Танго, профилактика сетей и внеплановая ловля фей

В феврале Департамент, только-только просохший после рождественских возлияний, снова погружался в особую атмосферу «немножко безумия», только уже иного рода. Традиционно в середине месяца приходило время разнообразных проверок, тестов оборудования, мелких ремонтов и плановых остановок и замен всего на свете: от техобслуживания больших часов в холле до установки новой сантехники в кабинетах задумчивости. По совместительству это было время романтики, закономерно проистекающее из постулата «раз смертным можно, чем мы хуже?!» …Алан Хамфриз, в сущности, был очень романтичным жнецом. Об этом мало кто догадывался, а те, кто подозревал что-то такое, либо помалкивали, либо получали от ворот поворот. И неважно при этом, какого они были пола: подкатывали и те и другие, обламывались тоже совершенно одинаково — вежливой улыбкой и непреклонным «извините, мне это не интересно». Разумеется, он был не обделен вниманием сплетников: мол, диспетчер Хамфриз не любит девочек, но любит мальчиков… ой, да нет, что вы, он наоборот по женщинам, а от мужчин шарахается… а, да ну вас, он вообще асексуал, женат на отчетах, просто-таки Спирс концентрированный… Но слухи ходили вяло, обостряясь только раз в год, ко Дню святого Валентина, и Алана это даже устраивало. Стоило потерпеть немного, игнорируя попытки склеить, и тебя снова оставляли в относительном покое. А тот единственный человек, которому вежливая холодная улыбка как раз и не грозила, уже много лет фатально тормозил. Вероятно, напрочь не знал, в каком месте у него клей. Сам же Алан скорее отпилил бы себе язык, чем признался, что испытывает к нему интерес. К бывшему наставнику, к напарнику. К Эрику. Вот уж воистину, будь Слингби женщиной, этакой валькирией с шикарной грудью, ничего, пожалуй, не поменялось бы. Алан иногда размышлял об этом и уже твердо знал, что его тянет не к широким плечам или, напротив, к крутым бедрам, ни при чем тут феромоны и даже ориентация. Его тянуло к Эрику, и все тут. А Эрик… Поди разберись. Равнодушием в его отношении к Хамфризу, конечно, и не пахло. Но все, буквально все его душевные порывы можно было списать то на товарищескую поддержку, то на дружескую заботу, то даже на привычку опекать бывшего ученика. Алан был бы рад ответить тем же, но ни сердце, ни тем более тело не обманешь, особенно если они твои собственные. Пришлось просто смириться, на корню давить эмоции и особенно тщательно следить за собой, когда приближался День влюбленных. Проклятая атмосфера, с хихиканьем и звуками поцелуев по углам, развешанными всюду гирляндами из сердечек и прочими глупостями, до сих пор трогала и будоражила Хамфриза, заставляя скорбно поджимать губы да вздыхать украдкой. В этом году общий фон праздника обогатился еще одним нюансом: с утра Грелль пробежал по этажам, щедро разбрасывая вокруг алые розы. Смерти известно, где он их позаимствовал, но явно не в залежалых товарах: цветы были свежими, только начинавшими распускаться, а аромат от них стоял такой, что затуманились даже глаза Уильяма, выглянувшего на шум. Работники, конечно, подобрали цветы и рассовали по вазам, но отдельные бутоны еще лежали на столах и подоконниках, в том числе и позади Алана. Руки не доходили поставить их в воду, потому что весь отдел уже к двум часам как-то незаметно рассосался по неотложным делам (читай — свиданиям), а Алан посмотрел на растерянного Уилла, вздохнул и сказал: «Как обычно, мистер Спирс». И остался доделывать работу — свою, а потом и чужую. Эрик задерживался в мире смертных. При мысли о нем стало полегче, хоть и ненамного. В День влюбленных напарник всегда досиживал с Аланом до конца рабочего дня, прощался с ним у выхода и куда-то уходил. Вероятно, его предполагаемые партнеры предпочитали вечерние свидания, ужины при свечах и все такое. Как раз на этой мысли в отделе погас свет. «Плановое, по расписанию, ненадолго» — понял Алан, заранее изучивший график сегодняшней профилактики электросети. Было еще светло, и жнец просто