Немножко одиноки

      Я помню тот день, когда увидела его.       Шёл проливной дождь, а я стояла под навесом чахлой кафешки, в которой подрабатывала официанткой, и курила. Вообще, курить на территории нельзя, но владелец давно махнул на меня рукой, потому что какая ещё дура согласится тут носиться между столиками (хотя, конечно, больше протирать штаны из-за малой проходимости) ради мизерной зарплаты.       Он появился неожиданно из-за угла частного дома, прикрываясь тканевым рюкзаком и сводя все попытки прикрыться на ноль. Зато это вынудило забежать его ко мне и при этом даже не заметить рядом курящую девушку. Забавно, казалось, намокшая чёлка волновала его больше, чем напрочь промокшая одежда.       Я продолжала молча курить, отравляя и без того уже отравленный организм. Мне не страшно умереть от рака лёгких, мне уже плевать. Это дурная привычка, знаю. Но уже поздно читать нотации. Помню, как глаза периодически косились на этого паренька, и даже подловила себя на том, подмечая, как скользкие дорожки капель очерчивали контуры его лица: висок, скулы, нос, пухлые губы, подбородок, шея. Они терялись дальше ключиц, этих чёртовых ключиц, по которым так и хотелось проскользнуть подушечкой пальца и прошмыгнуть следом за каплями, прямо под футболку, предательски прилипшей к мужскому торсу. Это странно, по крайне мере, так казалось мне раньше. Хотя… и сейчас эти мысли одолевают.       Честно, я не знаю, почему зациклилась на его блядских ключицах, но только после них я выдохнула густой никотиновый дым во влажную прохладу. Я снова покосилась, но уже на широкие плечи и, если бы я была мужиком, определённо присвистнула, словно завидев пышные булочки молоденькой девушки. Сама бы я могла спокойно залезть на них и, свернувшись, улечься спать. Либо это я была настолько мелкая, что невольно ощутила себя котёнком… бедным загнанным котёнком, а может… так действительно и было, не знаю.       Сигарета тлела, пуская искорки по табаку последних затяжек, когда до меня дошло: стою под навесом и нагло пялюсь на незнакомого парня. А он всё продолжает отчаянно сбивать капли с рюкзака и влажных волос, прилипающих ко лбу. И ведь, сука, красивый. Хоть сейчас помещай на обложку журнала. Выразительные тёмные глаза, какие-то слишком приторно-идеальные черты лица, а эти пухлые губы, он наверняка долго стоял за ними в очереди в раю, даже ещё не успев родиться. Может ли человек быть таким простым и непростым одновременно? Но то, какие мы слишком разные, сухим контрастом било по глазам. В обычной жизни мы бы прошли мимо друг друга, даже не обернувшись. И только дождь оказался странным стечением обстоятельств встречи, хотя это даже встречей не назовёшь — один человек просто укрывается от холодных капель, другой удовлетворяет вредную привычку.       Только сейчас, вдруг, как-то резко, сигаретный дым до боли не лез в глотку, и я просто затушила окурок с последней дозой (это даже на меня не похоже, предпочитая докуривать всё до самого основания бычка) о дверной косяк входа в кафе и швырнула его в урну.       — Простите, — меня аж дёрнуло от такого неожиданного обращения незнакомца ко мне. Точнее, голоса, не миловидного мальчишки, а настоящего мужчины. Одно слово, а я посыпалась, как малолетка. Обернувшись, заправляя короткую промелированную в красный цвет прядь за ухо, я вопросительно изогнула бровь, прикусывая язык, не ляпнуть бы привычное «чё надо?» — У вас в кафе можно заказать кофе? — и он просто улыбнулся, так, как добивает любую девичью броню, превращая её в хлебный мякиш, вынуждая прятать их румянец за белой тоналкой.       Язык прилипает к небу, и киваю болванчиком.       