уйти от ответа!   — А я не ухожу. Никуда не ухожу, — Клаус вздергивает подбородок и смотрит прямо в Диего, с вызовом так смотрит: «Ну что ты мне сделаешь? Что?» Диего сжимает и разжимает кулаки. — Совсем страх потерял? Думаешь, у меня на такого хиляка, как ты, рука не поднимется? Поднимется, и тут кричи-не кричи — никто тебя не услышит. Не подумал об этом, когда меня сюда заводил, а, братец? Твои дружки-наркоши тебе не помогут. — У меня дружки хотя бы еще остались, а ты вот единственного друга уберечь не сумел. Неудачник! — Вот теперь Клаус уже не сдерживается и даже не пытается остановиться, прекрасно осознает, что сейчас Диего сорвется, но ему просто необходимо, чтобы его наказали. Сам себя он уже наказывать не в силах. Это ведь он неудачник. Это ведь он не сумел уберечь Дэйва. И как хорошо, что Диего так легко ведется на провокацию. Его пальцы моментально сжимаются на тонкой, как у куренка, шее Клауса. — Ах ты гаденыш! — Один слышит, другой чувствует сильный удар затылка о каменную стену. Кракен, спящий внутри Диего, просыпается:  — Ну что? Отпала охота выебываться? А перед глазами Клауса пляшут золотые мушки и расходятся малиновые круги. Отлично его приложили. И с доступом кислорода все не так просто. Клаус начинает хрипеть, царапая пальцами шершавую, влажную от сырости стену: — Ты плохо меня знаешь, Диего, — Клаус облизывает вмиг посиневшие губы и тут же летит носом вперед на плиточный пол. Рот наполняется солоноватым металлическим привкусом. Встает, пошатываясь, на ноги. Тут же получает пощечину. Нет. Это вообще не пощечина. Диего ударяет не только ладонью, он вкладывает в удар всю силу руки, плеча, корпуса, натренированных ног, крепко упирающихся в землю. Клаус не остается после такого удара калекой только потому, что Диего в самый последний момент сбрасывает пелену безудержной ярости и берет тело под контроль. Но удар от этого не перестает быть ударом Диего, а боль не перестает быть болью. Она от щеки расползается по всему телу, входит, словно острый колющий предмет прямо в мозг, сползает до пупка и желудка, спускается в пах, и Клаус уже не может отличить ее от возбуждения. Язык и губы моментально распухают и не только они. Между ног тоже все распухло и ломит. Чувство сладостное и мучительное одновременно. — Да ты совсем на всю голову больной, Клаус! Брови Диего удивленно ползут вверх. Он вдруг вспоминает, как давешней ночью водил пальцем по жарким, чуть шершавым, таким податливым губам Клауса, давил, вминаясь в рот, а Клаус мирно сопел притулившись у стола. Диего опять трясет головой, словно нокаутировали его, а не он, и недоумевает, почему именно сейчас вспомнил о том, как горячо было его пальцам внутри этого наглого рта. Чувствует, что внизу живота сворачивается пружина и надо бы бежать прочь, но ноги словно приросли к полу. На лице Диего мелькает странное выражение вины. «Откуда оно у него?» — думает Клаус, а в слух шипит: — Можно подумать, ты здоровый?! Изломанным жестом указывает Диего на его собственную ширинку, сплевывает на пол, вытирает губы тыльной стороной ладони и нагло ржет: — И кто после этого педик и извращенец? Его смех переходит в хрипы, когда Диего опять швыряет Клауса, легко, словно перышко, вжимает бедрами в стену. Тот с готовностью прижимается к ней и почти стонет: — Не останавливайся, — садится на просунутое между его ног колено, трется пахом о мускулистого, напряженного Диего. Елозит на нем, как последняя продажная девка. Взгляд Диего становится плотным и мутным. Он сжимает челюсть Клауса сильными пальцами, в другой оказывается что-то блестящее и опасное. Нож. Диего кромсает перья жабо, срезает одну за другой пуговицы вышитой павлинами рубашки — лицо каменное, словно