повернулся в пол-оборота к окну, продолжая вычитывать бумагу. На лист упала тень. — А? — поднял глаза Хамфриз. Эрик, подошедший совершенно неслышно и незаметно, отсалютовал, развернулся и плюхнулся на свое место. — Устал как стадо собак! — он оглядел пустой отдел, скинул туфли и с наслаждением положил на столешницу сначала одну, а потом вторую ногу, крест-накрест. Покосился на Алана, передвинул их на дальний, подветренный угол стола. Алан не стал делать замечание, только отвел глаза. Атмосфера праздника действовала еще с утра, а у Эрика даже стопы были красивые. Даже в серых, малость застиранных и не идеально свежих носках. Вот наваждение… — Может быть, тоже уйдешь пораньше? С молчаливого одобрения Уильяма, как обычно. Отчет с утра напишешь, я гляну. — Да нет… — Эрик с наслаждением потянулся, перебрал в воздухе руками, как большой кот, — лучше сейчас займусь, а завтра посплю подольше, мало ли что вечером подвернется. Алан, снова поймавший себя за рассматриванием грациозно вытянутого тела, вздрогнул и спрятался за бумажками. Ну, да, только не «что», а «кто». Слингби-то в Валентинов день точно один не останется. Наверное, для него это так легко: сойтись с кем-то, раздеться, лечь в постель, а наутро встретиться в коридорах и кивнуть друг другу как ни в чем не бывало. Будто и не было всех этих прикосновений, поцелуев, стонов, вскриков в темноте, жаркого шепота, жесткой гривы волос под пальцами… — Алан? Ты не заболел, часом? Вчера на полдня отопление выключали… Жнецы, конечно, не болеют, но внушают же себе иногда, что могут болеть. Хамфриз обнаружил, что сидит, откинувшись на спинку кресла, совсем как Эрик недавно, только что руки за голову не заложил. У него сильно горели щеки. Не заметил, как замечтался, вон, напарника растревожил… — Нет, все в порядке, я просто… Устал, наверное. Тут с утра такая суматоха была. Сатклифф с розами бегал, Рональд валентинки подписывал и вслух перечислял, какая — кому… Эрик всмотрелся в него, покачал головой, встал, щелкнул новомодным электрическим чайником. — Я бы все равно чаю попил. С капелькой коньяку, раз уж такое дело. И от простуды, и от усталости. — Ну разве что с капелькой… — с сомнением протянул Алан, но позволил напарнику самому колдовать над чашками. В конце концов, они остались на этаже вдвоем, даже Уилла куда-то сдуло. Почему бы и не позволить себе слегка расслабиться на рабочем месте. — …А я тут сижу. А они все на свидания разошлись, ну или по барам. Разговаривают. Веселятся. Танцуют… С третьей чашки «согревающего чайку» Алана ожидаемо развезло. Настолько, что он снял пиджак (отопление работает, аж жарко!) и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Оттолкнулся от стола, пододвинулся поближе к окну, залез в кресло с ногами, положил на подоконник локоть, а сверху — немного потяжелевшую голову. Стало уютно, почти как дома, только немного грустно. Хорошо, что рядом был Эрик, хотя бы до конца рабочего дня. И хорошо, что он так внимательно слушал, подливая чай, так сочувственно улыбался и отвечал участливо, понимающе. — Танцуют? А ты, кстати, почему не танцуешь? Ни разу тебя с девушкой не видел. «Естественно, — хотел сказать Алан, — мне с другими девушками даже танцевать неинтересно!» Но вовремя прикусил язык. Отпил чая и ответил, вздохнув: — Да я не особо и умею. Если ритмично двигаться, еще ладно. А вот что-то красивое, вальс или танго… И снова вздохнул. Эрик подумал немного, загадочно щурясь, и вдруг вскочил, протягивая ему руку: — А ну иди сюда! — А?.. — Алан сначала не понял, зачем его выдергивают из теплого, насиженного кресла. — Иди сюда, на середину, сейчас я тебе покажу, как танго танцуют! — Эрик! Алан попробовал вывернуться, но не тут-то было. Его напарник, похоже, булькнул в свою чашку чуть больше, чем «капелька» спиртного, а подвыпивший становился буен и несколько уперт. — Слушай, — попытался вразумить его Алан, — это же, ну, неправильно. Ты мужчина, я тоже, мужчины мужчин танцевать не учат! — Ха! — Эрик, удерживая его за руку, пытался разобраться в