Форма счастья значения не имеет

Стив почти убедил себя, что новая жизнь ему даже нравится. Его не узнавали на улицах, он мог целыми днями бродить по музеям, ходить на наброски, просто скетчить играющих детей в парке, не боясь, что ему будет нужно куда-то бежать, кого-то спасать. Новые знакомые — все сплошь интересующиеся искусством и новыми веяниями вроде гиперреализма и лэнд-арта — легко приняли его, и Стив сам не заметил, как оказался среди нью-йоркской богемы, невольно перенимая у новых знакомых словечки, манеру общения и в некотором роде — образ жизни. Это было не тем, чего он хотел на самом деле, но, учитывая обстоятельства, все сложилось не так уж плохо: он относительно здоров (уж точно здоровее, чем в тридцатые, только зрение немного подкачало), обеспечен, при деле, с широким кругом общения. Личная жизнь то и дело пыталась появиться, но комплексы, снова поднявшие голову, ей неумолимо препятствовали. Стив уже сто раз проклял свою дурацкую привычку хотеть недостижимого и не соглашаться ни на что другое. Так было с Пегги, которая не видела в нем объект, достойный интереса, пока он не вымахал после введения сыворотки, и так было с Рамлоу, который, наоборот, признался как-то Роллинзу (Стив тогда проклял свой суперслух), что “тело у Кэпа, конечно, чума, на такое и у мертвого встанет, но сам он до зубовного скрежета правильный, с таким если и трахаться, то исключительно церебрально, а то занудит до смерти”. Стив не считал себя душой компании, но и то, что мало кто удосуживался его рассмотреть как следует, прежде чем делать выводы, удручало. Рамлоу будил в нем какое-то животное, низменное желание. Оглушающую, яростную страсть, от которой не помогало ничего: ни холодный душ, ни напускное безразличие, ни попытки видеться как можно реже. Наташа называла это “химией” и “животным магнетизмом”. Говорила что-то о феромонах и подсознательном желании совокупляться с сильным самцом (ее счастье, что говорила она об этом не Стиву, но суперслух сделал его невольным свидетелем), а Стив просто дурел от одного запаха Рамлоу, от вида его плеч, на которых вечно трещала футболка, прикусывал губу до боли, если тот улыбался. Это было форменным сумасшествием, буйством гормонов-феромонов или еще чем-то, и это “что-то” было не только не взаимно, оно было совершенно невыносимо и очень мешало работать. Очень. Стив не видел Рамлоу уже месяц и даже неискренне радовался, что после того, как из-за полярно направленного излучения, под которое он попал во время одиночной миссии и откатился к своему состоянию до сыворотки, Фьюри настоял, чтобы он ушел не только с полевой работы, а и вообще из ЩИТа. Временно. “Пока решение не будет найдено. Роджерс, ты должен понимать, сколько у тебя врагов. Варианта два. Либо ты сидишь в охраняемом бункере двадцать четыре часа в сутки, либо вот тебе документы на имя Жан-Поля Дюпона. Французский ты знаешь, с остальным разберешься”. Стив не хотел сидеть в бункере, поэтому, отработав под руководством Наташи легкий французский прононс и придумав себе легенду, снял квартиру в Бруклине и влился в полубогемную тусовку большого города. По сути, он никого не обманывал. Интересовался искусством, делал скетчи с натуры, оборудовал наконец небольшую студию, где часами мог рисовать, быстро осваивая новые техники и материалы. А что до имени, которым он представлялся, так, если разобраться, Стив Роджерс давно стал человеком с плаката, торговой маркой. Телом для траха. Занудой. А Жан-Поля новые знакомые находили если не веселым, то остроумным, интересным и не обделенным определенным шармом. Непредвзятость, которой Стиву иногда не хватало в старой жизни, в новой быстро приучила его к безнаказанности. Не нужно было обдумывать поступки с точки зрения их влияния на имидж “величайшего героя Земли”. Можно было казаться сколь угодно странным, занудным, экстравагантным, смешным и мягким. Можно было даже быть добрым, не опасаясь, что это примут за слабость и не постесняются надавить на уязвимые, не прикрытые щитом места. Можно было целоваться на улице с мужчинами, женщинами, твинками, трансами, хоть с чертом лысым, не опасаясь, что в тот же день это будет на ютубе с подписью #яебуамерику, #длинныйчлен или еще менее приличной. Тони плевать хотел на такие мелочи, да и искины неустанно следили за всем, что появлялось о нем в сети, моментально удаляя лишнее, Стив же такого позволить себе не мог. Тогда, но не теперь. Теперь ему просто этого не хотелось. Из тела для траха он превратился в худого невысокого бледного парня со слабым зрением, пусть и одетого по последней моде и научившегося вворачивать современные словечки, но все такого же занудного и закомплексованного как раньше. Неловкого. Смешного. Не имеющего понятия о многих вещах, считающихся элементарными. Как секс на первом свидании. Как легкие наркотики для настроения. Как фоточки еды в инстаграме. Теперь ему было доступно все это без урона имиджу и мироощущению, но желания пользоваться обретенной свободой под маской, приросшей к лицу, не было никакого. Он рисовал, смотрел любительский артхаус и все меньше понимал, чего ему раньше не хватало в жизни. Кроме удовлетворения того выворачивающего душу и мозг желания, которое он испытывал к совершенно не подходящему для этого человеку. — Простите, сэр, — задумавшись, он наскочил на кого-то при выходе из кафе и замер с открытым ртом, наверняка выглядя донельзя глупо в ярко-голубом шарфе, в несколько слоев намотанном на тонкую шею, черном коротком пальто и таких же голубых, как шарф, джинсах. Очки, закрывающие половину лица, не менее глупо запотели, а в голову пришла мысль о том, каким огромным теперь кажется ему Рамлоу. — Это я должен просить прощения, — отступив на шаг, Рамлоу вдруг улыбнулся ослепительно, тепло и чуть насмешливо. Стив видел, как лучики морщинок собрались в уголках его глаз, глубоко рассекая загорелую кожу. — Мог сбить вас с ног. Вы не облились? Стив посмотрел на свой стакан с кофе, по-прежнему надежно закрытый крышкой, и помотал головой. Еще месяц назад он бы посмеялся и над этим “вас”, и над предположением, что его можно сбить с ног, просто столкнувшись в дверях. От Рамлоу знакомо пахло, и приходилось признать, что, хотя тело стало другим, реакции на этого человека у него остались прежними: дикое, едва контролируемое стремление быть к нему как можно ближе. Животное желание тереться о него всем телом, вдыхать запах и прочая непозволительная в отношениях начальник-подчиненный чушь. Наверное, он разучился делать непроницаемое выражение лица, потому что Рамлоу, окинув его взглядом с головы до ног, вдруг прищурился, фыркнул и протянул руку. Ладонью вверх. Психологи утверждали, что это жест подчинения, отказа доминировать, но Стив знал, как Рамлоу обычно пожимает руку — крепко, как равному, будто готов в любой момент перевести рукопожатие в захват. Сейчас он, похоже, не считал Стива опасным. Совсем. — Жан-Поль, — представился Стив. — Художник. Стоило их ладоням соприкоснуться, как Рамлоу мягко произнес: — Брок, — и аккуратно сжал его руку, будто боялся сломать ненароком, — акула-убийца. Стив невольно фыркнул в объемный шарф, пряча улыбку. Что ж, Рамлоу и не соврал, и служебную информацию не выдал. — Оригинальная профессия, — прононс давно получался сам собой, позволяя получать от разговора удовольствие, а не тратить силы на то, чтобы не проколоться. — Плывете на обед? — За кофе, — улыбнулся Рамлоу, еще раз сжал его руку и будто случайно погладил запястье. — А чем питаются художники? — Амброзией и любовью… к искусству, — Стив ощутил неодолимое желание говорить ерунду. Он, в принципе, никогда не мог позволить себе нести чушь. В тридцатые это выходило только с Баки, потому что никто, кроме него, не воспринимал Стива серьезно и не понимал его странных шуток, а потом положение обязывало отвечать за каждое сказанное слово. Но сейчас не хотелось. — Амброзии не обещаю, — Рамлоу снова оскалился, действительно напоминая мультяшную акулу, — но как насчет французской кухни? — Земноводных я не ем, — предупредил Стив. — Думаю, у них должно быть что-то посытнее лягушачьих лап, — Рамлоу подставил ему локоть, как какой-то дамочке, так ненавязчиво, но четко распределяя роли, что Стив, положив ладонь на мягкую ткань рукава его пальто, только подивился чужой ловкости. Что ж, он готов был поиграть в эту занятную, новую для него игру. С Рамлоу… с Броком — да. *** Ему было неловко снимать пальто. То, как он сейчас выглядел, просто не могло вызывать хоть какой-то интерес, кроме анатомического, но, мстительно подумав о том, что это тело ну никак не счесть “чумой”, на которую “и у мертвого встанет”, а еще мысленно повторив себе, что даже в пальто и объемном шарфе его вряд ли вышло бы принять за здоровяка, Стив повесил лишние в помещении тряпки на вешалку и развернулся к Рамлоу. Что ж, приходилось признать, что в гражданской одежде тот не выглядел ни меньше, ни безобиднее, только вместо лопавшейся на бицепсах футболки на нем сейчас был надет лонгслив с нарочито растянутым воротом, а низко сидящие штаны все равно были военного кроя. Как и пошарпанные ботинки, придававшие вечно подтянутому старшему группы вид богемный и распиздяйский. Но Рамлоу все равно был огромен. Он и в бытность Стива Капитаном Америкой мало уступал ему и в росте, и в объемах мышечной массы, а сейчас и вовсе казался ожившим Терминатором. Судя по улыбке, по взгляду, скользнувшему от тощей шеи до худых ног с нелепо острыми коленками, Рамлоу прекрасно знал о том, какое оглушающее впечатление производит. — Если отодвинешь для меня стул — дам в глаз, — честно предупредил Стив, а Рамлоу вдруг тихо, тепло рассмеялся, как над хорошей шуткой, скользнул теплой ладонью по лопаткам, чуть подталкивая вперед, и шепнул на ухо, так, что у Стива волоски на руках и загривке встали дыбом: — Как я могу? Ты ж не девчонка. Определенно, нет. Сладкий. Стив подавил желание закатить глаза. Он сам понятия не имел о том, как принято между мужчинами… флиртовать? Но отчего-то был уверен, что говорить “сладкий”, зная человека пять минут, — моветон. — Попробуй, прежде чем судить, — хмыкнул он, а Рамлоу (или все-таки Брок?), обдав горячим дыханием его шею, скользнул