Я не вернусь, - Так говорил когда-то, И туман глотал мои слова И превращал их в воду. Я все отдам За продолжение пути, Оставлю позади Свою беспечную свободу. Би 2, Серебро.
У человека со смешным именем Барри Лонгман жена, трое великовозрастных детей, работа на правительство и долг перед родиной, как у десятка супергероев. Ещё у него одышка, язвенная болезнь, седая голова, нервы ни к чёрту и прозвище Большой Барри. Он не спит ночами, стремительно просаживает зрение и загоняет сердце. У человека со смешным именем Барри Лонгман куча проблем и одно очень важное дело. Ему надо спасти эту чертову планету. Что, в общем-то, и первое, и второе.***
— Барри, я не уверен, - голос звучит мягко-настороженно, так говорят, когда не хотят обидеть, но заранее ждут аргументов - и аргументы следуют. Аргумент, впрочем, всего один - омерзительно неотвратимый в своей бесспорности: — Малыш, больше некому. Ты сам знаешь, - Лонгман сцепляет в замок пальцы сложенных на столе рук и хмурится. Углы его губ опущены вниз, как у человека, давно забывшего, что такое улыбка, и слишком много морщин на лице - гораздо больше, чем тогда, когда Роберт Кейпа видел его в последний раз - каких-то полгода назад, на День Благодарения. Он даже пропускает мимо ушей это обращение - Барри когда-то качал его на собственной коленке и тайно от родителей вскармливал лакричными леденцами. Это было очень давно. Роберту Кейпе внезапно хочется, чтобы - вчера. Это решило бы огромное множество проблем и избавило его от необходимости решать там, где решение всего одно, и выбирать при отсутствии выбора. Он трёт руками лицо и судорожно устало выдыхает. Выбора и правда нет. Барри не говорит «Ты же проклятый ядерный гений», как тогда, на праздничном обеде полугодовой давности, когда это было просто застольной шуткой. Даже не заводит патриотичной гражданственной речи о спасении человечества, это можно приберечь для кого-нибудь ещё. Барри молчит - как-то угрюмо и обреченно - и это хуже всего, потому он не должен быть таким, он не бывает таким. У них в лаборатории гуляет легенда о том, что Джонатану Пирсу, физику с Икара-1, Лонгман, курирующий программу тогда, пять лет назад, перед стартом сказал: «Твоё имя войдёт в историю». Только с год назад они научились, горько усмехаясь, шутить над этой фразой. Барри не ошибся. И именно потому, что не ошибся тогда, сейчас он не говорит Кейпе ничего подобного. Интересно, думает Роберт, глядя ему в лицо, в излом густых, соль с перцем, бровей, что он скажет им, отцу и маме, если заберет у них сына, а сын не вернётся. Как Пирс. Что он им скажет, если моё имя тоже войдёт в историю. — Дьявол, сынок, нам нужен специалист. Нам нужен гений. Ты же влюблён в свою проклятую физику, - вдруг, подняв голову и тяжело заглядывая ему в глаза, произносит Барри, и Роберт медленно смежает веки. Говорят, любовь - это когда ты готов идти на край света. Он действительно влюблён в свои смоделированные сверх-новые, в каждое столкновение молекул, в каждую частицу выделенной энергии, которые - и поэзия, и музыка, и мазки краски на полотнах. А если любишь, то выбора тоже нет. Если любишь, идёшь. — Ладно, Барри. Дай мне подумать. Лонгман кивает, потому что это звучит как «Да», почти совсем как «Да», и Роберту на секунду кажется, что тот знал ответ заранее. Впрочем, так наверняка и было. Кейпа зябко передёргивает плечами. В кабинете Барри холодно. Как и везде. Везде, где только можно.***
