В волосах своих мне яму вырой, Спеленай меня без льна. - Мироносица! К чему мне миро? Ты меня омыла Как волна. Марина Цветаева, Магдалина.
Это только начало. Это – только - … ветер бьётся в окна, зовёт, угрожает и несёт голоса, которые всё помнят и никогда не простят, никогда не простят ни одного из нас. Мне страшно, Мерлин, мне очень страшно, но это только начало. Мне очень страшно, Артур, мне очень страшно, берегись. Ос-те-ре-гай-тесь. Я боялась снов – я перестала бояться снов. То, чего я жду в реальности, многим страшнее и осязаемее. Оно подкрадывается к твоей комнате, Мерлин, руша низкий потолок и заставляя тебя корчиться и умирать, задыхаясь пылью, оно проскальзывает к тебе в покои, Артур, туша свечи в изголовье и вынимая из лёгких воздух. Оно грядёт, и я ничего не могу сделать – только закрыть собой, потому что я видела всё. Древняя Религия, которой мы посвящены, будет мстить нам – мы плохие слуги, но, как и всегда, считали, что действуем правильно. Я до сих пор не знаю, ошибались ли мы. - Моргана? – Гвен – столько болезненной заботы в глазах – кутает мои руки в шерсть. Дрожащие, белые, тонкие, бессильные руки, которыми я не смогу защитить ни одного из вас, руки, которым не обнять Камелот, но которым обнять… Да, я могу только закрыть собою. – Всё будет хорошо, Моргана. Я думаю, за тобой смотрят боги. Я улыбаюсь.***
«Артур знает, что ты к нему испытываешь? Конечно, он знает. Подозреваю – он уже отверг тебя…» Артур, отданный на откуп Камелоту, чтобы объединить Альбион. Артур, принадлежащий року, запечатлевшему на его губах холодный поцелуй. Артур, всегда слишком боявшийся, чтобы тоже смотреть. Артур, для которого я ничего не могу сделать, кроме защиты кольцом рук и стеною тела. Может быть, тогда, может быть… я смеюсь, откинув голову, как не смеялась давно, почти никогда , потому что знаю: это не спасёт. - Моргана? Я пропустил что-то весёлое? – Он выгибает брови, насмешливый и серьёзный, но мне нет дела ни до одного слова, я давно не вижу лиц и черт, только печать положенной судьбы, и с каждым днём она всё слабее и тусклее, она сходит с лица, как краска, и под ней остаётся только клеймо грядущего, ради которого я здесь. – Моргана? Ему, вероятно, хочется спросить «Зачем ты пришла?», но он молчит. Ему, вероятно, хочется остаться одному, и я лишняя. Он, вероятно, отнюдь не рад мне, греющей вечно холодные руки у его камина, но мне всё равно. Детали. Не то. - Послушай меня, - тихо, вкрадчиво, так, чтобы услышал, - скоро случится что-то страшное, Артур, я знаю, я видела, мне… - Снилось? – Он, прищурив глаза – матовая синь за полупрозрачной занавесью ресниц – отпивает из кубка, не отводя взгляда. – Брось. - Я это видела, Артур! – У него не хватает смелости сбросить руку, которой я сжала его плечо. – Это не было просто кошмаром, я вижу это каждую ночь и каждый день, просто закрыв глаза, я… - Ты бредишь, - пощечиной, смеющейся и рваной. - Я видела! Артур! – Цепляясь за руку, когда он отходит в сторону, и чувствуя, как сильные пальцы, привыкшие к рукояти меча, обхватывают запястье – тонкое, холодное, ломкое, но боли нет. Только сплошное: не отпускай, и тогда, может быть, я ещё что-то для тебя сделаю. Мы дышим тяжело – воздух приторно-тёплый и тяжелый, как густой пар, нависает над головами, а я всё ещё не вижу лица, только клеймо отходящих сужденных свершений и синюю глубь зрачков. - Иди к себе. Попроси что-нибудь у Гаюса. Иди к себе, Моргана, - тихо, раздельно, как говорят с больными, но, впрочем, я, вероятно, действительно больна, и так и надо. - Боги больше не смотрят на нас, Артур, - шепчу, заглядывая в глаза. Шаг, не отпуская руки. – Они оставили нас одних,и это только начало. Хватка на моём запястье слабнет, испуганно разжимаются пальцы, и я закрываю глаза, когда ладонь скользит по моим волосам – так неумело, совсем непривычно к ласке, боже, Артур, но так успокаивают детей, этого мало. Я не целую тебя, Артур. Я покрываю тебя собою. Я твой амулет, Артур, я твоя новая сила. Стелюсь и длюсь, грея на твоей коже руки, зову и брежу, но это не бред, Артур, это моё заклятие тебе. Стелюсь и длюсь, и падаю вниз, и не греет перина, и лужи шифона и шелка растеклись по полу. Я твоя, чтобы не отдавать темноте, Артур. Боги забыли тебя. Осталась только я.***
- Тебе ещё снятся твои… кошмары? - Иногда, - киваю я, ведя щеткой по волосам. Я смотрю на тебя в зеркало, Мерлин, и мне так жаль тебя и всего, чего тебе не сделать, чего тебе уже никогда не сделать. Никогда нельзя быть уверенной в том, что видишь будущее как оно есть, но поверить в то, что мы властны его менять, ещё сложнее. Кто мы такие, Мерлин, чтобы спорить с силой, которая жила до и будет жить после нас, и как мало мы можем ей отдать, но как много ей должен отдать ты. Я видела твою силу, Мерлин. В моих снах, живых и темных, я вижу всё и, кажется, уже не боюсь. Но вы не слышите ни моих слёз, ни моих слов, ты никогда не станешь остерегаться. Никто не слышит меня. Даже ты. - Ты мне веришь, Мерлин? – Не оборачиваясь. - Да. Почему ты спросила? Я люблю, как ты улыбаешься, Мерлин, и люблю твой смех. Я боюсь только, что скоро он исчезнет навсегда, и не знаю, что мне сделать, чтобы этого не случилось. Оказалось, что видеть – это так мало. - Просто будь осторожен. Пообещай мне. - Я обещаю тебе. За цветными витражами стёкол темнеет город, мои сны уже близко. Вот они, роятся в изголовье, таятся под покрывалами, стерегут и ждут меня. Близко, близко. Там снова будет Камелот, которому вы оба отданы – принадлежность, Камелот, глаза которого – я, Камелот, оберег которого – я. Потому что я прошу «Подойди» и ты подходишь ближе, и я прошу «Наклонись» и ты наклоняешься ниже, я шепчу «Я всё знаю, Мерлин» и вижу, завороженная, как перед самыми моими глазами в твоих, светлых и прозрачных, золотым обручем вспыхивают нездешние искры. Я шепчу «Ниже», и всё-таки, Мерлин, у меня есть сила, она не позволяет тебе не слушать и не делать. У меня есть так мало для тебя, так несоизмеримо мало в сравнении с тем величием, которое было тебе суждено и которое я ещё могу сохранить для тебя. Мы будем смотреть мои сны вместе, Мерлин.январь 2009-го.