рукой ниже, к пояснице, и повел его за метрдотелем к столу. — Мне блюдо дня, мясной салат и кофе, — распорядился он, едва устроившись. — Вино. Десерт? Жан-Поль, ты будешь десерт? Стив бегло просмотрел меню и порадовался, что стал есть в два раза меньше — метаболизм, несмотря на то, что сыворотка, хоть и не подкрепленная излучением, в крови все-таки осталась, снизился, что позволило ему значительно сократить расходы на питание. Не то чтобы для него это играло особую роль, конечно, но… — Да. Суп из мидий, греческий салат, латте и мороженое. — Вино — сразу, кофе подайте к десерту, — распорядился Брок, и официант, поклонившись, исчез. Стив хоть и научился вести разговоры ни о чем (в основном об искусстве, там легко было часами рассуждать о тенденциях и о том, “что хотел сказать художник”, периодически теряя нить беседы и перескакивая с одного на другое), но с Броком этого не хотелось. Хотелось совсем иного, мало имеющего отношение к разговорам, но не через пять же минут знакомства. — Ты француз? — спросил Брок, легко касаясь его бокала своим. — Да. Ищу впечатления. Осень — не лучшее время в Париже (сколько раз он уже говорил это? раз пять точно). А вы? — Ты. По крови итальянец. Наполовину. Но дальше Нью-Йорка редко выбираюсь. “Без оружия редко”, — верно услышал его Стив и, усмехнувшись, пригубил вино. — Что так? В мире много интересного. — Работа не располагает, — отрезал Брок, и Стив под его внешней мягкостью почувствовал то, что чувствовал всегда — упрямое желание разделять личное и службу. — Давай лучше о тебе. Сразу скажу — от искусства далек, так что наверняка такому, как ты, будет скучно, но я вполне поддаюсь дрессуре. Стив на мгновение представил себе, как пытается объяснить старшему своей группы огневой поддержки, чем кубизм отличается от модернизма, поощряя его конфеткой и держа наготове хлыст (или шокер), и снова улыбнулся. — И что же может тебя заинтересовать в качестве… пряника? — Мне казалось, я уже дал тебе понять свою заинтересованность, — Брок накрыл его руку своей, пристально глядя в глаза, и Стив невольно поежился. Так Рамлоу смотрел в прицел. Чувствовать себя дичью ему не понравилось, а потому Стив убрал ладонь. — Тогда в субботу идем на выставку современного искусства, — ухмыльнувшись, предложил он, гадая, зачем лезет в бутылку, если можно все сделать проще: быть “лапочкой”, которого в нем явно видит Брок. Не нарываться. Получить его себе хотя бы ненадолго. Может, и не понравится еще. Не зря ведь говорят, что нет ничего страшнее полностью сбывшейся мечты. — А ты сразу быка за рога, да? — Брок совсем иначе взглянул на него, будто оценивая, решая, нравится ли ему расхождение первого впечатления с реальным положением дел, и на секунду Стив пожалел, что стал нарываться. Но только на секунду, потому что был уверен, что характер рано или поздно все равно вылезет, и лучше, чтобы это произошло до того, как они окажутся в постели. Того количества вранья, что между ними уже имелось, было более чем достаточно. — То есть ты отказываешься? — с вызовом спросил Стив, и Брок прищурился. — Ищи дурака в другом месте. Но потом ты мне студию покажешь, идет? Надеюсь, ты рисуешь что-то больше похожее на людей, чем этот твой Малевич. — Малевич не мой, — заметил Стив, — а в студию пускаю только ценителей и моделей. Ты в какой категории? При слове “модель” брови Брока дернулись вверх, будто ему и в голову не приходило что-то подобное, а потом он широко, с обещанием улыбнулся. — Мне всегда казалось, что модели — это что-то такое… аморфное. — И женщины, — подсказал Стив. — Голые. Глаза Брока опасно блеснули. — Все интереснее и интереснее. Если подхожу, то я согласен. — Фактура богатая, но вот сможешь ли достаточно долго сидеть в какой-нибудь не особо естественной позе — вопрос. — Проверим? — Легко, — Стив чувствовал, что пожалеет, но остановиться не мог. И не хотел. — В субботу, в два. Окна студии на запад, как раз будет хороший свет. Брок снова вздернул брови, будто весь предыдущий диалог считал завуалированными попытками договориться о постели, и Стив мстительно подумал, что теперь раздеть его и заставить часа четыре лежать на красном диване в какой-нибудь не слишком удобной позе — дело чести. — В два, — Брок медленно кивнул и вонзил вилку в принесенный стейк. — В субботу. Заметано. Но сегодня только вторник, может, хоть в кино сходим? Стив многообещающе ухмыльнулся и кивнул. Артхаус Броку должен был “понравиться”. *** До субботы Стив вынужден был признать, что влюбился, как японская школьница. Если раньше рядом с Броком он просто не мог дышать от желания оказаться с ним наедине при минимуме одежды, то в чертову пятницу он лежал поздним вечером без сна и сходил с ума при мысли о том, что будет, когда нужно будет возвращаться. Во-первых, Брок его теперь узнает. Тот был наблюдательным, профессионально внимательным к деталям, и до сих пор ни о чем особо не подозревал только потому, что никогда не интересовался Стивом-Капитаном. Ну, и плюс сам Стив крепко держал себя в руках. И тогда, и теперь. Это было глупо, старомодно, но Брок стоически терпел все культпоходы, моментально ориентировался в любой ситуации и быстро заводил знакомства с друзьями Стива, представляясь уже не акулой-убийцей, а его, Стива, моделью: “Брок, модель Жан-Поля”. И улыбался, глядя на его смущение, когда Нью-Йоркская богема возжелала явиться в студию, чтобы оценить портрет. Желательно - в процессе. Стив отказывался, ссылаясь на то, что не может творить, отвлекаясь на гостей. Брок с умным видом кивал, а потом подмигивал, оставляя руку на пояснице. Та жгла даже через свитер толстой вязки, и Стив мучительно возбуждался каждый раз, как чувствовал его близость. Они даже не целовались. Стив думал, что это было странно, но, видимо, Броку было нужно от него что-то большее, чем просто секс на одну ночь. Неужели его нарциссизм требовал портрета маслом? Стив скатился с кровати, прошлепав босыми ногами по теплому полу (теперь он часто мерз и включал отопление), зажег свет в мастерской и еще раз посмотрел на огромное белое полотно чистого холста. Он будто наяву видел обнаженное загорелое тело Брока на красном диване. Легкий дым толстой сигары, расслабленная поза, хаос мастерской вокруг. Он хотел это написать. Давно. И память позволяла воспроизвести чужое тело с фотографической точностью, но раньше Стив боялся поддаться своему безумию, а теперь мог рухнуть в него с головой: писать с натуры, вдыхая острую смесь запаха свежих красок, парфюма Брока и крепкого кофе, который всегда ассоциировался у него с мастерской. Завтра. Через четырнадцать часов. *** Стив третий раз сменил футболку, чувствуя себя идиотом. Его новому-старому телу не шло, казалось, ничего, и третья футболка, теснее двух предыдущих, хоть и привычно обтягивала торс, но была на пять размеров меньше, чем он привык, и выглядела, как… Плохо выглядела. Решив, что раз Брок запал не на его тело, а на что-то другое, то пусть этим другим и наслаждается. А тело он все равно рано или поздно увидит. Если, конечно, Стив правильно понял все эти жаркие взгляды и прикосновения на самой грани приличий. Он как раз запустил кофемашину, когда в дверь позвонили. Стив пальцами зачесал назад отросшую, по-модному мелированную челку, поправил очки, одернул футболку, мысленно отругал себя за мнительность и пошел открывать. Брок стоял на пороге его квартиры в простых черных джинсах, черной футболке и кожаной куртке, которую еще месяц назад Стив назвал бы просто коричневой, но теперь в его системе координат этот цвет назывался “горький шоколад”. — Я не знал, что принято носить творцам вместо амброзии, — было первым, что сказал Брок, переступая порог и протягивая ему коробку сладких трюфелей. Стив очень любил эти конфеты и, наверное, Брок заметил, что именно их он выбирает на фуршетах после выставок. Надо было принять во внимание такую наблюдательность, но о возможном возвращении в амплуа Капитана сейчас так не хотелось думать, что Стив лишь поблагодарил его кивком, принимая фунтовую коробку, перевязанную синей лентой, и вдруг оказался прижат к Броку от щиколоток до подбородка, он уткнулся лицом куда-то между ключиц, дурея от запаха, чувствуя, как позорно подгибаются колени. Брок действовал на него, как парализатор, скрещенный с афродизиаком, — безотказно, мощно, мгновенно отключая мозг и выкручивая на максимум чувственность. — Малыш, — Брок никогда не обращался к нему иначе, чем по имени, и от этого дурацкого прозвища, так соответствующего ему-теперешнему и казавшегося таким смешным применительно к нему-настоящему, у Стива включился мозг, позволяя отстраниться. Нехотя, с трудом, но перестать вдыхать запахи улицы, холодного дождя, парфюма и отойти на условно-безопасное расстояние в два шага. — Проходи, — хрипло пригласил Стив. — Выпьем кофе и приступим. Ты голоден? На мгновение ему показалось, что Брок спошлит, рассказав, какой конкретно голод и как давно терзает его, но тот, хмыкнув, сдержался. — Перекусил по дороге. Но если хочешь, закажем доставку. — Художник должен быть голодным, — попытался пошутить Стив, но Брок вдруг оказался рядом, закрывая собой арку прохода в кухню — единственный источник света в полутемной прихожей, — снова прижал его к себе и поцеловал: аккуратно, едва касаясь уголка губ, скулы, снова губ, пока Стив не выдохнул ему в рот — длинно, пораженно. Он не знал, что целоваться можно до потери ориентации в пространстве, до вспыхивающих под веками разноцветных кругов и желания вывернуться из одежды немедленно, прямо сейчас, все равно где, лишь бы прикасаться к другому человеку, дурея от близости. — Подожди. Подожди, — выдохнул Стив, и Брок со стоном еще раз скользнул языком ему в рот, мучительно медленно, чувственно сжал его задницу и отпустил, подхватив под локоть, когда Стив пошатнулся. — Если думаешь, что я передумаю тебя рисовать, то сильно ошибаешься. — То есть сначала обязательная программа, а потом произвольная? — хмыкнул в полутьме Брок и сдвинулся. Неяркий свет ударил по глазам, и Стив проморгался. Поднял с пола коробку с конфетами и пошел на кухню. Кофе. Ему нужен был кофе, иначе он ничего не нарисует. Запорет огромный холст, на котором уже почти вживую