У подавляющего большинства людей хобби не совпадает с профессией. Людям, видно, их работы хватает по горло, но Стивен Мэйс уверен: если ты действительно любишь то, чем занимаешься, то тебе никогда не надоест. Тебе не захочется что-то поменять. Кажется, это называется призванием, а призвание нельзя ограничить сменой в сколько-то там рабочих часов. Но Лид так не считает. Лид поджимает губы. В конце концов, Лид говорит: — Мне осточертело, что со своими железками ты возишься больше, чем со мной. Мне надоели твои мотоциклы, потому что они к чертям собачьим никому не нужны. Посмотри в окно, Стив. Там снег. Там один только грёбаный снег. Потом она разворачивается, нервно поправляет руками белокурые кудри под вязаной шапочкой, подхватывает сумку с вещами и исчезает за дверью. Коротко веет холодом, но Мэйсу всё равно. Он так и продолжает стоять перед захлопнувшейся дверью, рассматривая отполированную до блеска - Лид всегда следила за такими вещами - ручку. Он думает о том, что, да, он любит эти железки, о том, как мало здесь оказалось её вещей, набралось всего на сумку, а ему казалось, что её присутствие ощущается везде и всюду из-за этих многочисленных женских мелочей. Ещё о том, что там, за порогом, действительно снег, но снег там уже с добрых пять лет, нечему удивляться. О том, что мотоциклы действительно давно никому не нужны. Наконец, о том, что только что его бросила девушка, на которой он, наверное, мог бы жениться. Впрочем, мотоциклы нужны ему, а Лид он всё равно никогда не сделал бы счастливой. Трель мобильного телефона застаёт его у двери в гараж. Номер незнакомый. Голос из динамика - тоже, но он звучит так, что Мэйс рефлекторно выпрямляет спину, замирая по стойке смирно - как перед старшим по званию. Собственно, без «как».***
Знать и подозревать - две очень разные вещи. Мэйс пока ничего не знает, а подозревать и догадываться впустую - не в его привычках, поэтому он просто терпеливо ждёт, когда завершится идентификация личности, когда его встретит безлико-серая сотрудница с нечитаемой должностью на бейджике и проведёт по слепящему глянцево-белому коридору, а потом цепочка начнётся по-новой: сетчатка глаза, кислотная зеленая вспышка-разрешение, сотрудница под копирку - острый профиль, волосы в узел - и гулкий коридор. У него есть некоторые соображения - так, парочка - касаемо того, зачем он здесь, но пока они бесплодны и бесплотны и он не собирается облачать их даже в связные мысли. Его вызвали - он пришел. Может быть, потому что это был приказ. Может быть, наоборот - потому что это был приказ, граничащий с просьбой. А может быть, Лид вовремя ушла и ему просто нужно было куда-то себя деть. В конечном счёте, он, кажется, соскучился по металлическому, в платину, блеску букв на фронтоне главного здания, в высветленных коридорах которого так легко было потеряться новичку. Буквы складывались в знакомое: [i]National Aeronautics and Space Administration[/i]. Этого хватило. «Вы нам нужны, лейтенант», произнёс незнакомый голос сутки назад, и он чуть было не отдал под козырек пустой бежевой стене - невытравливаемый, впаянный в мозг рефлекс. Уже три года никто не обращался к лейтенанту военно-воздушных сил США в отставке Стивену Мэйсу по званию. Садясь в указанное стёрто-серой сотрудницей кресло, он думает, что, возможно, это чертово обращение из прошлого тоже сыграло свою роль. А потом она - узкое лицо, туго стянутые волосы - произносит, смотря ему куда-то через плечо: — Мистер Лонгман примет вас через минуту. — Мистер Лонгман, - повторяет он, словно раскалывая зубами ореховую скорлупу. Значит, вот как. Так его подозрения и догадки обретают плоть и кровь.***