ногах, — еще как учат! Меня вот один жнец учил, из Толедо, как его, Педро по прозвищу Хорхе… Или Хорхе по прозвищу Педро. Алан, ну что ты как деревянный, ставь ноги ровно, напротив моих. Руку давай сюда, локоть согни, вот так, держись за мою. Да, здоровенный такой был, выше меня, вот как я выше тебя, длинный такой Хердо. Нет, Перхо… Алан очень странно себя чувствовал: только что он почти дремал в кресле, жалуясь на одиночество единственному человеку, с кем, по правде, хотел бы его разделить. А уже через секунду стоит посередине рабочего зала, и Эрик обнимает его за талию, очень близко, почти прижав к себе, и бормочет: — Так, как там… Уно, дос, трез, кватро, синко, сэз… Алан, да расслабься ты уже, я просто покажу начальные шаги, а дальше решишь, надо тебе это или фигня. Смотри, я сейчас шагну назад, а ты ставь ногу вперед. Потом начну считать, и ты ногу назад — а я за тобой. Потом ты вперед, а я вот так вбок и-и… Уно, доз, трез! …На четырнадцатое февраля диспетчер Слингби всегда был нарасхват: остроумный, яркий и мужественный, он чудесно вписывался как в компании сослуживцев, так и, если выражаться обиняками, перформансы тет-а-тет. Раньше был. Последние несколько лет Эрик еще мог посидеть в хорошей компании, но, как только ему начинали активно строить глазки, куда-то быстренько линял. Этого не могли не заметить; по всему Департаменту делали ставки, кто же та таинственная особа, ради которой Эрик блюдет себя, не желая быть застуканным в случайных связях. Слухи ходили самые невероятные: например, что он завел себе любовницу среди смертных. Или — что пытается выслужится и потому встречается с кем-то из высшего руководства. Но это были совсем подлые враки, так как женщин в высшем руководстве не числилось, а подкладываться под мужика Слингби уж точно бы не стал! Все было намного проще, немного грустно, немного смешно — как, впрочем, частенько в Эриковой жизни. Причина обитала в паре кварталов от него, в отделе сидела за соседним столом, частенько дописывала за него отчеты, отпаивала кофе после трудной смены и даже будила иногда по утрам, бросая камешки в окно, — чтобы не проспал на работу. Бывший стажер и надежный напарник, строгий тихоня, лапочка и в чем-то душа отдела, Алан. Такой чистый, вежливый, правильный и немного отстраненный, наверняка давно нашедший себе отраду сердца, но по обыкновению своему об этом помалкивающий. Слингби так давно тянуло к нему, что тупая, тянущая тоска, похожая на сквозняк и боль в груди одновременно, сделалась совершенно привычной, почти незаметной. Алан был словно из другого мира, из другой материи: он, казалось, не потел, от него едва заметно пахло мылом и чистой одеждой, на руках не оставалось следов от чернил, волосы всегда блестели и аккуратно лежали, а брюки или пиджак не оскверняли себя ни пятнышком, ни складкой. Практически идеальный жнец, маленький… ну, то есть концентрированный Спирс. Подкатить к нему, как к девочке из бухгалтерии, казалось попросту невозможным, словно поймать сачком фею или проехаться верхом на единороге. К тому же как вести себя с девушками, Слингби знал в совершенстве, а вот опыта с парнями у него практически не было — не считая всего пары раз, очень давно, да и пьян он был тогда до изумления, так что это не в счет. Фиаско по всем фронтам, битва, проигранная еще на стадии разработки плана. Эрику оставалось одно: быть рядом, «наслаждаясь» сомнительными прелестями френдзоны, опекать, насколько это возможно с Аланом, и не нарушать негласных границ. Пришлось смириться; жизнь жнеца все-таки не райские кущи, а посмертное наказание за грех, как им объясняли. Эрик себя особым грешником не считал, но и с концепцией наказания не спорил и привык довольствоваться тем, что имел. Однако иногда приходилось тяжеловато. Например, в проклятые праздники, особенно чертов Валентинов день, когда Алан снова предсказуемо остался один в отделе вкалывать за всех беззаботных лоботрясов, а Эрик, как обычно, сидел с ним за компанию. Сидел, скучал, плевал в потолок, когда так хотелось