Гадюки

...и они чем там занимались, это уже не наше дело. Чем-то занимались, все-таки, потому что на деликатное, но долгое стучание в дверь с покашливаниями и с прочищениями горла, такими, что кх-кхем, в уме "я вхожу, если ты немедленно не откроешь", это были именно такие звуки, предел настойчивости безмерно деликатного, но твердого человека – и вот на эти звуки дверь отворилась очень узко и в щель просочился худой и шипящий "оставь меня в покое, наконец", брат. Его немножко мотнуло в сторону при этом. Стучавший осведомился, не нарушил ли он чей-то покой, хотя, конечно, это был чистый разговор двух змей на пригорке, сильно возбужденных весенним разливом природы и близостью оппонента, что поделать, братья, так они разговаривали всегда. В комнате позади двери нельзя было предположить, что есть живой человек, но младший, по-прежнему поматываясь из стороны в сторону, что заметно было в основном по тому, как он сильно сжимает пальцами ручку и они вместе с дверью слегка ходят на своих петлях в направлении "закрыться-открыться», младший брат очень старался не пропустить взгляда старшего сквозь эту щель между косяком и дверью, прямо закрывал ее телом. "Перестань, я не собираюсь входить", ага, именно собираешься, именно тебе и надо узнать, что у меня там, думает младший, а между тем в уголке чуть повыше верхней губы у него , натурально, дырка, прокол, и из него стекает струйка крови, а он якобы совсем не помнит о том, что старший может ее заметить и как-то (а как тут еще можно) интерпретировать. И его глаза черны, как полуночная вода, так, что - оставь меня, ноли ми танжере, и если вспомнить про весенний холм, то капюшон раздут в боевой стойке и раздвоенный язык машинально слизывает текущую кровь. Непонятно уже, поматывает его (и дверь) от слабости, или это такой гадючий танец от интенсивных весенних переживаний своей территории. Деликатность старшего тут перешла все мыслимые границы, потому что никаких блиц-кригов при виде окровавленной губы он предпринимать не стал, а, покачавшись на каблуках (капюшон не раздут, что дается с трудом, агрессия не выражена), стер пальцем кровь, стекавшую уже до подбородка (тот отдернулся, но неудачно), сообщил "ты в детстве, когда ругался, я тебя в ванную, и рот мыл с мылом» Он действительно так делал, но получалось неэффективно, да, братец, младший плеснул в него больной и счастливой чернотой из зрачков ( и что-то еще там было, что-то, как подаренный перед смертью час жизни, такое) и втянулся обратно в проем и дверь захлопнулась, пригорок опустел. Оставалось только пару раз для релакса сдуть-раздуть капюшон, которого у гадюк не бывает, вообще-то, но старший был, конечно, настоящая Королевская кобра, а младший такая гадюка-мутант, урод кладки, мама-папа очень переживали. У них вообще была странная семья с гендерными и расовыми и генетическими проблемами, могли бы успешно бороться за права кого-нибудь, но не боролись, потому что считали, что вот еще, у них с правами все в порядке, пусть другие занимаются, кто хочет. Не удостаивали, короче. Младший тем временем, всосавшись обратно в комнату, запер дверь и повернулся лицом к тому, что в ней было и кто в ней был, опустив взгляд. Что делают между собой люди, живут и умирают, входят в чем-то белом, без причуд, ухаживают за сопливыми младенцами, скачут в ночи под луной, и ее замечая одну, и сидят в тихой комнате, держа в руках кривую иглу с длинным хвостом суровой нитки. И младший подходит, опустив глаза, и змеиным движением встает на колени, утыкаясь лицом в колени другого, а старший курит, прислонясь к стене этого проклятого дома на Бейкер-стрит, думая о мыле и о том, что уже слишком поздно, и сердце бьется при этом у всех, у всех...