Назвать правильно

У Чона не слишком хорошо с чувством прекрасного. Если честно, у него довольно дерьмово с чувством прекрасного, но сейчас он не может отделаться от ощущения, назойливого, как облако тропических москитов: это красиво. Темнеющие багряные разводы на белом, чужая кровь и чужие мозги на маске Бена - это красиво. В его извращенной картине мира именно так, вероятно, измеряется красота, и становится жаль, когда Бен быстро, нервно, бездумно, сумасшедше трет маску полой собственной рубашки, пытаясь оттереть кровь. Ещё через минуту таких стараний он вполне может сломать себе белеющие пальцы. По крайней мере, его уже не выворачивает под колеса и он не смеётся хрустко и ломко, Чону от этого спокойнее - не придется хлестать его по щекам. Потому что поднять руку на Бена - это как уйти в буддистский монастырь или стать вегетарианцем. Невозможно. Любому, кто решит это опровергнуть - а прежде всего самому себе - он сломал бы эту самую руку, не думая. Бен всё ещё пытается оттереть подсыхающую кровь с маски. У него влажные, слипшиеся - от пота? - ресницы, а ещё постоянно облизывает губы. То и дело проходится языком и Чон ловит это движение краем глаза. — Ты в норме? Он спрашивает это в третий раз за последние десять минут. В два предыдущих Бен отзывался в ответ многословными тирадами, где было что-то про смерть, про то, что он облажался, про деньги и О. Если честно, он не слишком вслушивался и вникал. Ему не нужно было слушать, чтобы понять единственный смысл: Мне чертовски страшно, мать твою, Чон. Мне чертовски страшно. Это ничего, думает Чон, это не плохо. Главное: Бену страшно не за себя. Ему, Чону, тоже страшно не за себя. Им страшно за О и за то, что однажды они облажаются оба. Нужно бы сказать что-нибудь ещё, что-то обнадеживающее, из этого, мать его, треклятого Будды, но Бен долго не отвечает, а потом сталкивает с колен маску, откидывает на сидение голову, закрывает глаза, проводит ладонями по волосам и говорит: — Нормально. Окей. Я нормально. Чон кивает в ответ и, не сводя глаз с выжженной, бледно-золотой ленты дороги протягивает в сторону руку и повторяет жест Бена - проводит жесткой широкой ладонью по его волосам, по мягким влажным кудрям. Он дьявольски плохо умеет ободрять. Он не знает, что ещё можно сделать. Он даже не знает, стоит ли сказать: «Если бы было можно, я провернул бы всё это сам, и тебе никогда не пришлось бы в этом участвовать». Не говорит, потому что не смеет усомниться в Бене, проще усомниться в господе, чтоб его, боге. Рука замирает на затылка Бена, между влажными кудрями и обивкой сидения, словно поддерживая чужую голову. Когда он убирает ладонь, Бен подаётся следом, а потом снова облизывает губы, вдруг открывает глаза и говорит - безучастно, констатируя факт: — Кровь. Она солёная, Чон, кровь. Солёная. И отдаёт перегретым металлом. И слишком горячая - что в жилах, что отворенная - под солнцем Мексики, не знающим милосердия. Да, кивает Чон. Да. Я знаю. — Чон, - он зовёт требовательно, отчаянно и так, что невозможно не поддаться - и отказать невозможно тоже. «Она солёная», мучительно звучит, стучит в висках Чона, когда он выворачивает руль, резко тормозя, и обесцвеченная солнцем, пыльная выгоревшая трава на обочине мелькает перед глазами за лобовым стеклом. Он поворачивается резким, выверенным движением всего корпуса, четко, как на плацу, протягивает руку, кладёт ладонь Бену на шею и рывком притягивает к себе. Прикусывает нижнюю чужую губу и на секунду замирает. Бен коротко втягивает воздух - и больше не дышит. Это не поцелуй. Он просто забирает себе металлическую соль. Первая помощь, 911. Бен плавно, медленно выдыхает, поднимает руку, ладонью накрывая его пальцы на своей шее, и размыкает губы. В его рту действительно солоно, и терпко, и сладко, Чон будто зализывает чужие раны, языком собирая, извлекая молекулы смерти. Молекулы смерти - из поцелуя Бена. Даже О. Он крайне редко целует даже О, понимающую, прощающую, улыбающуюся О с её раскрытыми объятиями, светящейся кожей золотых бедер, её разрешениями. Бен - это совсем другое. Бен - это не просто кто-то, Бен - это он, которым уже никогда не стать, и вместе с тем Бен - это то, чего нигде и никогда в мире ни с кем, кроме него, Чона, не случалось. Большим пальцем Чон размазывает по его щеке подсохший подтёк чужой алой крови. Бен успокаивается. Он чувствует это по его дыханию, по ровным долгим вдохам, по теряющим торопливость движениям губ - и вдруг понимает: Здесь, со свинцом, застрявшим в жилетах, под солнцем демонической Мексики, на обочине трассы, с тремя миллионами нарко-денег в багажнике, мы занимаемся любовью. Чон не слишком хорош во всей этой нежной херне, в чувствах и сантиментах, но то, что происходит сейчас, он классифицирует именно так, потому что здесь просто нельзя ошибиться.

сентябрь 2012-го.