схватить, прижать, утащить в укромный угол и там достать сачок и ловить, ловить, ловить фей, пока сетка не порвется… Глядя на занятого работой напарника, Слингби изобретал десятки хитроумных планов по охмурению, совращению или хотя бы срыванию случайного поцелуя с этих серьезных губ. Но все они увядали, не успев раскрыться: горе-соблазнитель в глазах собственного воображения превращался то в грубого мужлана, то в идиотски сюсюкающего слюнтяя — словом, нелепая карикатура. Нет, так нельзя, это не случайное знакомство на вечеринке, это — Алан, о нем надо заботиться и помогать, в чем позволит. Когда Хамфриз откинулся в кресле, прикрыв глаза, Эрик разглядел на его щеках отчетливые красные пятна и встревожился не на шутку. Переутомление, как и переохлаждение, иногда влияли на жнецов не в лучшую сторону. Умереть они, конечно, не умирали, но слабость, вялость, головная боль и пониженный тонус — аналоги человеческой простуды — иногда случались. Зачем Алану такое терпеть лишний раз?.. Поэтому Слингби чистосердечно предложил чай, гордясь идеей капнуть туда коньяка, а потом так же чистосердечно мысленно материл себя и отводил глаза от свернувшегося в кресле Алана, такого уютного, даже на вид разморенно-теплого и, чего уж там, очень соблазнительного. От желания прикоснуться сладко ныли кончики пальцев. Надо было что-то делать, куда-то деть энергию, и тут Алан сказал про танцы. Эрик выдернул его из кресла, с трудом вспоминая основные шаги танго, и на мгновение опомнился, только когда напряженная от неловкости ладонь напарника легла на его спину чуть выше лопаток. Совсем близко. Совсем рядом. Щеки коснулось легкое дыхание, прохладные пальцы второй руки доверчиво сдались в плен большой кисти Слингби. …И Эрика понесло. — …Уно, доз, трез, кватро… Алан изо всех сил старался сосредоточиться и не наступать партнеру на ноги. Выходило ужасно, просто отвратительно: его слишком сбивала близость тела, прикосновение, запах. Придвинься он еще чуть ближе — и носом уткнулся бы точно Эрику в шею, чуть ниже уха. Впрочем, расстояние не помогало. Мускусные нотки, одеколон, еще что-то свежее, горячее и щекочущее нервы… Алан старался незаметно дышать ртом, потому что запах, вкупе с циркулирующим в крови алкоголем, смывал остатки здравого рассудка. Сконцентрироваться на шагах и движениях не получалось никак, они топтались на месте, то и дело сдавленно извиняясь, пока Эрик не остановился: — Нет, так дело не пойдет. То ли я плохой танцор, то ли тебе что-то мешает. — А? — по-хорошему, надо было бы отлипнуть от напарника и отойти подальше, но Алан только сильнее вцепился ему в спину. Да и его отпускать не спешили. — Нам нужен другой подход! — заявил Эрик и огляделся. — О! Он в красивом па обошел вокруг Алана, держа его за руку, и снова встал лицом к лицу, продемонстрировав добытый с подоконника розовый бутон на коротком стебле. — Танго — танец страсти, — заявил Эрик, картинно нюхая цветок, — а значит, его нужно танцевать не умом, а сердцем, понимаешь, Алан? Мне Хорхе что-то такое точно говорил, а я и запамятовал. — Это как? — Хамфриз снова ощутил прилив крови к щекам и отчаянно понадеялся, что увлеченный процессом обучения Эрик ничего не заметит. — А вот так! Я просто буду вести тебя, а ты чувствуй, что я делаю, и делай следом, лови подсказки тела, понимаешь? — Как на тренировках? — Да, примерно так! Помнишь, как я тебя косой пользоваться учил? Выключил мозг, включил заднее чутье — и вперед, без страха и сомнений! Сомнения у Алана были, и еще какие. И даже страх — вдруг Эрик что-нибудь, ну, заподозрит?.. Танец страсти, надо же. Но тут Слингби сделал неожиданное. Он взял розу в зубы. Спроси кто Алана, как выглядит мужчина с цветком во рту, он не задумываясь ответил бы: "Смешно и нелепо". Но… — Давай, — сквозь сжатые зубы велел Эрик, улыбаясь, и начал отсчитывать: — та, та, та, та-та, та-та, та… О, что это была за улыбка! Хищное, голодное выражение в глазах напарника — Алан не видел такого, даже когда Эрик гонялся с косой за демонами, даже когда получал