***
Родители хотят, чтобы она после выпуска пошла в стоматологический колледж. — Я хочу по-настоящему лечить людей, — невозмутимо отвечает Гермиона. Они молча переглядываются. А потом её мама твёрдо говорит: — Может быть, тебе стоит подумать о студенческом кредите?***
Он сохраняет её номер у себя в айфоне и ставит на контакт фото Грампи кэта. В отместку она прокалывает чернильный картридж в его перьевой ручке. — Они всё равно были слишком вычурны, — Гермиона кривится, рассматривая расползающееся по светлым брюкам цвета хаки чернильное пятно. — Так что, считай, я сделала тебе одолжение. — Я в твой дурацкий латте, который ты вечно пьёшь, вместо корицы яд подсыплю! — выдавливает он сквозь зубы. Гермионе кажется, что она слышит зубовный скрежет. — Спасибо, теперь буду знать, чего ожидать, — насмешливо отвечает она.***
Лаванда Браун помогает ей устроиться на работу в гадюшник. — Это название или... — нерешительно уточняет Гермиона. — Или, — Лаванда даже не даёт ей закончить. Гермиона кривится. Она рассматривает низ от алого бикини, весь покрытый блёстками: он едва держится на медной проволочной вешалке, согнутой под не очень удачным углом. — И я ни с кем случайно не встречусь? Никто не узнает? Лаванда издаёт немного истеричный смешок. — Ну, иногда конечно заходит парочка парней из школы, — начинает она юлить, — но чаще это, ну… мальчишники. Да несколько печальных стариков. И редко заглядывает какой-нибудь нездешний драг-дилер. Никто тебя не узнает. Гермиона хмурится. И уточняет: — Кто именно из школы?***
Она на сцене, свисает вниз головой на шесте: ноги широко раздвинуты, грудь вываливается из и без того несуразных чашечек корсета... Входит Том Риддл. Начинается следующая песня, хриплый голос надрывается в динамиках под потолком. За Риддлом следуют его подпевалы, все как один богатые мудаки-наследники, считающие, что мир должен лично им. Большинство всё ещё в форме для лакросса, только рукава закатали, чтобы выставить напоказ свои платиновые Ролексы. Наклеенные на веки Гермионы блестящие накладные ресницы — их дала Лаванда — кажутся вдруг очень тяжёлыми, тянут веки вниз, прямо как стихающие басы мелодии. Гермиона с точностью может определить момент, когда он наконец-то её замечает. Риддл замирает, словно громом пораженный, а на лице отражается дикое удивление, Гермиона за самодовольным ликованием не сразу вспоминает, что вообще-то именно этого и боялась, и теперь кошмар воплотился в реальность. На смену ликованию и самодовольству приходит смущение. Но работу никто не отменял. Она съезжает вниз по шесту. Прогибается в спине. Риддл не отводит взгляда.***
— Больше всего меня забавляет твой сценический псевдоним — Львица, — говорит он в следующую среду на лабораторной. Защитные очки болтаются на шее Риддла. Гермиона сжимает в пальцах желтый карандаш номер два по жесткости фирмы Тикондерога. — Это не я придумала. — Она постукивает пяткой, втиснутой в темно-синие эспадрильи, по ножке стула. — Это Кингсли, менеджер, сказал, что Львица подходит моей энергетике, что бы это ни значило… — Да-да, твой привычный взгляд вы-и-ногтя-моего-не-стоите, — перебивает Том, понимающе кивая. — В курсе, знаешь ли. Значит, клиентам ты не особо даёшься? На сарафане на коленях появляются складки, когда она скрещивает щиколотки. — Ну, на самом деле я популярна, — говорит Гермиона. — У меня даже есть поклонники-завсегдатаи. Он поджимает губы. — Это ты-то? — тянет Риддл, старательно скрывая заинтересованность. Проводит кончиком пальца по щербатому краю стопора вакуумного фильтра. — Странно. Надо будет понаблюдать.***
— Почему ты так никому и не рассказал? — выпаливает Гермиона, затащив Риддла в библиотеке в секцию немецкого кинематографа. На полках полно пыли, но зато тут нечасто можно кого-либо встретить, особенно в полночь. — Столько времени прошло, я всё ждала, когда ты по всем стенам развесишь плакаты или, может, высыпешь на головы флаеры… Но ты ничего не сделал. И… Риддл фыркает. — Только не говори, что недовольна, раз я никому не раскрыл твой грязный секрет. Створки лифта с громким лязганьем открываются, и Гермиона хватает с полки первую попавшуюся книгу, с обложки на неё смотрят сильно потёртые и когда-то позолоченные буквы названия: «Нацистская пропаганда 1934-1939 гг.». — Я... Просто... — она расстроена и разочарована. — Просто если хочешь меня шантажировать, давай разберемся со всем