Мама закрыла глаза и зажала рот ладонью, но промолчала - а что ещё ей оставалось, что ещё он ей оставил? Отец сказал: «Ты мой сын», а его рука на плече показалась такой же тяжелой, как много лет назад, в детстве. Лицо Аманды на мониторе наладонника закаменело, обостряясь в каждой черте. У Роберта было смутное ощущение, будто с ним попрощались навсегда, стоило лишь произнести: «Со мной говорил Барри...». Мама, папа, Мэйди, а теперь поставим-ка реквием и выкрутим звук на всю. Это была работа мечты. Это, быть может, был тот самый проклятый пик, к которому каждый человек на земле карабкается десятилетиями. Это было предложение, от которого не отказываются - и, возможно, смерть из разряда идеальной. Закон парных случаев, думает он, неловко закатывая рукава непривычно выглаженной и непривычно белой рубашки. То, что случилось однажды, обязательно повторится ещё раз в каком-либо из измерений. И тогда наши имена войдут в историю. Кейпа нервно проходится пальцами обеих рук по волосам, выдыхает и считает до десяти. «Ты подумал, малыш?» - голос Барри звучит в голове так отчетливо, будто он до сих пор прижимает к уху тонкую телефонную панель. Лонгман дал ему не так уж много времени на раздумья, но, в сущности, прорву по своим меркам: целых полтора часа. «Я подумал», ответил он, и последующие за этим ответом сутки слились в размытую полосу восторга, ужаса и тягостного чувства непрерывного прощания загодя. Роберт расстёгивает верхнюю пуговицу - пластик то и дело выскальзывает из пальцев. Роберт присаживается на край конференц-стола, складывая на груди руки. Роберт ждёт, когда придёт Барри - и придёт не один. «Сегодня вы впервые встретитесь», сказал он ему, проводя по бесконечным коридорам. «Вы. Экипаж Икара2». По-настоящему страшно стало только тогда.***
Лонгман так и не появляется. Ни через минуту, ни через две. Зато появляется некто, чьи сшитый на заказ костюм, нарочито неброские часы и детски-уверенный в себе взгляд так и кричат: я выпускник Лиги Плюща, мой дядя - сенатор этого штата, на мне сорочка от Cerruti. Стив, вставая, вздёргивает угол губ, но быстро остывает - он всегда не любил таких, словно отглаженных по шву. Ни бейджа, ни пропуска он не замечает. — Мистер Мэйс, - еле уловимо кивает ему подошедший, протягивая руку. Пожатие у него неожиданно крепкое, он задерживает его ладонь на долю секунды дольше положенного, а потом произносит: - Прошу вас, следуйте за мной. Вам нужно кое-что увидеть. Он разворачивается, не дожидаясь ответа, и пока Стив след в след, почти по-охотничьи идёт за ним по очередному малолюдному коридору, упершись взглядом в чужой затылок, он думает о том, что для классического референта птицы высокого полёта у этого парня слишком подозрительный, изучающий взгляд. Нехороший, сканирующий, считывающий прищур. Ещё через десять минут, три пропускных пункта и одну тонкую, еле заметную улыбку спустя Мэйс думает, что, да, минусовые этажи этого корпуса - то самое место, куда он меньше всего надеялся попасть ещё хоть когда-либо - и именно то место, где он сегодня больше всего рассчитывал оказаться. Он знал, что его приведут сюда. Он ждал, что его приведут сюда, и неожиданное, какое-то стыдное облегчение мешается с адреналином, досадой, памятью, ожиданиями; заокеанский коктейль Молотова медленно заполняет каждый капилляр. Здесь, на минус девятом этаже третьего корпуса, всё тот же воздух, пахнущий нагретым железом, легкой нотой криораствора (они раньше шутили: ментолом) и чистотой воздух. Ровно такой же, как и три с половиной года назад. — Одна несложная процедура, мистер