успел увидеть раскинувшегося обнаженного Брока. — Насчет произвольной… — ответил он, делая первый живительный глоток, — посмотрим, как дело пойдет. Я сегодня хочу хотя бы скомпоновать. Э… набросок сделать. Расположить композицию на холсте. Брок подошел сзади и обнял, касаясь губами шеи, за ухом, потянувшись, подставил чистую чашку под сопло кофемашины и нажал кнопку “двойной эспрессо”. — Лишь бы мой малыш был доволен, — тихо сказал он, и у Стива внутри все перевернулось. Брок никогда не сказал бы такого Капитану Америке. Мысль отозвалась внутри тоскливой горечью, и Стив ее отогнал — он собирался ловить момент. Страдать можно будет потом. — Тогда пей кофе и раздевайся. — Именно в таком порядке? — Можешь совместить. Идем в мастерскую. — Ого, — Брок обошел вокруг холста, туго натянутого на подрамник, потрогал мольберт, весь в следах от краски, взглянул на вычурно-красный диван и стянул футболку одним красивым, привычным движением. — Ты всех на этом диване рисуешь? Стива передернуло. Он знал о свободных нравах художников и понимал, почему Брок задал этот вопрос, звучавший, скорее, как “ты трахаешься со всеми, кого рисуешь?” — Диван новый. И я редко рисую с натуры у себя. Мне обычно хватает сеансов в студии. — То есть я тебе для души? — Снимай все и ложись, — ушел от ответа Стив. От того, как Брок стянул джинсы вместе с носками, а потом и белье, у него пересохло во рту. Он, не глядя, взял мягкий карандаш, выдавил на палитру немного охры и попытался взглянуть на Брока как профессионал. Как смотрел на всех прочих мальчиков и девочек, позирующих на сеансах натуры в многочисленных студиях Нью-Йорка. На голого возбужденного Брока. Полностью загорелого. Везде. Даже на идеально круглой, твердой заднице не было светлого пятна. Что ж, Брок был не только для души. Тело тоже реагировало на него вполне ожидаемо. — На спину, — хрипло приказал Стив. — Левую ногу согни в колене. Больше. Правую чуть разверни носком ко мне. Руки на подлокотник. Скрести над головой. Нет, не так, — он подошел, переложил тяжелые сильные руки Брока, как надо, а тот вдруг прижался губами к его бедру, в опасной близости от паха, и Стив со стоном отстранился. — Не… не сейчас. Лежи. Ты такой красивый. — Думаю, что староват для тебя, малыш. Но рад, что часы, проведенные в спортзале, вот-вот принесут свои плоды. Никогда не думал, что на меня поведется кто-то настолько… — Мне двадцать восемь, — озвучил свой возраст по новым документам Стив. — Так что не надо тут про юных и невинных. — Кто-то настолько утонченный и чистый, — Брок откинул голову и взглянул на него снизу вверх. — Я скоро захочу курить. — Сигара входит в мои планы, — утешил его Стив, снова пытаясь вытравить из памяти слова о занудстве и чумовом теле для траха, произнесенные тем же голосом. — Дай мне полчаса на набросок и можешь покурить. Выдержишь? — Ради твоих прекрасных сияющих глаз — что угодно. Брок снова потерся лицом о его колено, прикрывая глаза, посылая к чертям всю выдержку Стива и желание делать наброски. Его член, тяжелый, темный, дернулся, пачкая бедро предэякулятом, и Стив, дурея от собственной наглости, испорченности и желания, опустился на колени. — Лежи, — приказал он. — Не смей шевелиться. И взял член в рот. Впервые в жизни. Брок честно старался. Стив видел, как напрягаются мышцы его пресса, выпукло проступая под кожей, как руки, еще мгновение назад расслабленно закинутые на подушку подлокотника дивана, вцепляются в нее, как мелко, напряженно подрагивают бедра под ладонями. — Не могу, малыш, пощади. Стив вобрал в рот сколько смог, стараясь не задевать зубами, и плавно двинул головой, помогая себе рукой. Брок хрипло дышал, постанывая на каждом выдохе, его мощная грудь вздымалась, как после длинного забега, и наконец он не выдержал: не глядя, медленно обвел губы Стива, погладил по скуле и принялся перебирать волосы, мягко, едва заметно подаваясь бедрами навстречу. Это было приятно. От одного вида Брока: возбужденного, едва сдерживающегося, у Стива сладко тянуло низ живота, отдаваясь тяжелой, пьяной пульсацией в член. Он его хотел. Хотел Брока. Так давно, что голодное желание попробовать его многократно перекрыло боязнь обнаружить свою неопытность и дурацкое смущение. — Сладкий, детка, какой же ты сладкий. Бл… да, как… черт, да, малыш, я… ч-ш-ш, не надо оно тебе, — Брок в самом конце отобрал у Стива член, поймал в ладонь тяжелые капли, привычно, горячо довел дело до конца, неотрывно глядя ему в глаза, а потом томно, обессиленно вытянулся в нужной позе, держа руку чуть на отлете и пытаясь отдышаться. — Дай мне одну из своих тряпок, — попросил он севшим голосом. — И я займусь тобой. — Нет, — Стив отошел к мольберту, кинул ему кусок ветоши, которую приготовил для вытирания кистей, и постарался взять серьезный тон. — Колено больше согни и лицо в три четверти. Откинься больше, голову будто запрокинь немного. Вот. Удобно? — А тебе со стояком? — Это вдохновение, — ухмыльнулся Стив. — Замри. И полчаса чтобы ни на дюйм не сдвинулся, не говорил и дышал через раз. — Яволь, мон женераль. — Ха-ха, — прокомментировал это Стив, уверенный, что Брок Рамлоу, профессиональный военный, служащий в спецназе, знает по меньшей мере два языка, кроме родного, и уж точно не спутал бы немецкий с французским иначе как нарочно. — Поехали. Он работал сосредоточенно, быстро, стараясь воспринимать “натуру” как можно более обезличенно, но у него, конечно, ни черта не выходило. Перед ним на диване лежал голый Брок. Снова медленно возбуждающийся, расслабленно-удовлетворенный Брок, вкус которого Стив перекатывал на языке, как букет дорогого вина. Он хотел его. Возбуждение подстегивало талант, и карандаш в руках будто жил своей жизнью, четко намечая линии интерьера, безошибочно ловя верные пропорции и ракурс, очерчивая лицо, мышцы. Анатомия была любимой его частью, страстью даже, он любил рисовать живое, дышащее тело гораздо больше, чем природу и архитектуру. Касаясь сначала карандашом, а потом кистью безупречной белизны холста, он будто делился с ним частью себя. Наверное, так ощущали себя сумасшедшие гении, писавшие кровью, — неотделимыми от своих творений. Он жил, пока закладывал тон, заполнял холст первыми грубыми мазками, намечая лишь основной оттенок, переход света и тени, представляя, как положит блики и где добавит охры и английской красной, чтобы верно передать оттенок кожи. Он так увлекся, что очнулся, только когда Брок издал многозначительное “кхм”, так, впрочем, и не пошевелившись. — Курить охота, — напомнил он. — И я в полено сейчас превращусь. Ты два часа уже там скачешь, малыш, так увлекся? Стив отошел на несколько шагов, переводя взгляд с натуры на грубый пока “подмалевок”, с сожалением сунул широкую кисть в стакан с разбавителем и принялся оттирать руки. — Вольно, — на автомате произнес он и замер, но Брок только с удовольствием сладко потянулся и тут же полез в карман джинсов за сигариллой, запах дыма которой делал со Стивом что-то страшное. Закурил, перевернувшись на живот, и Стив увидел на его спине красные пятна в местах, на которые приходилось наибольшее давление. Стив подошел ближе, провел кончиками пальцев по лопаткам, и только боевая выучка позволила ему отследить чисто произведенный захват, поэтому он расслабился и дал себя уложить на диван. — У меня руки грязные, — со стоном произнес он. — И краски… не убраны. Кисти… — За полчаса ни черта им не сделается, — в общем-то справедливо заметил Брок, целуя его в шею. — А руки тебе не понадобятся. Я все сам сделаю. — Самонадеянно, — усмехнулся Стив. — Масло плохо отмывается и отстирывается. — Я куплю новый диван. Новое… все, — Брок лизнул его шею и, загасив сигариллу в большой пепельнице, потянул его футболку вверх. Стив зажмурился, но потом упрямо отследил выражение его лица, боясь и в то же время ожидая увидеть там недовольство его физической формой. — Мраморный, — выдохнул Брок восхищенно и накрыл губами сосок, чуть прикусил его, да так, что у Стива пальцы на ногах поджались. — Тонкокожий, нежный. Стив выдохнул, инстинктивно выгибаясь, чувствуя бедром чужое возбуждение, и, сдаваясь сумасшествию, крепко обхватил Брока ногами, с силой провел по плечам пахнущими разбавителем ладонями, зная, что запах свежих красок теперь навсегда для него связан с возбуждением. И с Броком. Они целовались, как сумасшедшие, Стив впервые в жизни так легко принял ведомую роль, позволил стянуть сначала мешавшую футболку, подставляя впалый живот под быстрые, жадные касания губ, а потом, заливаясь дурацким румянцем, и джинсы с бельем. Это было так остро, так ново: чувствовать всем возбужденным, обнаженным телом кого-то настолько крупного и сильного. Ощущать мягкие волоски на чужих руках, на животе (он сам и после отката облучения остался бессовестно безволосым везде, кроме головы) и на ногах, осознавать, что они сейчас займутся любовью. Станут близки. Даже в голове это звучало старомодно и глупо, сейчас все говорили “заняться сексом”, а не любовью. Но с Броком, таким восхищенно-возбужденным, хотелось любви. Хотелось настоящего. Теперь — именно ее. На меньшее теперь он не был согласен. Мысль о том, что рано или поздно ему придется вернуться, когда решение будет найдено, снова всплыла на краю сознания, и Стив поспешно запихнул ее поглубже. Не сейчас. Он будет решать проблемы по мере их возникновения. Сейчас, когда Брок тяжело дышал, целуя его бедро в опасной близости от члена, думать об этом не было никаких сил. — Голенький везде, — простонал он. — Господи, красота какая. Моя детка. Он длинно лизнул его между ног, от яичек до головки, сладко сжал бедра горячими ладонями, скользнул ими под ягодицы, и Стива бесстыдно, жарко выгнуло навстречу. Ноги сами разъехались в стороны, давая Броку доступ, и тот приподнял его за бедра, оставляя бессовестно-открытым, и снова провел горячим языком от самой задницы до головки. Если бы он был сейчас Капитаном, то вряд ли бы позволил что-то подобное. Конечно, не стоило в постель (на диван?) тащить службу, но полностью выкинуть из головы мысль, что он не просто Стив, а это не просто Брок, не выходило даже сейчас, когда, казалось, можно позволить себе вообще что угодно. Потому что он — Жан-Поль, странствующий художник, готовый вот-вот подставиться собственной модели. Неоднократно и с удовольствием. Все остальное могло идти подальше. — Малыш, — простонал Брок и накрыл член губами. Стало горячо, тесно и невыносимо хорошо — Брок, похоже, знал, что делал. В отличие от него самого. Может, стоило признаться в отсутствии опыта. Может, стоило это сделать сразу. До того, как он начнет нервно дергаться от прикосновений пальцев слишком близко к… к тому месту, где должен оказаться член. — Ч-ш-ш, — Брок, похоже, что-то понимал и безо всяких там признаний, — я ничего не сделаю. Неприятного, — он снова вобрал член в рот, умудряясь смотреть при этом в глаза, и Стив сжал его коленями, запрокидывая голову и давясь стонами. — Да, — только и смог выдавить он, когда Брок, надавив ему где-то за яичками, да так, что искры из глаз посыпались, сжал его член горлом. — Боже, Брок. Сколько длилось сумасшествие, Стив не знал. Он будто плыл в жарком мареве, мучительно выгибаясь под любовником, выламываясь в спине, боясь и одновременно страстно желая кончить. Ему было мало осторожных прикосновений, горловых стонов и нетерпения любовника. — Еще. Брок, еще, Господи-боже. Сделай… что-то. Брок вдруг навалился сверху, горячий, тяжелый. Накрыл собой, заставляя утонуть в знакомом запахе, и у Стива внутри рухнула какая-то преграда. Он со стоном обхватил его ногами и двинул бедрами снизу вверх, заставляя любовника издать задушенный, едва сдерживаемый рык. Брок ласкал оба их члена разом, жарко, загнанно выдыхая в шею, целуя ключицы, губы, лицо, жадно толкаясь бедрами так, что Стив скользил по бархатистой обивке дивана, чувствуя что вот-вот умрет от перегрузки органов чувств. Что его непривычно слабое тело просто распадется на части, распылится на мириады наночастиц и осядет золотистой пылью на влажных плечах Брока. “По крайней мере, я ничего ему не сломаю”, — было последней мыслью перед тем, как Брок поцеловал его, глубоко, сладко скользнув языком в рот, обвел головку члена пальцами, заставляя ослепнуть на несколько одуряюще счастливых мгновений, перестать быть. Брок, тяжело дыша, лежал на нем. Не полностью, а опираясь на локти, конечно, и бессистемно касался губами шеи на каждом выдохе. Стив готов был лежать так до конца своих дней. Предварительно вымыв руки… и все остальное. Брок, будто услышав, приподнялся, с теплой насмешкой осмотрел его и медленно коснулся губами губ. — Проза жизни такова, — хрипло произнес он. — Что одной любовью к прекрасному сыт не будешь. Иди в душ, я закажу доставку. Как насчет тайской кухни? — Хочу пиццу и острый суп из “Итальянского дворика”. От тайской у меня изжога. Еще месяц назад Стив бы и слова такого не вспомнил, а час назад согласился бы на тайскую. Но сейчас хотелось, чтобы мир вокруг продолжил быть идеальным. Еще хоть несколько часов. Брок, ухмыльнувшись, скатился с него, такой первозданно голый, идеально загорелый и сыто-хищный сейчас. Стиву захотелось его потрогать. Всего. Медленно провести ладонями вдоль спины, прочувствовать каждую мышцу. — Что это? — спросил Стив, заметив темную строчку на ребрах, и тут же понял, что. Это Капитан Америка был штучным товаром, не подлежащим инвентаризации. На его жетонах даже не было порядкового номера и звания. Просто “Роджерс Стивен Грант, ЩИТ”. А такие, как Брок, все были под безликими номерами. — Ошибка молодости, — усмехнулся его любовник, но глаза при этом остались серьезными. — Не стал сводить, хочу помнить. Стив, решив не развивать опасную тему, ушел в душ. Они ели пиццу, Брок все время касался его, будто не верил, что он настоящий, а Стив в ответ жался к нему, впервые в жизни радуясь разнице в размерах (не в свою пользу). — Теперь ложись обратно, — отталкивая руки, снова забравшиеся под футболку, приказал Стив. — У нас много работы. Световой день короткий. — Выставишь искусственный свет. — Это не то и возни много. Я все запомнил, но кое-что надо еще уточнить, пока… Брок прижал его к себе, почти лишая воли, но Стив действительно хотел наметить тени, хотя бы фоновые, пока было вдохновение. — Пока что? Пока карета не превратилась в тыкву? — Если ты не оборотень, воющий на луну, то… — Стиву казалось, что они говорят не о том и не так: сводя все к шутке, используя глупые иносказания. — Я хочу сказать, что ты, если хочешь — если хочешь! — можешь остаться. — Сегодня или совсем? — непривычно серьезно спросил Брок, и Стив подумал, что, наверное, Броку видно, как бьется его сердце — быстро и больно. Хорошо, что астма не вернулась. Было бы совсем неловко. Видимо, он молчал слишком долго, потому что Брок успел изобразить на лице кривую улыбку, считая, что понял, каким будет ответ. — Совсем, — послав к черту осторожность и воющее внутри чувство самосохранения, ответил Стив. — Вряд ли нам стоит… ну, знаешь… жить вместе. Но я хочу насовсем. Брок взъерошил ему волосы и обнял снова, наверняка тоже гадая, как совместить едва-едва нащупанное личное и непредсказуемое общественное так, чтобы как можно меньше их смешивать. — У меня… — начал Брок, и Стив так любил его в этот момент, просто за попытку объясниться, соврав по минимуму, что перебил: — Акулы-убийцы не имеют порта приписки. Не объясняй. — Так будет лучше. — Только если ты не мафиози, держащий притоны и продающий наркотики детям. Остальное… ну, наверное, можно пережить. — Нет, — Брок с облегчением рассмеялся и поцеловал его. — Грязно, но вполне законно, малыш. То, чем я занимаюсь. Твоя гражданская совесть может быть спокойна. Стив кончиками пальцев обвел восьмизначный номер у него на ребрах и подумал, смог бы он подобрать лучшее определение их роду занятий. Грязно, но вполне законно. Десять из десяти. — Весной у меня будет вторая часть отпуска, — продолжил Брок, поглаживая его по спине. — Как там твоя братия называет поездки на красивую натуру? Все это сибаритство, замаскированное под творчество? — Пленэр, — улыбнулся его груди Стив. — Вот поедем куда-нибудь в Испанию. Или где там самое синее море и самые крутые скалы? — Сейчас вторая половина осени, — на всякий случай напомнил Стив. — Это я к тому, что у меня все серьезно. Настолько, насколько может быть при такой разнице в возрасте… и всем остальном. В такие моменты Стив чувствовал копившуюся между ними ложь особенно остро. Как впивающийся между ребер раскаленный прут. — Ты опять? — только и смог спросить он перед тем, как Брок его поцеловал. — Не бери в голову, малыш, — посоветовал он перед тем, как подхватить его на руки. — Хочу дальше спошлить, что и куда надо брать, но не буду. Стив заизвивался, молча пытаясь освободиться, но Брок лишь крепче прижал его к себе и отнес в спальню. — Завтра с утра и до победы будешь на том диване лежать, — пообещал Стив, пока Брок быстро раздевал его, целуя то в поджимающийся живот, то в колени, и с каждым таким прикосновением внутри оставалось все меньше страха сделать что-то не так. Показаться смешным. Уронить дурацкое реноме, запятнать чертов плакатный образ. Оказаться не с тем человеком, не по той причине. Ошибиться. — Детка, — Брок оказался рядом, по-военному быстро сложив их одежду, погладил по лицу, — детка, скажи, что ты тоже… Я тронулся на тебе. “Я давно тронулся, — подумал Стив. — И дождался вот так. Обманом”. — Я тоже, — желание признаться зудело внутри, причиняло дискомфорт, но он знал, что все испортит, так и не получив. Броку он понравился вот таким, почти настоящим. Он рассмотрел в нем все то, чего не видел из-за идеальной формы и безупречно-скучной репутации. И пусть сейчас Брок тоже воспринимал его сквозь призму внешней хрупкости и мнимой утонченности, но он хотя бы хотел воспринимать. — Я тоже, Брок. Тронулся на тебе. Но это не значит, что завтра… — В семь утра уже буду на кухне готовить завтрак своему маэстро, — усмехнулся Брок. — А оттуда сразу на диван. Честное скаутское. Стив потянул его на себя, собирая волосы на затылке, пропуская между пальцами чуть более длинные, чем положено по уставу, пряди. Они целовались так, будто в мире больше никого не осталось. Будто им обоим было по двадцать и это их первое, самое яркое чувство. Для Стива в какой-то мере так и было, а потому он был рад привычке Брока почти никогда не называть его по имени наедине. Только прозвищами, нежными и глупыми. Мысль о том, что его-Капитана Брок никогда не назвал бы ни деткой, ни малышом, мелькнула и пропала, когда Брок со стоном сжал его соски, все такие же неприлично-розовые. На их цвет обратное превращение не повлияло. Вымахав, Стив начал немного стесняться их кукольного цвета, пока не привык к тому, что люди вообще часто пялятся на него, и мужчины, и женщины. Вообще на все. И розовые чувствительные соски — не самая большая из его проблем. — Чудо, — простонал Брок, — хочу тебя. На этой неделе думал сдохну. Впервые в жизни по-человечески хотел. Со свиданиями, ресторанами и прочей атрибутикой. — И со мной… Впервые в жизни по-человечески, — зачем-то сказал Стив. Брок оставил в покое его соски и заглянул в глаза. Чуть недоверчиво, будто услышал страшную глупость и теперь пытался понять, шутка это или нет. — То есть? — все-таки спросил он. — Если ты не заметил, — ехидно протянул Стив, — то я тоже могу… обеспечивать атрибутику. У Брока сначала сделалось такое лицо, будто подобная мысль даже не приходила ему в голову, потом он с усмешкой принялся его тискать, словно пытаясь проверить, а действительно ли он не девушка, и наконец согласился: — Прости, малыш. Наверное, я предвзят. — Ты совершенно точно предвзят, Брок. Но, глядя в зеркало, я тебя понимаю. — Ты хорошенький, — тут же сказал Брок. — Ты такой… классный. Изящный, легкий, такой весь… Мне никогда твинки не нравились, но ты… — Ну, спасибо. Я-то думал, что я талантливый, остроумный и… — Ты — чудо, — повторил Брок. — Гребаное чудо, на которое я настолько давно перестал надеяться, что теперь не всегда знаю, что с ним делать. — Есть у меня один вариант, — Стиву не нравился этот разговор. Он снова заставлял чувствовать себя не тем, кем он на самом деле являлся. Он не был изящным и легким. Не был утонченным. Не хотел быть “твинком” или существом не вполне определенного пола, за которым нужно ухаживать, как за тепличным цветком. — О, — оскалился