премию, даже когда кидался за последней на вечеринке банкой пива. Чуть сдвинутые брови, чуть приподнятые уголки губ, белые зубы, сжимающие стебель… Алан не выдержал прямого контакта взглядов, опустил ресницы, словно сдаваясь, перешагивая какой-то рубеж, за которым ждала неизвестность. Его прижали еще теснее. Голос Эрика сделался ниже и глуше, он уже не выговаривал, а просто гудел ритм, управлял телом Алана с помощью своего, почти укладывая его на бедро и правый бок, подсказывал ладонями, коленями, движениями всего своего теплого и жесткого торса. …С огромным удивлением Хамфриз понял, что у него получается. То есть у них получается: Эрик вел, приказывал, направлял, и ноги волшебным образом подчинялись, надо было только слушать ритм, сосредоточиться на нем и на ощущениях… Но стоило об этом задуматься, как Алан, конечно же, сбился. Запнулся об Эрикову ногу, чуть не упал, уцепившись за его пиджак. Его тут же подхватили, поддержали. На мгновение объятия стали опасно тесными. Тело, еще не утратившее контакта с другим телом, чуть не выдало себя. Пришлось оттолкнуться ладонями от широкой, беспокойно вздымавшейся груди и присесть на краешек стола, делая вид, что устал. Эрик выплюнул розу и смущенно кашлянул. — А неплохо, — протянул он, — весьма неплохо для первого-то раза. А, Алан? Хамфриз снова отвел глаза, силясь избавиться от воздействия этой чарующей улыбки. «А почему, собственно, избавиться? — томно спросил в голове его же собственный голос. — Разве ты не этого хотел? Он же явно тебя, ну… того». Мысль настолько ошеломила, что немедленно включился другой голос, куда более рассудительный: «Ничего подобного, это просто приемы обучения танго. Эрик честный, если бы он хотел чего-то такого, то и сказал бы вслух. А так — может, он улыбается, вспоминая этого своего… Педро». Мысль подействовала лучше холодного душа. Алан внутренне собрался. — Да. Забавный танец, мне очень понравилось. Спасибо, Эрик. Видно, тон получился слишком уж официальный, близкий к «спасибо, мне это не интересно». Слингби сник. Почесал в затылке, глянул на закатное небо в окне. — Уже начало шестого. Может, все-таки уйдем пораньше, а? Ты устал, наверное, да и я… Мне еще в одно место… нужно. Тут уже сник Алан. Застегнул пуговицу, поправил брошку на галстуке, надел пиджак. «Кончилась сказка? — кажется, внутренний голос был даже участлив. — Он же просто на свидание торопится. Убил здесь время и…» Одновременно с этой в мозг долбилась еще одна настойчивая мысль, как-то связанная с окончанием рабочего дня, но Алан никак не мог ее ухватить от огорчения и в конце концов отмахнулся: ну правда, все давно разошлись, какой смысл штаны протирать? Не настолько уж сильна его любовь к дисциплине… Эрик подождал напарника у выхода. Розу он зачем-то прихватил с собой; вертел в пальцах, иногда кололся о шип у самого среза. Повезло, что единственный, иначе во рту держать было бы больно. А сейчас даже пригодился, отвлекал от все еще тающей на ладонях тактильной памяти о небольшом, ладном, легком теле напарника. Ох, не надо было так активно подливать себе коньяк, да и Алану тоже. Смутил, заморочил. Вон каким виноватым выглядит, как из ведра талой водой окатили. Небось, уже думает, как будет оправдываться перед своей зазнобой, или к кому он так спешит… Даже до конца дня досиживать не стал, поддался на уговоры — в первый, кажется, раз. Эх. Но как же это было круто! «Танец страсти» распалил Эрика, как ничто другое за все его существование как жнеца. Нет, разумеется, всякое бывало. Чем еще развлекаться-то, чтобы от тоски с катушек не съехать? Вечеринки, выпивка, сплетни, перепихон. Иногда очень даже неплохо выходило по всем пунктам — настолько, что катушки искрили уже от веселья. Но все это было… Наверное, как в среднем у смертных — тех, кому не везло с чем-то настоящим. Только однообразно и растянуто на сотни лет. А вот чтобы сердце забивалось, во рту пересыхало так, что язык лип к нёбу, а по телу мигрировали нешуточные очаги возгорания, и все это — лишь от несерьезного, неловкого