Мэйс... — Я уже бывал здесь, - перебивает он - и встаёт под хромированную арку, отделяющую его от сливающейся со стеной двери. От затылка к щиколоткам пробегает знакомый колкий озноб - магнитные волны, проходя сквозь тело, диагностируют, анализируют и дезинфицируют. Это похоже на проклятое, будь оно неладно, возвращение домой, и ему стоит больших усилий после разрешающего звукового сигнала шагнуть вперед - как с обрыва над Гранд-Каньоном. — Разумеется, - снова тонко улыбается парень с дипломом Гарварда-Йеля, а потом говорит: - Добро пожаловать, лейтенант. Дверь открывается - бесшумно, словно тает. Мэйс на секунду закрывает глаза. Он знает, что увидит там, внизу, под сетчатым полом опоясывающего зал балкона. — Представьте, - продолжает его провожатый, и голос его ниже, глуше и новой магнитной волной проходит через позвоночник, - вскрытие человеческого тела. Всё, что внутри. Перед вами, лейтенант, тело нашего будущего. Нутро Икара2. Он открывает глаза. Кажется, что вместе с белым светом, блеском металла и лазоревой голубизной рабочих халатов в сознание врываются с утроенной, удесятеренной силой звуки - монотонное гудение, похожее на тихий звериный рык; шелест голосов, словно спящее дыхание кого-то огромного; сигналы оповещений; врываются запахи - те самые, въевшиеся в подкорковые структуры мозга. Парень, предпочитающий жутковатые метафоры, делает приглашающий жест. Ещё одна такая улыбка, ещё хоть одна - и у Мэйса сдадут нервы. Но, делая шаг вперед, он забывает о чужих ухмылках мгновенно. Там, под ним - действительно распахнутое нутро, самое важное, самое ценное, самое необходимое из начинки космического корабля, и руки помнят слишком много. Руки помнят чертовски много, больше глаз, ушей, рецепторных клеток, пальцы сжимаются на перилах. Он смотрит вниз и глубоко вдыхает. Узнавание. Вот что это такое. — Думаю, вы догадались, для чего вам пришлось совершить эту прогулку. Программа снова запущена, мистер Мэйс, и новый Икар полетит к Солнцу с самым ценным за всю историю человечества грузом на борту. Безусловно, нам нужен инженер-механик. Безусловно, вас нам посоветовали как одного из лучших. А потому позвольте проводить вас ниже и представить нескольким вашим коллегам. Это называется «здоровая конкуренция». Думаю, вы встретите знакомых. Он снова улыбается так, как будто собирается ссудить Стиву непомерную сумму денег под ещё более непомерный процент. Стив пожимает плечами. Ему дьявольски сильно хочется сделать вид, что ему плевать, затолкать внезапный холодок в груди поглубже и выкинуть из головы мысль о здоровой конкуренции. Внизу, в закутке, отделенном прозрачным плексигласом, их уже действительно ждут: четверо мужчин, один из которых неуловимо напоминает Мэйсу бледную копию его провожатого - краски те же, но тусклее, выражение лица то же, но без претензии на, даже глаза те же - с прищуром, но каким-то подслеповатым, а не сканирующим внутренности. И, да, его гид не ошибся - Стив действительно узнаёт знакомых. Раньше, чем он успевает произнести хоть слово, вокруг него закручивается человеческий вихрь - человек всего один, но Кит Рэдлоу всегда отличался повышенным жизнелюбием, повышенный энергичностью и повышенными жизненными скоростями. В этот момент, только и именно в этот, Мэйса отпускает. Он хлопает Кита по плечу, ему сводит челюсти от улыбки и попыток улыбнуться ещё шире, он цепляется за чужую потертую кожанку, точную копию своей, и будто выкашливает смех и имя - коротко, выдохами, почти пьяно. Кит - это память о том времени, когда всё ещё было обманчиво