сразу. Риддл пристально рассматривает её, его и без того тёмные глаза темнеют ещё больше от раздражения. — Будь добра, напомни, кто из нас последний месяц делает все отчеты по лабораторным работам? — Их делаю я, — с подозрением в голосе отвечает Гермиона. — Но это потому что у тебя какие-то дела с, как её… ассоциацией выпускников. Ты сам сказал, что времени у тебя нет. — А раньше, пока я не знал о твоей подработке, ты бы приняла такое оправдание? Стала бы делать мой отчёт? Гермиона ошарашенно моргает от осознания. — Ты шантажировал меня всё это время... — Шантаж — это слишком примитивно, — тянет задумчиво Риддл, прислонившись к стене. — Мне казалось, что мы с тобой достаточно разумны, чтобы четко сформулировать все условия подобного соглашения. Её взгляд становится колючим. — Верно. — Гермиона решительно приподнимает подбородок. — Завтра же я напишу номер твоего сотового на стене в раздевалке.***
— Мне казалось, что ты пользуешься большей популярностью, — осматривая зал, Лаванда наклоняет голову — перья на её голове уныло свешиваются набок. Гермиона прикусывает губу и тоже осматривается: у сцены трое стариков, компания женщин средних лет визгливо обсуждает меню бара в кабинке. И одинокая, едва различимая фигура в самом конце зала развалилась на фиолетовом, обитом бархатом кресле — безвкусном и слишком заметном. Она прищуривается.***
— Приватный танец? — она плавно опускается на колени Риддла. Тот вздрагивает, тонированные солнцезащитные очки от Ray Ban соскальзывают с носа. — Не хочешь? — она прижимается сильнее, трётся бедрами: извивается и елозит зелёными атласными трусиками, под которыми становится влажно, по уже оформившейся выпуклости на его брюках. Риддл давится воздухом, его широкие, сильные и изящные ладони оказываются на талии Гермионы. — И насколько приватный? — спрашивает Риддл, прочистив горло. Она наклоняется, прижимается к его шее, по позвоночнику прокатывается невыносимо жаркая волна. — Зависит, — шёпотом произносит Гермиона. Она обводит языком завитки на раковине его уха, и только потом продолжает. — От того, как ты убедил моих обычных поклонников-завсегдатаев уйти. Он сглатывает, подцепляет пальцем край её нижнего белья. — Дал денег, — хрипло и ворчливо отвечает Риддл. Он невесомо касается квадратной челюстью её выпирающей из корсета груди. Гермиона берёт кончик его чёрного галстука в ладонь, наматывает на кулак, заставляя приподняться. Их губы в каких-то миллиметрах друг от друга, приоткрыты, чтобы… — Подожди-ка… Так это ты угрожал моим клиентам на стоянке алюминиевой битой?! — кричит Гермиона. Риддл морщится.***
— Я принес тебе кофе, — объявляет он, присаживаясь к ней за маленький столик в кафе, заставленный ноутбуками. — С корицей. Он отвратителен. У тебя совсем нет вкуса. Она выгибает ухоженную темную бровь. — Отравлен? — она едва не вырывает стаканчик у него из рук. — Сам понимаешь, это последняя неделя… И если мой средний балл понизится, я тебе растворителя залью вместо масла в двигатель. Риддл хмыкает. — Как-то же нужно надлежащим образом протестировать твоё универсальное противоядие? Это мой долг! Стаканчик горячий по сравнению с ее ладонями, картонные края гнутся от прикосновения. — Так значит… это ты мне так делаешь одолжение? — Гермиона едва сдерживается, чтобы не улыбнуться. Он ухмыляется. Сердце стучит у нее в груди как бешеное. — В точку, — бормочет он, потом наклоняется вперёд и касается носом её щеки. Их горячее, сладкое дыхание смешивается. — И желаю сейчас же получить награду за труды.Эпилог
Липкая красная помада, которой Гермиона красится перед работой, в итоге всегда размазывается по его подбородку, когда они целуются. Это бесит: он прекрасно знает, что помаду можно было бы стереть до. Но Гермиона не делает этого. Никогда. Один раз, ночью, когда Гермиона уходит на работу, он окунает все ее кисточки и спонжи в раствор формальдегида и хлорной извести и оставляет в ванной на виду жидкость для снятия макияжа с запахом граната. А утром обнаруживает, что его тюбик с органической пенкой для умывания с мягким пилинг-эффектом заменили на карамельно-розовую соль с клеем. «Люблю тебя», — корябает он на неоново-зеленом стикере для заметок. И лепит его на обложку её учебника по анатомии. А после аккуратно вырезает все главы, которые им задали прочесть на выходных, и тщательно прячет их в морозилке под полуфабрикатами. Они все ещё не друзья.