Брок. Стив любил его улыбку — широкую и яркую. Он так улыбался только наедине. — Ты действительно намекаешь на то, на что, как мне кажется, ты намекаешь? — Пошляк, — ответил Стив и снова сжал его член ладонью. — А говорил в чудеса веришь. Рассмеявшись, Брок перекатил его на середину кровати и… Ради того, что происходило следующие полчаса, Стив готов был остаться таким. Нелепо маленьким. И “утонченным”. И еще бог весть каким. Ради того, чтобы его касались так — с нежностью. И уговаривали потерпеть с таким отчаянием, с такой мольбой, что хотелось умереть на несколько бесконечно прекрасных мгновений в самом начале, и жить, жадно захлебываясь стонами, — вечно. Невозможно было не задыхаться, не впитывать чужое упоение, наслаждение близостью, и он пылал под Броком, краснея едва не с головы до пят, хватаясь за необъятные плечи, мучительно вспыхивая от каждого “сладкий, как хорошо, боже”. Он никогда не видел у Брока такого выражения лица: беззащитно-открытого, искаженного от удовольствия. “Он мне не простит, — мелькнуло на краю сознания. — За то, что я видел его таким”. — Давай, маленький, — со стоном выдохнул Брок и обхватил его там, внизу, ладонью. — Давай вместе. Что ж, привычка все делать по приказу его не подвела. Ни с одной женщиной, даже с самой красивой и желанной, ему не было так иссушающе, опустошительно хорошо. Не нужно было контролировать силу, сжимая любовника ногами, впиваясь пальцами в плечи. Не нужно было бояться придавить немаленьким весом. Думать о контрацепции, репутации и еще десятке вещей одновременно. Можно было раствориться в обоюдном удовольствии, полностью отдаваясь ему, и в кои-то веки ничего не контролировать. Брок приподнялся на одной руке, продолжая ласкать его, яростно и нежно, прикоснулся лбом ко лбу, неотрывно, жадно глядя в глаза, мелко, неглубоко толкаясь внутрь, ровно так, как надо, чтобы на фоне все еще непривычной, бесстыдной растянутости безжалостно расцветало жгучее, почти невыносимое удовольствие. Растворяясь в нем, они сплелись друг с другом намертво, будто притянутые бесчисленным количеством невидимых нитей, и Стив, глядя в идеально белый потолок своей спальни, гладил Брока по широкой влажной спине, все еще сжимая его в себе, ловя отголоски пережитого наслаждения, и не мог не думать о том, что было бы, превратись он вдруг обратно. Прямо так, соединенный с ним жарким взаимным чувством, влечением, разделенным на двоих удовольствием. Ничего хорошего у него не выходило даже в мечтах, как он ни старался. — Малыш, спасай. Я, кажется, влюбился, — сказал вдруг Брок ему в шею, щекотно касаясь губами заполошно бьющегося пульса. — Кажется? — с насмешкой переспросил Стив, отгоняя тень неприятных мыслей. — По-моему, ты влип, Брок. Брок снова поднялся на руках, нависая сверху, и серьезно ответил: — Я рад тому, что влип, пожалуй, впервые лет с четырнадцати. — Что было в четырнадцать? — В четырнадцать я был еще достаточно глуп для того, чтобы радоваться осложнениям в виде бессонницы, желания орать ночью в открытое окно и нестись в горы за эдельвейсами ради одной-единственной улыбки. Сейчас у меня, кажется, регресс. Стив убрал с его лба длинную модную челку и улыбнулся, пряча страх и грусть. — Способность испытывать любовь делает нас людьми, Брок. Так что это, в некотором роде, прогресс. — Быть человеком глупо, больно, а иногда и бесполезно, малыш. Но я рад, что ты оценил моей души прекрасные порывы. — Я оценю их еще больше, если ты соблаговолишь слезть с меня и подашь полотенце. Брок, рассмеявшись, чмокнул его в нос, потом со стоном впился в губы, целуя так долго и сладко, что Стив, несмотря на чуть неприятную растянутость задницы, тут же захотел повторить, и мягко, аккуратно освободившись, поднялся. — Вот полотенце, — наскоро обтеревшись, Брок перебросил ему требуемое, — я на кухню. Уверен, ты хочешь есть. — Скорее, есть хочешь ты, — поддел Стив, испытывая благодарность к любовнику уже за то, что тот не остался полюбоваться тем, как он приводит себя в порядок. — Но я бы не отказался от кофе и бутерброда. Брок был идеален. Ну или близок к этому. Стива беспокоило ощущение, что они оба играют в какую-то не до конца понятную игру, правил которой не знают. Стив осознавал, на что способен Брок Рамлоу, неоднократно видел его в деле, во время взаимодействия с другими людьми, с женщинами-гражданскими, с агентами и даже с детьми. Он заметил его таким: жестким, профессиональным, собранным. Способным разрядить атмосферу, но не зубоскалом. Бойцом, который, не колеблясь, выполнит свою работу и сделает это хорошо. Сейчас они были как улитки, соприкоснувшиеся влажными брюшками в брачном танце. То ли оба с изнанки были совсем другими, то ли хотели казаться, то ли, не имея особого опыта отношений, просто воспринимали их первую, самую яркую стадию, как норму жизни. Брок приходил к нему без панциря бронежилета, напевая, сооружал бутерброды, расхаживал голым, часами терпеливо позировал, унимая бешеный темперамент, целовал испачканные в краске кончики пальцев и смеялся. Он постоянно смеялся, будто не было в его жизни проблем серьезнее, чем удержать нейтральное выражение лица, наблюдая за попытками любовника открыть крепко запечатанную банку с кофе и не просыпать при этом две трети ее содержимого. Выходные они проводили вместе, но иногда и в будни Брок звонил, так незатейливо напрашиваясь в гости, что Стив всегда ему уступал. Заваливался к полуночи, серый от усталости, утыкался в колени и на несколько минут замирал, приходя в себя. Стив ни о чем его не спрашивал, зная, как это бывает после тяжелых операций, когда гибнут люди, в том числе и те, что прикрывают тебе спину, или когда рутина валится на голову, как лавина из мелких, но прицельно попадающих по больному камней, выматывая до последнего предела. — Прости, малыш, — говорил Брок, целуя его колено через мягкую ткань теплой пижамы. — Дерьмо случается. — Иди в душ и ложись, — отвечал ему Стив, едва удерживаясь от того, чтобы позвонить и узнать у Наташи, как дела в ЩИТе. — Я закончу набросок и приду. — Заказ? — Мелочь, но тебе не покажу, пока не закончу. В этой почти семейной, почти спокойной жизни, отгороженной от привычной реальности тонкой стеной лжи, Стив все время ощущал себя, как в оке бури. В самом центре сокрушительного урагана, готового вот-вот разметать хлипкие стены его наскоро возведенного домика. Он был не из тех, кто станет ждать неизбежного, были моменты, когда он хотел все выложить Броку как на духу и не решался. Даже не из боязни все испортить, а еще и потому, что сохранение инкогнито было основным условием его пребывания среди людей. Условием его относительно свободной жизни. *** — Что это? — спросил Брок, поймав его за запястье, и Стив выругался. Про себя, конечно. То есть он мог бы и вслух, но все еще был не так воспитан. — А на что похоже? — спросил он, с неудовольствием наблюдая, как густые брови Брока сходятся у переносицы. — На сбитые костяшки. Погоди-ка, — он поймал его лицо, сжав пальцами подбородок, и развернул к свету. — Это что, синяк? Что ж, глупо было надеяться на рассеянный свет позднего вечера и крайнюю степень усталости любовника, даже имея в резерве почти прежний уровень регенерации — сыворотка никуда не делась. И даже не подкрепленная излучением исправно делала свою работу, до этого вечера позволяя Броку оставаться в неведении. — Бинго, — огрызнулся Стив, давая все-таки волю раздражению. — Детка, — сдерживая знакомую по службе ярость, как мог спокойно выговорил Брок. — Ты объяснишь? — Нет. Брок сжал кулаки и с медленным выдохом разжал их. — Кто? — Какая разница? Будешь лазанью? — Жан. Стив вздрогнул от непривычного имени. Наедине он почти забывал, что Брок видит в нем кого-то другого. Кого-то хрупкого, субтильного, мерзнущего по ночам даже в теплой пижаме и нуждающегося в защите. — Брок. Я не хочу об этом… — Погоди, — Брок выставил перед собой ладонь и почесал второй рукой подбородок. — Погоди. Ты хочешь сказать, — вот теперь Стив узнавал его. Того Брока, который никогда не стал бы его любовником. Узнавал “вид с панциря”. Ну, или с фасада. — Ты пытаешься меня убедить, что это не мое дело. Что если какая-то мразь трогает мою детку кулаками за лицо, то я должен тут сидеть на жопе ровно. Не накормив предварительно тварь его собственными зубами. — Брок. — Нет, погоди. То есть томно лежать на ебаном диване, — он сделал серию вдохов-выдохов, отпил чаю, встал, разминая шею и плечи, как перед дракой, выдрал из холодильника посудину с лазаньей и, сунув ее в микроволновку, почти спокойно выбрал режим разогрева. — Не мое дело, значит. — То есть я не выгляжу, как тот, кто сам может… как ты там выразился? Накормить зубами, — заводясь, уточнил Стив. Он очень давно, фактически с момента осознания новых реалий, не был так зол, как сейчас, хотя морально был готов к тому, что Брок не видит и не увидит в нем равного. Ну, или хотя бы просто мужчину. Брок развернулся к нему от микроволновки, открыл рот, чтобы ответить, но, видимо, передумал. Упер кулачищи в бока и сурово на него взглянул. — Не выглядишь, — честно ответил он. И Стив сделал то, что точно не собирался еще секунду назад: используя весь свой цыплячий вес, он перекатился Броку под ноги, опрокинул, и пока тот приходил в себя от изумления, уткнул его лицом в пол и взял руку на болевой. — Тот парень тоже так думал, — усмехнулся он, гадая, в какую именно причудливую форму ярости выльется гнев вспыльчивого командира группы “Альфа” военизированного подразделения “Страйк”. Надеялся, конечно, что любовь и чувство юмора победят, но… — Я сначала дал ему в челюсть, а потом с колена в живот, — он чуть надавил на локоть, гадая, чего Брок не вырывается — зная его способности и учитывая разницу в массе, можно было предположить, что освободиться тому вполне по силам. — А мог сломать нос и выбить зубы. Дантист и челюстная хирургия — это дорого. — Филантроп, — прохрипел Брок и, вывернувшись, сбросил его с себя и подмял, протащив по теплому гладкому полу. — Никого не хочу бить. Но иногда приходится. Брок смотрел на него так, будто видел впервые. Пристально, чуть отстраненно. На тошнотворно долгое мгновение Стиву показалось, что Брок его узнал. Узнал в нем