беззаботно, они сутками ползали на животах под брюхом последних авиационных новинок, посмеиваясь над персоналом («Дрозды», - хмыкал Рэдлоу, ненавидя эти синие халаты), а потом находили время на городские бары, куда добирались под утро, чтобы просаживать там деньги, обаяние и бесконечные силы. — Будь оно проклято! Я знал, что они позовут тебя, я только что говорил парням: «Если и есть кто-то, кто может в одиночку справиться с любым аппаратом на земле, в воздухе или космосе, так это старина Стив». Будь оно проклято! Будь оно проклято! - Он хохочет в голос, не стесняясь, его ладонь звонко бьет по плечу, ударяясь о порыжелую кожу куртки. Мэйс ловит себя на том, что улыбается идиотически-счастливо. - Куда ты пропал? Три года, Стиви! Я ничего не слыхал о тебе целых три го... — Господа, - чужой голос звучит почти ласково - так, кажется, говорят с душевнобольными. - Теперь, когда мы все в сборе, позвольте, наконец, показать, с чем же одному из вас придётся иметь дело. — Прям как на конкурсе Мисс Америка, - тихо фыркает рядом Кит, скаля идеальные белые зубы. - Останется кто-то один и всё такое. Лавры, ленточка, пластиковая диадема и обед с президентом, все дела, - а потом, когда они пропускают вперед копию гарвардского парня и двух соискателей этого нетёпленького местечка, Кит вдруг становится серьезен и его пальцы сжимают плечо неожиданно сильно. - Они собрали тут нас всех, Стив, всех психов, всех самых лучших. Рыжего Эрла, молчуна Фрэнка, тебя и меня. Это похоже на игру ва-банк, на грёбаный последний шанс, понимаешь? — Понимаю, Кит. Рэдлоу невесело усмехается в пол. Тогда, пять лет назад, они оба не прошли на этой имитации конкурса Мисс Америка даже этап интервью. На этот раз жюри начало сразу с дефиле в купальниках. — Ну, - вздыхает Кит, глаза у него снова смеются, - тогда пойдём и посмотрим, что они тут наворотили без нас. Небось наизобретали какой-нибудь сиропной бодяги вместо приличного криораствора. Знаю я тут ребят из химического отдела, так вот во времена нашей с тобой юности - хотя мы и сейчас ещё ого-го... Парень-Из-Лиги-Плюща что-то рассказывает, но Стив его не слушает. Он уж наверняка может рассказать о том, что им показывают, в три раза больше этого самого парня. Он слушает Кита. А ещё - какой-то вкрадчивый внутренний голос, убеждающий, что, кажется, ему чертовски хочется пройти по этому проклятому подиуму, не споткнувшись. Он постепенно начал забывать, что это такое - делать всё лучше всех. Первый лейтенант технической службы Стивен Мэйс умел это на отлично. — Наши новые процессоры в состоянии обрабатывать количество программных кодов, на двадцать процентов превышающее количество кодов, обрабатываемых процессорами предыдущего поколения. Их тактовая частота... что происходит, Мерфи? Стив весь подбирается, как перед прыжком, когда в дальнем конце зала начинает мигать свет. Приобретшая имя блеклая копия их экскурсовода, нареченная Мерфи, растерянно качает головой и оглядывается по сторонам. Не зная этого места, не проработав в нем шести бесконечно-коротких лет, нельзя уловить этой незаметной постороннему глазу, совершенно особой, выверенной поднявшейся суеты, нельзя заметить, в какой последовательности вспыхивают и гаснут огни датчиков и звучит сигнал, знакомый звуковой сигнал, так похожий на отбиваемое радиотелеграфной связью Save Our Souls. Парень со снисходительными улыбками и сорочкой за полторы штуки баксов хмурится. Кит, прищурившись, обводит взглядом зал. Стив медленно закрывает и открывает глаза. Он складывает в голове два и два и получает