урока танго… «Хватит, — строго сказал себе Эрик, — подержал его в руках, теперь зачехли хотельник и держи в руках уже себя». — Идем, — кивнул ему напарник, проходя мимо, — прямой, строгий и собранный, уменьшенная копия начальника, как обычно. Они прошли по коридору, спустились на полпролёта и, не сговариваясь, остановились у лифта. Можно было бы спуститься по лестнице, но пролетом ниже противно мигала люминесцентная лампа, вызывая невольную головную боль; техосмотр сюда еще явно не добрался. Слингби нажал на вызов. Алан косился на розу в его руке и вздыхал. «Отдать, что ли? — подумал Эрик и тут же одернул себя. — Да ну, только посмеется, зачем она нужна? Ему небось сотню таких притащат, стоит только намекнуть». Он галантно пропустил напарника в лифт, зашел сам, стукнул по кнопке первого этажа. Кабина тронулась, привычно гудя и погромыхивая. Закрытое пространство — жалкая, временная пародия на интимную обстановку — все-таки сработало катализатором мыслей, и Эрик, глядя, как по очереди зажигаются и гаснут значки этажей, вдруг решил: «Эх, была не была, ну самая последняя попытка!» — и набрал воздуха в легкие. Свет погас. Лифт остановился между этажами. От неожиданности Эрик выдохнул так резко, что аж закашлялся. Утер рот, отдышался, зачем-то постучал по створкам. — Бесполезно, — спокойно сказал Алан, — сейчас уже никого нет, все разбежались. — И что делать будем? — он все-таки саданул кулаком еще пару раз и даже стенку пнул с досады. Ну замечательное, к демонам, окончание рабочего дня! — Ничего, — напарник был невозмутим, как сама Смерть, — сегодня свет отключают весь день, на двадцать минут с двухчасовым интервалом, внизу график висит. Извини, я помнил, но забыл. — А-а, — Эрик присел на корточки, прислонившись к стене, — то есть просто подождем? — Да. Двадцать минут, не страшно. Мы же с тобой не клаустрофобы. Воцарилась тишина. Алан даже дышал беззвучно. Эрик видел его, слегка монохромного, но четкого; темнота жнецу не помеха, пока на нем очки. Хамфриз стоял как манекен, руки по швам, опустив голову и, кажется, прикрыв глаза. Вот это невозмутимость!.. «Может, анекдот рассказать? — панически подумал Эрик, — или предложить поиграть в города? Или руки чем-то занять… О!» — Алан, а хочешь… — Да. -…розу отдам? — машинально закончил Эрик, как обычно немного не догнав происходящее. — Нет, спасибо, — так же быстро откликнулся Алан. «Стоп, — сказал себе Эрик, — стоп, отмотай назад». — Алан?.. — Неважно, — голос у Хамфриза был очень прохладный. А если вдуматься, то еще и сдавленный. И, пожалуй, смущенный. — Что неважно? — А что? — Ну, я спросил «хочешь?» — ты сказал «да». Чего ты хотел? — Эрик, ты спросил про розу. Я ее не хочу, спасибо. — А чего ты хочешь? — Эрик поднялся на ноги, сделал пару пружинистых осторожных шагов, оперся рукой о стенку возле головы Алана. Тот чуть отступил. Увы, лифт был очень тесным, пространства для маневра практически не осталось. — Эрик, я не понимаю, о чем ты, — под конец фразы голос Алана отчетливо дрогнул. Сердце Слингби подпрыгнуло в такт. Собрав в кулак всю свою выдержку и бесстрастность жнеца, он все-таки решил сначала получить четкий ответ. — Я спросил, хочешь ли ты чего-то, так? Ты сказал «да». Я хочу знать, на что ты соглашался. В смысле, о чем ты подумал, когда не дослушал вопрос, а, Алан?.. Хамфриз запаниковал еще на подступах к лифту. Сам не понимая почему, он дергался, глядя на розу, которую теребили и терзали пальцы напарника. Глядел и нервничал. Нервничал и завидовал розе… «Двадцать секунд, — уговаривал он себя, — всего двадцать секунд постоять спокойно, закрыв глаза, а потом двери откроются, мы пройдем холл, попрощаемся у дверей, и я пожелаю ему хорошего вечера…» Когда свет погас и лифт встал, Алан был просто в шоке. Он сразу же вспомнил про плановую профилактику сетей, успокоил колотящегося в двери Эрика, но — кто бы успокоил его самого? Двадцать секунд вынужденного стояния "руки по швам" вдруг превратились в двадцать минут пытки. В голове метались сразу несколько