у зомби — царапает нежную кожу выступающей ключицы. Клаус следит за его действиями, не отводя взгляда. Сглатывает тягучую слюну. Наклоняется вперед, вторгается Диего в рот, отпихивает язык и не целует, кусает. Диего старается не отвечать, но ничего не может сделать со своим телом, сдается под напором и просто позволяет Клаусу вгрызаться в свои губы и захлебываться. — Ты знаешь, как мозг справляется со стрессом и болью, Клаус? — спрашивает Диего, наконец отстранившись. Спокойно так спрашивает, но там, в самой глубине, чувствуется, что весь кипит. — Он качает в кровь различные стимуляторы, вызывающие привыкание. Бетаэндорфины, опиоиды. Если это происходит достаточно часто и долго, то ты подсаживаешься. И никак иначе. Нож между тем легко разрезает пояс то ли юбки, то ли шароваров, и легкая ткань падает к длинным птичьим ногам. Под шароварами Клаус совершенно голый и возбужденный. — Да тогда мы с самых пеленок наркоманы, Диего. Что в нашей жизни было, кроме боли и стресса? А наркотики делают нас счастливыми, Диего. Он произносит «Диего» так странно, что рука невольно соскальзывает с челюсти Клауса на кадык, сжимает пальцы до синяков, словно у Диего в руке случился спазм, а в голове короткое замыкание. — Ага, и вот это тоже? — нажимает на адамово яблоко и видит, как глаза у Клауса начинают закатываться. Отпускает. — Это тоже делает тебя счастливее? — Ну, это близко к счастью, точно. Насколько это возможно. А если сделаешь то же самое с моим членом, то будет очень-очень-очень. Диего разжимает пальцы и нож вываливается из них, со стуком отскакивает от пола и улетает куда-то из поля зрения. Черт с ним. Черт со мной. Черт побери весь этот гребаный ненормальный мир. Пошло все нахуй. — Клаус, — собственный голос доносится до Диего словно с Луны. Зачем он вообще сейчас что-то говорит? — У тебя заразная физиологическая зависимость от боли, ты и других такими делаешь. — А вот и нет. Я просто очень общительный, а меня запирали одного. Сенсорное голодание, Диего. Только и всего. После него даже побои ласка. Я вполне могу и без боли. Но, Диего, пожалуйста, давай сегодня сделаем по-моему. — Как знаешь, — а сам неожиданно думает, что наверное был бы не против испытать это смешение боли и счастья. Надо будет однажды довериться Клаусу. Кажется, это действительно снимает напряжение. О да. Да, так… Сухая шершавая ладонь Диего шарит по потной мошонке, жмет яйца. Клаус подается навстречу: — Ну же, Диего, садист, ну же, — кровь приливает к щекам, глаза становятся шалыми и молящими. Диего резко расстегивает собственную ширинку, член практически вываливается наружу и касается головкой стоящего шлагбаумом горячего ствола Клауса. От прикосновения Диего простреливает, как после контакта с включенным шокером. Ебать. — Чтоб ты сдох, — злобно шипит Диего, и трется, трется о Клауса, ни на минуту не выпуская из другой руки его адамово яблоко. Клаус собирает по капле слюну в пересохшем горле и плюет вниз, на ебущие друг друга члены. Остатки плевка текут по подбородку, к костяшкам Диего приклеивается тоненькая ниточка мутной жидкости. Это его почему-то заводит еще больше. Он наверное совсем спятил. Других объяснений просто не может быть. Потом обхватывает и сжимает оба пениса и ему становится совершенно похер на свое ментальное здоровье. Трахает головкой мокрый, дрожащий член Клауса. Когда тот успел спустить? Ему не хватает нескольких глотков воздуха, чтобы найти ответ на поставленный вопрос, он сам выпадает из реальности, а заодно и из времени. Про то, что сеанса с отцом он так и не получил, Диего забывает совершенно. Да, собственно, ему это больше и не нужно. Одержим он, видимо, вовсе не сеансами со стариком. Совсем нет.