Стива Роджерса версии “пре-серум”, но потом любовник вдруг весело фыркнул и расхохотался. Где-то наверху пикнула микроволновка, разогревшая поздний ужин, а они лежали на полу и смеялись, как будто им было не полторы сотни лет на двоих, а раз в пять меньше. *** Телефон зазвонил под утро, и Стив вскинулся, как по тревоге. У всех агентов служебные аппараты были одинаковыми, и сигнал срочного сбора звучал одинаково тревожно на любом из них. — Ч-черт, — Брок рядом пошевелился, свесился с кровати, отыскивая вопящий сиреной аппарат, и, рявкнув: — Рамлоу! — скатился на пол и вышел в гостиную, не забыв плотно закрыть за собой дверь. Сердце колотилось, как бешеное, Стив, включив свет, нашарил на тумбочке очки и только усилием воли заставил себя оставаться в постели. Срочный сбор. Случилось что-то серьезное — из-за ерунды начальнику “Альфы” не стали бы звонить в ночь с пятницы на субботу. Оставалось радоваться тому, что если его собственный телефон молчал, то случившееся разгребут без его “дара великого стратега”. — Прости, малыш, — Брок вернулся смурной, напряженный и присел на кровать со стороны Стива, явно не собираясь в нее возвращаться. — Испугался? Стив фыркнул и поправил очки. — Уходишь? — все-таки спросил он, зная ответ. — Да, дернули, суки. — Надолго? — Я позвоню. Прости, у нас получасовая… через двадцать минут мне надо быть на другом конце города. — Конечно, езжай. Брок быстро поцеловал его и по-военному оделся, если не за сорок секунд, то в минуту уложился точно. — Не скучай. До Сочельника вернусь — зуб даю. — На щите или со щитом, — сказал Стив раньше, чем успел прикусить язык — это было расхожей шуткой среди бойцов Страйка. Брок странно дернулся, будто не ожидал от него подвоха, а потом улыбнулся. — А то, малыш. Конечно, со щитом, не сомневайся даже. Стив еще раз поцеловал его на пороге и впервые за два месяца их странных отношений подумал, что от смерти не застрахован никто. Даже такой опытный и удачливый сукин сын, как Брок Рамлоу. *** Тони постучал отверткой по подлокотнику своего кресла и криво улыбнулся. Половиной лица. Стив не любил, когда Тони так улыбался. Настроение и так было ни к черту — группа Брока застряла неизвестно где, связи не было, и он уже неделю сидел как на иголках, получая редкие СМС-ки, вроде “Все ОК”, “Скучаю” и прочий малоинформативный, но влюбленный треп. — Повтори, — попросил Стив, и Тони вздохнул, устало потер глаза и объехал свою мастерскую, на ходу разворачивая экраны. — Нет, словами повтори. — Я собрал установку. Усовершенствовал ту, что создал отец. Холодный ядерный… кхм. В переводе с человеческого на капитанский это значит, что установка готова и, чтобы снова сделать тебя горой гладких пробирочных мышц, нам не нужно будет обесточивать половину мегаполиса. Не хочу давить, слышал, ты наслаждаешься отпуском, но у нас проблемы. Группа застряла на территории, на которой… э… мальчик, спроси у мамы-Фьюри, откуда дети берутся, папа только за технические вопросы отвечает. — Какая группа? — потребовал Стив. — А ты не в курсе? "Альфа". С Красной Угрозой и Робином Гудом во главе. Брок, Наташа и Бартон. Не считая как минимум десятка бойцов, каждого из которых Стив знал лично. — Приступай. *** Группа “Бета” отработала как надо: десантировались на самой границе, преодолели двадцать миль по снегу, вынесли трехфутовую дверь, положили всех лицом в пол, почти не отставая от своего Капитана, но дверь в камеру тот открыл сам, приложив к считывателю глаз вырубленного им охранника. Брок был там. Стив первым делом нашел его взглядом, дернул на себя, осматривая. — Твои все тут? Где Вдова и Хоукай? У Брока был глаз-щелочка, кулаки ссажены и, кажется, с ребрами что-то не то, но в остальном он был цел. И, главное, жив. — Мои тут, кроме Ферга, тот мертв, — хрипло ответил Брок. — Че лапаешь, как бабу спасенную? Стив отвернул его голову за подбородок к свету и процедил: — Думаю, уже накормил зубами того, кто это сделал, или у меня еще все впереди. Лицо у Брока стало сложным, но выяснять отношения было некогда. — Где Наташа и Клинт? — На верхних уровнях. Если бы не твой выебистый лучник, мы бы не попались. Стив кивнул, принимая к сведению, дал приказ “Бете” поделиться оружием и рванул на верхние уровни. *** Брок молча уселся напротив него в джете, когда они до него добрели обратно по снегу, и уставился. Стив неплохо знал своего любовника, но сейчас затруднялся истолковать выражение его лица. Тот будто сверялся с тем, что помнил о своем малыше, и пытался приложить эти знания к, так сказать, оригиналу. Решить, показалось ему на фоне легкого сотрясения, что Жан-Поль и Роджерс похожи, или это так и есть. Можно ли считать, что начальство само призналось в неуставных отношениях, пристально разглядывая его в камере и обещая накормить обидчиков зубами. — Спрашивай, — не выдержал пристальных взглядов Стив. — Если ты тот, кем, как я думаю, ты являешься, ты знаешь вопросы. Если нет, то ты и ответов не знаешь. — Малевич ужасен, — повторил когда-то уже сказанное Стив. — Мунк — гениален в своем сумасшествии. Брок откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, не проронив до конца перелета ни слова. Как только джет приземлился, Брок вышел первым, проследил за выгрузкой группы, доложил о прибытии координатору, отправил в санчасть трех своих бойцов и, козырнув, доложил моментально появившемуся Фьюри: — Группа прибыла, трое легко ранены, один убит, поставленная задача выполнена, — он протянул Фьюри флэшку. — Самого Объекта на базе нет. — Детальный отчет жду к понедельнику, покажитесь врачам и свободны. Роджерс, задержись. Будто Стив куда-то собирался. Он хотел знать, что происходит. Что американские военные делали на русской базе и почему туда отправили такой небольшой отряд, если знали, что она настолько хорошо охраняется. — Директор, — начал он, и Брок за его спиной позволил себе фыркнуть. Видимо, узнал тон, не предвещавший ничего хорошего. — Пойдем в кабинет, — распорядился Фьюри. — У меня к тебе разговор. Ничего нового по результату пятнадцатиминутной беседы Стив не узнал. Интересы ЩИТа. Информация чрезвычайной важности. Лучшие солдаты. Хорошая мина при плохой игре на мировом уровне. “Мы не бросили своих людей. Я отправил лучшего солдата, чтобы вернуть их домой”. Несмотря на острую нехватку цензурных слов, свою точку зрения на “возникшую проблему” Стив высказал. И о планировании, и о международных отношениях, и о том, что могло остаться от “своих людей” за ту неделю, что диверсионная группа отсутствовала. Наташу увезли в госпиталь прямо со взлетки, обколотую транквилизаторами. Стив знал, что будет видеть ее в кошмарах такой, какой нашел. Истерзанной, обнаженной, с исколотыми венами, бредящей. Клинт был цел, но стал седым почти полностью. В том, что творили с остальными, предстояло разобраться психологам. Забрав со стоянки байк, Стив поехал домой и только на полпути сообразил, что направляется в свою студию в Бруклине. В квартиру, ставшую его домом. Туда, где ему было хорошо. В место, где теперь у него не было ни единой вещи по размеру. В студию, в которую, скорее всего, никогда больше не придет единственная модель. Он открыл дверь своим ключом и вспомнил, как уходил несколько дней назад. Где-то глубоко внутри уже зная, что все закончилось. Подзеркальный столик в прихожей оказался неожиданно низким, а, разуваясь, он задел угол обувного шкафа и сразу вспомнил Брока, тоже постоянно растиравшего правое плечо по той же причине. Он будто вернулся на много лет назад. Вырос и вдруг понял, как все изменилось вокруг. На кухне он легко достал большое блюдо с верхней полки, вспомнил, что его туда поставил Брок, покрутил в руках и вернул обратно. А еще он легко смог обнаружить, что верх холодильника пора бы и протереть от пыли. Налив себе мятного чаю, он все-таки включил свет в мастерской, стянул с монументального полотна покрывало и потрогал подсохшую поверхность. Обнаженный Брок, почти один к одному, смотрел на то, как поднимаются к потолку едва заметные струйки дыма от сигары. Он нравился Стиву таким: расслабленно-сытым, чуть томным. Портрет был почти готов. Оставалось добавить блики в волосах и на согнутом колене, ярче обозначить складки на мягкой обивке дивана. Он все откладывал. Не показывал Броку работу, суеверно считая, что так что-нибудь не получится. На самом же деле ему просто нравилось его рисовать. Хотелось, чтобы портрет вышел живым, передающим ту изнанку, которую Стив успел рассмотреть в любовнике. Пусть и без разрешения. Взглянув на часы, он стянул с себя костюм, принял душ, вытащил из шкафа домашние штаны Брока и достал палитру. Все равно сна не было ни в одном глазу. *** Наверное, он увлекся, как всегда провалившись в странное медитативное состояние, охватывающее его каждый раз, как он брал в руки кисть. Портрет любовника и вовсе утягивал его так глубоко, занимал так полно, что вытащить обратно только сам любовник и мог. Ну, или ломота в плечах и пояснице. Второй вариант с возвращением совершенной физической формы превратился в чистую фантастику. Из транса созидания его вывел звонок в дверь. Стив, отложив палитру, наскоро вытер руки (некоторые рисовали в нитриловых перчатках, но Стив так и не смог — любил подправлять что-то пальцами, чувствуя краску и зернистость холста) и направился к двери. Чашку с давно остывшим чаем прихватил чисто по привычке: еще не привык, что в этой форме руки не мерзнут. — Привет, — сказал он стоявшему на пороге Броку. Тот молча оглядел его с головы до ног: грудь в мелких каплях краски, чуть выпачканные ею же штаны, знакомо захватанную грязными руками чашку, и вздохнул. — Нам нужно поговорить, — хрипло произнес он, и Стив посторонился, впуская его. — Два часа ночи, правда. — Когда тебя это останавливало? — усмехнулся Стив. — Есть будешь? — Неужели у тебя в холодильнике что-то есть? — ехидно отозвался Брок, но добавил: — Буду. Опять весь в краске. — Дописываю. Почти закончил. Они спокойно переговаривались, будто расстались когда-то давно и остались если не друзьями, то цивилизованными людьми. Брок привычно прошел к холодильнику и заглянул внутрь. — Так и знал, — констатировал он, доставая яйца и бекон. — Что я купил, то и