закономерное четыре, будь оно неладно. Ну что ж, хочется сказать ему, кажется, ваши хвалёные процессоры вот-вот перегреются, недоумок. Он помнит: три минуты и тридцать секунд. Ровно столько есть у обслуживающего персонала, чтобы усилить подачу криораствора или вернуть процессоры в охладитель, ни секундой больше, потому что электрическая энергия стягивается в одну точку, будто кто-то тянет на себя одеяло, а лампы всё гаснут, гаснут, гаснут... — Так узнайте и сделайте что-нибудь, Мерфи, черт бы вас побрал! - Шипит лощеный, вмиг растеряв весь свой лоск, и в этот момент срабатывают рефлексы. Оттолкнув кого-то в синем халате, бледного до крайности, от пульта управления, к мониторам кидаются сразу трое - он, Кит и молчаливый Фрэнк; Эрл Коллинз, рыча, что-то выспрашивает у пойманного за шкирку «дрозда», встряхивая того на весу. Система не отвечает, бесконечное «Ошибка», «Ошибка», «Ошибка», выводящееся на монитор, злит до зубового скрежета; Мэйс ударяет ладонью по пульту со всей силы. Новые, мать вашу, процессоры, новые хреновы процессоры, которые выйдут из строя с секунды на секунду, господь бог в гробу хотел видеть ваши последние шансы, засранцы, - хочется высказаться ему, и он чувствует, как раздуваются ноздри и вокруг становится жарко. В очередной раз поймав взглядом вездесущее «Ошибка», он резко вскидывает голову - и встречается глазами с Китом. В них охотничий азарт. Как в старые добрые времена. — Вручную, - командует Стив. — Вручную, лейтенант, - быстро кивает тот. Они кидаются вверх по металлической, звенящей лестнице так, будто минус девятнадцатый этаж третьего корпуса - это уже борт Икара-2. Краем глаза Мэйс замечает Рыжего Эрла, занявшего его место у пульта. Ему даже кажется, что он отчетливо слышит громкий разозлённый рык и мат с ужасающим ирландским акцентом. Трата времени, думает он, система всё равно давно отказала. Стив понимает, что дело конченое, сразу. Как только останавливается у ёмкости с криораствором. Как только ноздрей достигает кисловатый запах жженых микросхем. Хотел бы он знать, что за ад случился внутри каждой отдельной, но сейчас не до причин. Базы выгорели. Опустить процессоры извне не получится. Он понимает это гораздо раньше Кита, который, оттолкнув его в сторону, бросается к резервуарам, дергая вниз рычаги, но проще сдвинуть с места монумент Вашингтона. — Что за черт?! - Орёт Кит, почти повисая на рычаге первого резервуара, когда Стив сквозь попытки отдышаться говорит: — Система не ответит, Кит. — Какова дьявола нам тогда... о, матерь божья, не смей! Тяжелая кожанка бурым сгустком падает на пол. Мэйс быстро, носком об пятку, сбрасывает ботинки и кидается вперед; времени больше не остаётся. Они уже превысили тот лимит в три минуты и тридцать секунд. Примерно раза в полтора. — Твою мать, Стив! Там грёбаные триста по Фаренгейту! Но у них действительно больше нет ни секунды. Стив на мгновение замирает на краю площадки, а потом закрывает глаза, делает глубокий вдох и соскальзывает вниз. — Лейтенант! Мейс, с-с-сукааа! - Не то взвывает, не то рычит Рэдлоу, тянет с плеч куртку, шипит, матерясь, сквозь зубы - и замирает, не сняв до конца. Этот лабораторный раствор - не температуры абсолютного нуля, конечно, но инстинкты сковывают по рукам и ногам. - Охладитель нового поколения, чтоб вы все сдохли, твари, - шипит он на всхлипе, мотнув головой и зажмурив глаза, - чтоб вы сдохли вместе с вашими недоучками-техниками, умниками-химиками, твою мать, Стив, долбаную твою мать... Это ни на что не похоже. Не холодно - жжется. В каждую пору тела