мыслей. «Ты сам сюда полез, терпи теперь», — издевалась одна, и ее тотчас перебивала другая: «Не надо было забывать о выключениях, кто тебе виноват?» И над всеми ними мигало прерывистое, как стук сердца: «…а вот если бы Эрик сейчас…» Поэтому, когда Слингби своим мягким, вкрадчивым, чуть хрипловатым голосом задал вопрос, Алан ответил «да», даже не дослушав. И тут же, в крайней степени смущения и досады, отказался от розы. «Идиот!» — беззвучно орал он сам на себя. И про себя же заклинал: «Ну пожалуйста, Эрик, не надо ковырять дальше, что я имел в виду, очень прошу, не надо, забудь, забудь!» Увы, напарник напрочь не умел читать мысли. А может быть, как раз умел — только те, что спрятаны поглубже. Он принялся копать, как почуявшая след полицейская ищейка. Алан, закрывший глаза и отчаянно пытавшийся разобраться в своих мысленных воплях, а заодно и просчитать варианты смены темы, опомнился, только когда услышал «бум» по стене справа от уха — там, куда ткнулась ладонь. Хамфриз бы отошел подальше, но в этом лифте кругом были стены. А где не было стен — был Эрик. — …О чем ты подумал, когда не дослушал вопрос, а, Алан? Мысли заметались с утроенной скоростью, пропорциональной частоте пульса. «О том, что пора бы перекусить». Не то. «О возможности выбраться из лифта через крышу кабины». Вот глупость. «Я подумал, что ты хочешь спеть мне песенку». Ох, нет! «Я решил, что ты предлагаешь еще потанцевать». А-а-а-а-а! — Эрик, я передумал, — произнес Алан тихо, глядя в сторону, — давай сюда свою розу. При этом он очень осторожно, незаметными движениями начал было обходной маневр, чтобы выбраться из полу-объятий слишком тесно стоящего напарника. Эрик усмехнулся и пришлепнул второй ладонью по другую сторону от головы Хамфриза, давя эти поползновения в зародыше. Несчастный цветок отправился обратно в зубы, из-за чего следующее слово было сказано чуть невнятно, но максимально выразительно: — Возьми. Скорость мысленного потока Алан возросла в десять раз. «Да зачем мне…», «ладно, сейчас я подниму правую руку…», «…лучше левую, правая прижата его бедром, неизвестно еще куда попадешь сослепу!», «там шип был, еще уколюсь…», «…Эрик, я тебя этой розой по морде отхлестаю…», «…отойди ты уже от меня…», «…близко, слишком близко, куда ж еще ближе-то…» Целоваться через стебель оказалось неудобно, невкусно, странно, нелепо… горячо и возбуждающе до безумия, до тихого мычания, до нехватки воздуха и искр под веками. В ушах гудело. Алан жадно искал и ловил новые и новые точки соприкосновения губ, делал вид, что лижет горьковатый стебель, встречался на нем с языком Эрика, стонал от новой жаркой волны, искал снова… Потом роза исчезла — ее, мокрую и малость измочаленную, сунули Алану. — Держи, это тебе. — А?.. Теперь у Слингби были свободны и руки, и губы. Первые, распахнув Алану пиджак, методично расстегивали жилет и рубашку. Вторые исследовали заушно-шейные территории с переходом на горло и плечи. — Тебе, — повторил Эрик шепотом, в перерывах между поцелуями и чувствительными, собственническими укусами. — С Валентиновым днем. Мысли, заполонившие голову, почти все куда-то подевались — наверное, испугались пульса, гула, этих первобытных горячих волн, захлестывающих с головой. Алан еще пытался барахтаться — чисто по привычке, — но безнадежно проигрывал собственному телу. Шуршала одежда. Шелестнул по стене сброшенный напарником пиджак. Глухо вжикнула молния на его собственных брюках. Когда Хамфриз обнаружил свои руки сжимающими чужую поясницу, а губы — прихватывающими кожу на груди напарника, ловя чуть соленый привкус, дыхание, биение сердца, он сделал последнюю попытку вынырнуть. Выпрямился, задыхаясь и заглядывая в глаза. — Эрик?.. Тебя же там кто-то ждет? — Где? — темнота немного скрадывала подробности, но Алан и так знал, какой сейчас взгляд у Слингби — хищный, острый и одновременно слегка расфокусированный. — Кто ждет? — Ну… Там. Где-то. Валентинов день же. Всех… ждут. — А, — коротко хохотнул Эрик и скользнул рукой вперед, под молнию, — вот, он уже