лежит. — Яйца я сам купил. Омлет не хочу. — Я тебе и не предлагаю. Черт, — он поставил коробку с дежурной дюжиной яиц на разделочный стол и оперся о него ладонями. — Меня на части рвет. Умом понимаю, что, кроме рожи, ни черта не изменилось, но как подумаю, что все это время… — Что? Ну, договаривай. Брок развернулся к нему и сложил руки на груди. Белая футболка предупреждающе затрещала на его бицепсах, заставив Стива сглотнуть. — Посмеялся надо мной? Круто было? Думал… — Круто, — не стал спорить Стив. — Быть обычным. Не телом для чумового траха, оснащенным занудством и… как там дальше-то, Брок? Брок странно на него взглянул и потер лицо ладонью. — Ты слышал. — Знаешь, нужно осторожнее выбирать выражения, особенно если говоришь в мужской раздевалке, смежной с моей душевой. И учитывая остроту моего слуха. — Ты это специально, что ли? Хотел доказать, что… — Брок. Я похож на того, кто станет что-либо доказывать просто ради процесса? — Не срастается у меня, — признался Брок. — Ты с… ним. — Я и он — один и тот же человек, — Стив нарочно поставил чашку с остатками чая в микроволновку, зная, что Брок скажет: — Не пей помои. Новый заварить? — Завари, — улыбнулся Стив. — По сути, ничего не изменилось. Брок налил воды, щелкнул кнопкой, и полумрак кухни рассеялся — у чайника имелась красивая неоновая подсветка. Его Брок как-то принес с собой. Ничего не объясняя, водрузил на столешницу. Чайник прижился, Брок, похоже, нет. — Ты не понимаешь. — Не понимаю, — признал Стив. — Две недели назад мы собирались вместе встречать Рождество. Тебе нравилось мое глупое чувство юмора, которое не нравится больше никому, мы часами говорили обо всякой ерунде. Ты сорвался в чертову Россию из моей постели. Из нашей постели. Конечно, я не понимаю. Потому что есть один вариант произошедшего, но он мне не нравится. — Тебе, — вспылил Брок, но тут же взял себя в руки и медленно, с угрозой повторил: — ТЕБЕ не нравится. Знаешь, что не нравится мне? — То, что я действительно могу накормить зубами кого угодно? Что я больше не мерзну по ночам, трогательно подсовывая под тебя ледяные ноги? Или что ты меня одной рукой не поднимешь? — Подниму, — не смолчал Брок, но тут же отвернулся, услышав щелчок отключившегося чайника. — Но дело не в этом. — В том, что ты теперь не можешь мне… покровительствовать? Обнимать за плечи и считать глупым малышом? — Я никогда не считал тебя глупым, Роджерс. Ни до… этого всего, ни во время. И сейчас не считаю. — Так озвучь. Чем еще ты не доволен? Как можно конкретнее. Не зря же ты аж утра не стал дожидаться. — Ты мой начальник, — начал Брок. — Который не хуже меня разбирается… ты знал все это время, куда я ухожу. — Я не расспрашивал. И уж можешь поверить — за твоей спиной ничего не вызнавал. Не поддерживал ни с кем связь. Для всех я был в Ваканде с представительской миссией. — Почему ты мне не сказал? — Брок хотел хлопнуть по столу, но, сдержавшись, сжал руку в кулак и уперся им в столешницу, сосредоточенно размешивая мятный чай. — Потому что не нарушаю данного слова. Не говоря уже о том, что подписал акт внедрения. Ты должен понимать, о чем я. Жан-Поль — официально существующая личность. Я не притворялся им. Я им БЫЛ. — Черта с два. — Да хоть с три. Твоя проблема в том, что ты судишь по внешности. Судил, как ты выразился, “до этого всего”, судил во время и продолжаешь сейчас. Отказываешь мне-капитану в наличии интересов, кроме бесконечной войны, и мне-Жану в наличии определенных черт характера. Я полагал, ты что-то понял, когда застал меня со сбитыми костяшками, но, похоже, ошибся. Наверняка счел, что мы с каким-то другим… художником не поделили тюбик краски или не сошлись во взглядах на творчество Дали? — Нет, — хмыкнул Брок. — Я был так зол, что меня хватило только на облегчение от самого факта, что ты жив и местами даже здоров. Господи, я валялся с тобой на полу и ржал, как придурок! — Ты и в постели со мной много чего творил, — Стив подошел вплотную, принял у Брока чашку с чаем и сделал глоток, глядя в глаза. — Мне казалось, мы занимаемся любовью. Но сейчас вижу, что ты тешил свое самолюбие, трахая мальчика в несколько раз слабее. Тащился от его покорной беззащитности и податливости. Да, Брок? — Нашел мальчика, — огрызнулся тот, даже не пытаясь отодвинуться. — Я любил его. Понял? — Ты любил то, что сам себе придумал, Брок. Я был с тобой настоящим. Мне казалось, что то чувство, о котором ты говоришь, это не о теле. Ошибся, бывает. Только не пойму, чего тебе теперь-то не хватает? Ты, вроде, и раньше был не прочь “чумовое” тело трахнуть. А тут — вот радость-то — еще и начинка другая. — Ты крышей поехал? — хрипло спросил Брок. — Год назад, — не стал спорить Стив. — То есть достаточно давно, чтобы не сомневаться, стоит ли продолжать “знакомство” с тобой. После случайной встречи в том кафе. — Почему ты не соглашался быть сверху? — вдруг спросил Брок. — Потому что не мог взять тебя так, как хотел. А так, как мог, — не хотел. — Боюсь предположить, о чем речь. — На весу, — интимно выдохнул ему в ухо Стив. — Или полностью подмяв под себя. Чтобы ты чувствовал себя так, как я эти два месяца. Защищенным. Любимым. Ценным. Брок втянул воздух, так явно вдыхая его запах, что Стива повело. Зная, что спешит, давит, он все-таки не выдержал и коснулся горячо бившегося пульса на шее Брока губами. Хотелось, наконец, стиснуть его, обнять до хруста, убедить всеми честными и не очень способами. Но было нельзя. Между ними и так было много лишнего, и что с ним делать, должен был решить именно Брок. Сам. — Раздевайся, — приказал Стив. — Раз пришел. Мне нужно уточнить кое-что для портрета, — он отошел на несколько шагов, давая любовнику прийти в себя, и, допив чай, взглянул на забытую обоими коробку яиц. — Не так я себе представлял наш сочельник, но уж как вышло. Ты жив, и это, наверное, главное. Я закажу индейку из “Кореяны”, а ты давай, на диван. Там работы на полчаса осталось. — Знаю я твои полчаса, — проворчал Брок. Очень знакомо, по-домашнему. И стянул футболку. *** — Куда ты это денешь? — Брок, когда Стив закончил, все-таки обошел холст и несколько секунд стоял, приоткрыв влажный рот, от вида которого у Стива мутилось в голове. — В кабинете повешу, — как мог серьезно ответил Стив. — Иди ты, — незло огрызнулся Брок, продолжая рассматривать полотно. — Никогда ничего похожего не видел, — признался он. — Э… не то чтобы я прям Нарцисс… — Ты — да, — “утешил” его Стив. — Но я понимаю, о чем речь. — Да неужто. Повесишь это в кабинете? Ты серьезно? — Конечно нет. В спальне. Для вдохновения. Брок фыркнул, зная, что именно Стив называет этим словом, когда они наедине. — Буду вдохновляться долгими зимними вечерами. Есть чем. Раму уже заказал. Такую, знаешь, вычурную. Резную, с позолотой. Брок явно хотел что-то спросить, и Стив догадывался, о чем, но не собирался отвечать на незаданный вопрос. — Четыре утра, — напомнил он. — С Рождеством, Брок. Брок с трудом отвел взгляд от своих изображенных на холсте прелестей, облизал губы и кивнул. — С Рождеством, Стив. Подарок на кухне на самой верхней полке за стопкой посуды. Теперь ты справишься без стула. — Ты знал, что не успеешь вернуться, — упрекнул Стив. — Скорее, трезво полагал, что могу не вернуться вообще. Теперь мне не нужно объяснять тебе, почему. — Уже ищешь плюсы? Елка в спальне, кстати. Не стал ставить в мастерской, чтобы свет не загораживала. Добудь свой подарок с самой верхней полки и присоединяйся. Там целая гора коробок, они всю неделю приходили. От Жози, от Принстона… — Наверняка Принстон прислал мне резиновое дерьмо, придурок ревнивый, — усмехнулся Брок и, натянув наконец штаны, пошел на кухню. — Хорошо, если резиновое, — вслед ему сказал Стив. — Ничего, в субботу я все равно собираюсь прийти на его выставку. Глядишь, и он излечится от тоски, увидев меня в теле “для чумового траха”. Он эстет и любит все утонченное. — Ты до конца моих дней будешь поминать это “тело для траха”? Или ты меня так провоцируешь? — Брок вернулся с небольшой коробкой и, усевшись рядом со Стивом под елкой, сунул ее к остальным. — А тебя нужно провоцировать? Брок сидел очень близко, опираясь локтем на поднятое колено, и задумчиво его рассматривал. — Это точно ты, — наконец произнес он, потерев кончик носа Стива указательным пальцем. — Только малыш может измазать краской лицо и прийти так разбирать подарки. Кэп не позволяет себе быть небезупречным. — У меня сейчас раздвоение личности сделается, — усмехнулся Стив. — И знал бы ты, чего мне стоит не обливаться кофе хотя бы на службе, ты бы не был так категоричен. Брок смотрел на него, не отрываясь, и Стив не отводил взгляда, бросая вызов, как и всегда. — Как так вышло? — наконец спросил он. — Откат сыворотки? — Чуть больше трех месяцев назад я был в одиночке. Подробности, сам понимаешь, сообщить не могу, но там меня накрыло излучением, скажем так, противоположного знака относительно того, которым закрепляли сыворотку в сорок третьем. Сыворотка осталась, а “закрепитель” слетел. Меня и откатило. Болячки не вернулись. Ну, кроме близорукости. Регенерация осталась, и все то, что я нажил сам: знание языков, приемов рукопашного боя… ну, и опыт в изобразительном искусстве. Меня крутили так и эдак, Тони обещал порыться в архивах Говарда, а я воспользовался возможностью не дергаться от каждого звонка и просто… пожить, наверное. Как все. — И тут я. — Ну “и тут ты” для меня давно случилось. Но, во-первых, я считал некорректным пользоваться служебным положением, во-вторых, видел тебя с дамой, и в-третьих, ради просто “траха с чумовым телом” я не был готов плюнуть на “во-первых” и “во-вторых”. — А теперь? — А теперь, как и прежде, решать не мне, — Стив порылся под елкой и вытащил первый подарок. — “От Тони надоедливому коротышке”, — прочитал он. — Не буду открывать. Во всяком случае, первым. Что у тебя? — Роджерс, тебе не кажется, что происходящее походит на сюжет одного из тех дурацких фильмов, на которые ты меня таскал? — спросил Брок, вытаскивая из-под елки небольшую вычурно-розовую коробку, на которой крупно было написано: “”Зрелой” модели лучшего на свете мальчика”. — Я знал, что тебе не нравится, — усмехнулся Стив. — Я тебе больше скажу, — Брок