ввинчивается по острой тонкой игле - одномоментно, односекундно, вырубая сознание, лишая подвижности. Он не знает, где его собственные руки, потому что перестает чувствовать их на третьей секунде, он просто надеется попасть, ухватить наугад, слишком хорошо помня строение каждого процессора - за три года они всё равно не придумали ничего существенно нового. Главное - не открывать глаз. Только не открывать глаз. Воздуха должно хватить. Холод приходит позже, сдавливает грудь, сжимает внутренности. Он уже ни на что не надеется, когда не слушающиеся пальцы мертвой хваткой вцепляются в скользкую рукоятку. Рывок вниз, и ещё, и ещё. Когда с громким, глухим стуком процессор уходит на глубину, ему хочется взвыть от радости, но это ещё успеется. А сейчас ещё один рывок - последний. Только один. Наверх. Он цепляется пальцами за край площадки и судорожно вдыхает. Воздух кажется горячим, как в пустыне - в те времена, когда Солнце ещё могло остервенело выжигать землю. Из резервуара его вытаскивают - молчаливый Фрэнк и Кит, всё ещё матеря техников, третий корпус, программу Икар, НАСА, Белый дом и какого-то Джо Флеминга, у которого, как сообщает Кит, «руки растут оттуда, откуда у нас с тобой, Стиви, ноги». Когда он, стуча зубами, встает на ноги, опираясь Киту на плечо, и поднимает голову, то не сразу замечает, что вокруг абсолютная тишина. Не звучит ни одного сигнала. А ещё горят все, все до единой лампы в каждом углу зала. Парень-Из-Лиги-Плюща, которого он упустил из вида в суматохе, наконец, вдруг улыбается по-настоящему, стоя у стены в пяти от него шагах. Что по-настоящему - это Мэйс понимает сразу. Если бы белые акулы умели улыбаться, они делали бы это именно так, и все те предыдущие улыбки, которые Стиву так хотелось стереть прямым в челюсть, были лишь прозрачной тонкой ширмой. Этот парень определенно не был ничьим референтом. Мэйс провел ладонью по лицу, словно стирая холод. Оттолкнул чью-то руку с термоодеялом. Посмотрел прямо в глаза. Парень не прекращал улыбаться - как-то покровительственно, знающе; склонил голову к плечу, спокойно встретил взгляд, а потом, не отводя глаз, нажал на кнопку коммуникатора в стене: — Мистер Лонгман? Как вы помните, я обещал найти вам лучшего техника. Я его нашел. Кажется, вам нужен был кто-то, кто прыгнет в открытый космос ловить отлетевший винтик. Номер моего счета у вас на столе. Господа, - убирая палец с кнопки, продолжил он, - думаю, можно положить конец нашей учебной тревоге. Полагаю, мы выяснили всё необходимое. — Здоровая конкуренция? - Бесцветно поинтересовался Стив. Вопросительных интонаций в голосе было до чрезмерного мало. — Дефиле в купальниках, - усмехнулся тот. - Или, если угодно, предварительный забег. Вы сорвали куш, мистер Мэйс. Сейчас за вами придут. Прежде, чем начать спускаться по лестнице, он оборачивается и напоследок подмигивает Стиву - словно у них есть какая-то огромная общая заслуга. — Не хочу знать, сколько Агентство заплатило этому мудозвону, чтобы он чуть не утопил кого-нибудь из нас в охладителе, - Кит сдвигает брови, отнимает у кого-то из «дроздов» термоодеяло и накидывает Мэйсу на плечи. Стив тоже не хочет знать, сколько стоит принять одно единственно верное, но совершенно самоубийственное в любой другой ситуации решение. И надеется, что узнать больше никогда не придётся. — Кажется, ты теперь в команде Икара-2, приятель. — Ну так поздравь меня, - бросает он Киту. Кит не отвечает ни слова. Они оба понимают, что поздравлять не с чем - впору соболезновать. Так исполняется его американская мечта.май 2012-го.