дождался. Границы, где «пристойно» переходит в «стыдно», а «нормально» — в «недопустимо», слегка размылись. Алан толкнулся навстречу, одновременно помогая расстегнуть вторые штаны. Поцарапался о пряжку и не заметил этого. — Один плюс один — два, — прошептал Эрик ему в губы и тут же впился, не давая ничего ответить. На этой занимательной арифметике мысли у Алана кончились совсем. Остались отчаянные, до звона в ушах, поцелуи, бормотание и шепот, объятия, ритмичные движения, совершенно невозможные тихие звуки, нарастающая пульсация внизу. Кажется, он вскрикнул. Или это был Эрик. А может, оба голоса слились, как… Возвращающимся сознанием, еле стоя на дрожащих ногах, Алан отогнал непрошеную, хоть и вполне уместную ассоциацию с диффузией жидкостей. К счастью, у Слингби был чистый носовой платок. …Эрик снова сполз спиной по стенке кабины, присел на собственный пиджак, откинув в сторону розу. Потянул за штанину приводящего себя в порядок Алана — тот не удержался и рухнул к нему на колени. — Эрик!.. — Ага, — концы улыбки напарника буквально исчезали где-то в Австралии, — я ее поймал. — Кого? — Фею… — Что?! Эрик нашарил рукой потрепанный бутон, поднял, сунул за ухо: — Я хорош? Алан фыркнул. — Так ты похож на Педро по кличке Хорхе. Наверное. — Ну уж, мне до него как до луны на дохлом пони. Вот это был мужи-ик, прям снизу… звенело. — Эрик… ты с ним спал? — Алан сам не понял, почему задал этот вопрос. Но не задать его было просто невозможно. Слингби развеселился. — Ага… Или нет. Не помню! Ой, Алан, больно же! Укусы как-то сами собой мутировали в поцелуи, а поцелуи не желали мутировать ни во что, пока не зажегся свет. Кабина вздрогнула и поползла вниз. Они вместе вышли из лифта. Эрик в до неприличия мятом пиджаке, с теряющей лепестки розой за ухом. И Алан, растрепанный, раскрасневшийся, в так и не застегнутой до конца рубашке. Сами того не осознавая, они прекрасно вписывались в атмосферу праздника: весь сегодняшний день из Департамента расползались именно такие вот парочки — ни убавить, ни прибавить. Вместе пересекли холл — как и десятки Дней влюбленных до этого. Одновременно толкнули тяжелые двери, вышли наружу. Посмотрели друг на друга. — Эрик… — начал было Алан. — Даже не смей! — перебил его Слингби, хватая за руку и прижимая к себе. — Вот даже не думай сказать мне сейчас «До завтра, Эрик, спасибо, что побыл со мной, хорошего вечера»! — А… А что я должен сказать? — прошептал Алан, блаженно улыбаясь в лацкан его пиджака и чувствуя дикое, полуобморочное счастье. — Ничего ты не должен… Или нет, должен. Решай, к тебе или ко мне? — Куда ближе, — Алан поежился на февральском ветру, — а так все равно. Я тебя и там, и там жду. — Надо же, какой вы вездесущий, диспетчер Хамфриз, — усмехнулся Эрик, увлекая его по дорожке, — и давно ждешь? — Давно. Все Валентиновы дни подряд. А ты все не идешь и не идешь… — Да иду я, иду! — вопреки словам, Эрик остановился для очередного поцелуя. — Вот, уже совсем иду и тебя веду. Алан Хамфриз был, в сущности, очень романтичным жнецом. Поэтому после очередного поцелуя он взял напарника за подбородок, заглянул в глаза и строго спросил: — Диспетчер Слингби, а вы ничего не забыли?.. — Хмм? — прищурился на него Эрик. — Ну… — сбавил тон Алан, — ну, праздник же. День влюбленных. Последнее слово он выделил интонацией. — А! — хлопнул себя по лбу Эрик. — Да, конечно, держи ее обратно! Всю шею мне исколола, зараза. Хамфризу в руки сунули многострадальный цветок, где только ни побывавший за этот вечер. — Эрик! Ты… ты невозможен! — Ага, — тихонько засмеялся Слингби, обнимая Алана за плечи и продолжая движение по направлению «куда ближе», — и я тебя тоже. Уже давно. Алан шел, слушал его смех и мысленно благодарил всех подряд: сотрудников — за то, что рано разошлись; коньяк — за то, что попал в чай; Грелля — за то, что принес столько розовых бутонов; незнакомого Педро-Хорхе — за уроки танго и особенно — техническую службу за такие восхитительные отключения света. И Эрика, за чудесное утро пятнадцатого февраля. Авансом.