открыл коробку и достал оттуда презервативы самого маленького размера и смазку, — ты знал, что мне не понравится. Изначально. Не будем забывать, что это я был уверен, что вижу малыша впервые. А ты примерно мог себе представить, что всей этой мозговыносящей ебаниной я не интересуюсь. — Уверяю тебя, это было понятно с первого взгляда на твои бицепсы. Мне не надо было год слушать ваш с Роллинзом треп о бейсболе, чтобы прийти к выводу: артхаус не для этих простых парней. — То есть ты тоже судишь по внешности. — И, заметь, в этот раз не ошибся. Что это? — Резинки размера XS. Так Принстон пытается дать мне понять, что я тебе не пара. Стив покрутил в руках коробку презервативов, предназначенных для дюймового члена, очень скромного в обхвате, и рассмеялся. Принстон был замечательным парнем, веселым и щедрым. Хорошо и много пишущим, выставки шли одна за другой. Но вот Брока он невзлюбил с первого взгляда, оставшись единственным, кто устоял перед его обаянием. — Я ему продемонстрирую твой портрет. На индивидуальном показе. — И он скажет, что тебе пора заменить очки, — усмехнулся Брок. — Сменить розовые, которые не в тренде, на что-то приличное. — Пусть, — Стив притянул к себе Брока за шею и заставил взглянуть глаза в глаза. — Мне всю жизнь что-то говорят. Чаще безрезультатно. Я выбрал тебя, и всем остальным остается только смириться. Всем, кроме тебя. Твое решение я приму безоговорочно, — он поднялся, потянувшись, и зевнул. — Поспать хоть часа четыре. После полудня у Роя фуршет, хочу заглянуть. — Вот прямо так? — поинтересовался Брок, открыв темно-синюю коробку подарка от Жози. Там был подарочный сертификат в салон красоты. — А что? Я не собираюсь отказываться от того, к чему успел привыкнуть. У художников глаз-алмаз, мне не нужно будет проводить тест ДНК, чтобы доказать, что я — это я. Ляжешь со мной или в мастерской? — Домой поеду, — Брок поднялся и оказался напротив. Близко, но все равно на расстоянии, дававшем понять, что окончательное решение он еще не принял. — Мне нужно уложить это все. — Укладывай, — согласился с ним Стив. — А это тебе пища для размышлений, — он протянул ему небольшую коробку и, пока Брок не успел ее открыть, поцеловал — длинно и жадно, так, будто собирался заняться с ним любовью прямо сейчас. Он бы хотел. Боже, да больше всего на свете он бы хотел сейчас оказаться с ним в постели. Именно в этом теле, когда они почти равны по комплекции, когда можно было бы… все можно. Все то, о чем нет-нет, да и думалось ту неделю, которую он места себе не находил от беспокойства. Брок знакомо вспыхнул, едва слышно застонал, прижимая к себе, явно неправильно чувствуя себя с покрупневшим любовником, и отстранился. — Я сегодня не в форме, — он потер побледневший синяк на скуле, который медики ЩИТа явно обработали очередной новинкой от доктора Чо. — Я домой. — Езжай. Может, такси вызовем? — Я на машине. Тот бокал вина, что был выпит под индейку, растворился часа три назад. Так что давай без этого всего. — Чего? — “Выпил — за руль не садись” и прочей твоей… — Очки нужно снять тебе, — усмехнулся Стив. — Ну, или голову включить. Доброго утра, дверь за собой хорошо закрой. И к трем я тебя жду — пойдем к Рою. — Роджерс. — Принстон будет рад, если ты дезертируешь, — подначил Стив, и Брок наконец улыбнулся. — Передавай всем привет. У меня другие планы. Он быстро натянул футболку, подхватил коробку с подарком Стива, на мгновение замер, будто для поцелуя, но тут же вспомнил, что “все сложно”, и ушел, неловко махнув рукой. Стив, улыбаясь, залез под одеяло, но, вспомнив об оставленном Броком подарке, выбрался обратно. Снова включил гирлянду и аккуратно развязал самую настоящую атласную ленту. “С Рождеством, малыш. Пусть вокруг тебя всегда будет светло”, — гласила надпись на подарочном сертификате одной из лучших студий, занимавшихся профессиональным осветительным оборудованием для мастерских и фотоателье. Стив провел пальцами по слову “малыш”, чувствуя, что глупо улыбается, и перед глазами всплыл следующий его проект: Брок в образе Марса. Решив, что уговорить Брока чуть отрастить бороду будет легко, а вот заставить снова позировать по несколько часов в сутки — не очень, он убрал сертификат в прилагавшийся к нему конверт, выключил гирлянду и снова забрался под одеяло. Все прошло лучше, чем он рассчитывал. Оставалось надеяться, что Броку тоже понравится его подарок. *** Брок выдержал ровно шесть часов, потому что, когда Стив примерял перед зеркалом заказанное по новому размеру пальто, раздался знакомый звонок в дверь: длинный и три коротких. До выхода к Рою оставалось полчаса, и одна Наташа знала, чего Стиву стоило найти в Рождество пальто своего размера. — У тебя же ключи есть, — сказал он, едва открыв дверь. Брок стоял на пороге, одетый для их “культурных вылазок”. И с конфетами в руках. — Так и знал, что ты перед зеркалом крутишься, — ответил тот, сунул ему в руки коробку и, быстро поцеловав, принялся стягивать пальто. — Раз мы задерживаемся, выпью кофе. — Вот так просто сделаем вид, что все по-прежнему? — спросил Стив, вешая его пальто на плечики и убирая в шкаф. Брок на кухне щелкнул тумблером кофемашины и некоторое время молчал. Стив его не торопил. Стоял, подперев плечом косяк двери, и ждал. Он был не в том возрасте, чтобы кидаться в омут с головой, не зная условий. Да и Брок тоже. — Я сегодня так и не спал, — сказал наконец Брок, проведя рукой по волосам, и Стив увидел то, что так долго выбирал для него: красивый браслет, созданный ювелиром по эскизу. Умеренно широкий, узор образовывает их инициалы. Это было глупо и нелепо в качестве подарка от Капитана Америки, но в самый раз от влюбленного художника. — Крутился и думал. Вот не вернулся бы я, сгинул в том бункере. Умирая, думал бы — найдет мой малыш подарок или нет. Будет плакать или нет. Как быстро чертов Принстон кинется его утешать, если все-таки да. Я так там… жить хотел. А потом никак не мог сложить в голове тебя и его. Не выходило у меня. А сегодня крутился, курил и думал — мог ведь сейчас затрахаться до смерти и спать спокойно. Я не умер, никто не плачет, а Принстон — он умнее меня окажется. Потому что уж ему-то интереснее часами с тобой трепаться обо всяких там “что имел в виду художник, рисуя труп Марии”. Это я вечно… о хлебе насущном. — Я заказал продукты, — улыбнулся Стив. — На сайте “Food Bazaar”. Идем к Рою, или… — Сначала много раз “или”, — Брок сделал глоток кофе и поставил чашку на стол, задумчиво развернув ее ручкой к окну. — Очень уж тебе идет пальто. А потом посмотрим. — Звучит как план, — одобрил Стив. — Заодно восполним пробелы. — На весу я не согласен — у меня лет сто никого так не было, — Брок тут же понял, куда Стив клонит, но ответил на поцелуй с такой жадностью, что становилось понятно: к Рою они сегодня не попадут. *** Зимний Солдат посмотрел в оптику прицела, как блондинистый американец начинает раздевать своего любовника прямо на кухне, как медленно ведет ладонями по плечам, подхватывает под задницу и усаживает на стол. Не лучшее место для такого — стол был как на ладони, и будь у Солдата на эту парочку другие планы, оба были бы уже мертвы. От пули в голову не спасает даже сыворотка и повышенная регенерация. Поэтому Солдат остался. Отчего-то обезопасить этого блондинистого придурка казалось ему единственно верным решением, идущим откуда-то из глубины. Из той тьмы, до которой никогда не добиралось электричество. Блондин что-то говорил, обращаясь к шее своего любовника, и тот хватался за его плечи, запрокидывая голову. Солдат понять не мог, зачем люди преднамеренно усложняют себе жизнь. Почему это все нужно делать под прицелом, на твердом столе, а не в надежно закрытой спальне на непростреливаемой, мягкой, укромной кровати. И стоило подумать, что здравый смысл и осторожность восторжествовали над желанием совокупиться прямо на столе, как парочка просто поменяла диспозицию: уложив своего любовника животом на стол, блондин пристроился сзади, стянул с него штаны и уткнулся лицом туда, куда Солдат никого не подпустил бы на расстояние выстрела. Вернее, кто-то мог попытаться, конечно. Но только ценой свернутой шеи. В лучшем случае. Но смуглому, похоже, нравилось. По тому, как изломились его брови, Солдат мог сделать вывод, что блондин в этом деле понимает больше, чем в вопросах собственной безопасности. Или нет. Иначе зачем смуглый схватил блондина за волосы? Не от остроты ощущений же? Хотя… На карниз крыши сел голубь. С неба тихо начал падать снег, грозя сдать Солдата с потрохами любому, кто захочет проверить самую удобную крышу, с которой просматривается окно этого блондина. Который, если верить тем крупицам информации, что Солдату удалось вытянуть с профессионально подчищенных серверов, в одиночку вынес хорошо охраняемую базу. Чтобы вот так глупо подставиться. Забыться настолько, что даже занавеску не опустить, перед тем, как вставить своему красавцу и приняться долбить столом в стену. Силен, это приходилось признать. Стену придется штукатурить заново. Парочка так увлеклась, что Солдат успел выкурить две сигареты, затушить их о металлическую ладонь и убрать в пакет с зиппером, прежде чем те закончили. Поцеловались и, наконец, убрались в более защищенную часть квартиры. Быстро разобрав винтовку, Солдат выпал на загаженную праздничной толпой улицу. Он разберется, как вышло так, что его базу сровняли с землей, пока он “гулял”. И выяснит, почему при виде этого суперКэна у него теплеет где-то между ребрами, хотя совершенно точно не должно. Он притащился в Америку за чертовыми янки, лишившими его порта приписки, обчистившими серверы и явно искавшими информацию о проекте “Призрак”. Что ж, Призрак нашел их сам. И скоро придет знакомиться. Оживленные улицы Бруклина показались ему смутно знакомыми, когда из крошечной церквушки, затерянной между нарядно убранными к Рождеству домами, раздалось многоголосое пение. Пошел снег, он стоял в глухой темной подворотне, курил и слушал. Под веками медленно плыли обрывки воспоминаний. Он во всем разберется. “Стив”, — всплыло в голове имя, тесно связанное с тем блондином, но оставлявшее внутри смутное ощущение неправильности. Стив. Зимнему Солдату было с чего начать.