Он пробыл в нашем кафе, пока не кончился дождь, выпив две кружки кофе и съев кусочек черничного чизкейка. Всё время бросал дурацкие шуточки, как шут, развлекая персонал. Человек умеет располагать к себе людей, и не удивлюсь, что в школе он был президентом, ну, или явным лидером-идеалистом. Подхалим, которому едва владелец не отдал всё за счёт заведения, пока я не напомнила, что не собираюсь работать забесплатно. Я-то вижу улыбку этого незнакомца. Одно дело, когда улыбаются сердцем, к нему подключаются глаза, и совершенно другое, когда участвуют лишь губы. Это искусственная улыбка, но один раз я видела искреннюю, самую первую, ещё находясь наедине. Почему мне улыбнулся по-настоящему? Просто знак снисхождения? Или у него тоже скрыто что-то глубоко. Глубоко в районе преддверия души. Идеальные люди всегда лгут.       Я не хотела больше о нём думать, когда покинул заведение. И не думала. Ну, или старалась. Ничего необычного, он был обычным посетителем, как и все другие. Вот только я до сих пор оставалась капелькой, что скатывалась ему под футболку.       Подработка свелась к минимуму, когда учебные будни снова захватили основную часть моих никчёмных дней. Простых, как вата. Скучных до тошноты. Пустых, как звон монеты во тьме. Одиноких.       Я топала своими сапогами-берцами в типичном потоке студентов. Немного поправила чокер с кристалликом (обычная безделушка, но мне нравится), подтянув джинсовые шорты, натянутые на сетчатые колготки, а любимая кожанка пускала достаточное тепло на прикрытое тело белым топом. Обычно я отстранённо шла ото всех, вставив наушники в уши и включая музыку едва ли не на максимум, и не изменяю привычкам. Я притормозила, сменяя трек на смартфоне и запихивая его обратно в задний карман шорт, а потом подняла глаза. Так и замерев на лестничном проходе, вновь оказавшись хлебным мякишем, наблюдая за «мокрым» незнакомцем. Я говорила, что мы разные? Мы пиздец какие разные. И этот контраст теперь резал наши границы острым скальпелем. Небрежная курильщица и принц универа. Пиздецкое сочетание. Мне смешно, дико до самой истерики. Идеально выглаженная рубашка нежно-розового оттенка, светлые джинсы. Светится внутренним естеством, хоть прикрывайся рукой, чтобы не ослепило. И улыбка-губы. Он смеётся с друзьями и хлопает их по плечу, как обычно делают приятели на удачную шутку. Неудивительно, что раньше я его не замечала, потому что музыка в голове течёт своим ритмом по телу, глаза в пол, и я в своём мире, а он в своём, где отличные ученики. Чёртов дождь лишь дал намёк на наше существование на одной планете.       Секундно сердце замерло, когда увидел меня, бросая мимолётный взгляд. Такой незаметный, незначительный, неважный, что никто вокруг и не понял, что принц только что смотрел на никчёмную рокершу в коротких шортах и красными прядями. Сгусток приличия в президентской роли разворачивается, удаляясь дальше по коридору с подобными ему друзьями. А что я ожидала? Что он вспомнит такую ненужную деталь, как простая официантка с сигаретой меж губ? Я это я. Он это он. Остановимся на этом. Я свернула в другом направлении, и мы разошлись по своим мирам.       А первый день утомляет, как жаркое солнце пустыни, и ты становишься зависим от глотка воды, только в моём случае от капли никотина. За универом есть такое соблазнительное тёмное место, где всегда тень. И сейчас я уже прислоняюсь к холодной стене, и мне нравится. Я холодная, и стена мне под стать. Мы похожи своим смыслом. Полсигареты улетело в лёгкие, и мне хорошо, просто прикрывая глаза, вдыхая запах сырой земли и листьев табака, тлеющих в моих пальцах. Я одна в тишине — моя обитель приспешника одиночества, социофобства и отрешения от клонированных людей. И всё это ровно до того момента, как чужие приближающиеся шаги с треском и хрустом рушили мою идиллию. Кто бы ты не был, но сейчас ты наступишь в свою смерть.       — Не найдётся сигаретка? — голос. Я рушусь и откладываю акт убийства, заглатывая горькую слюну. Открываю глаза, а он стоит рядом, протяни руку, и коснусь этих чёртовых ключиц.       Чуть хмурую брови на его небрежную улыбку, адресованную мне, и спокойно достаю из рюкзака две пачки. Одни лёгкие — побаловаться и унять тягу зависимости, вторая крепкая до вязкости языка — мои глушители истерии. Он усмехается. Ну а что, у каждого есть свои фишки и предпочтения. Нечего ухмыляться, принцесска в розовом, раз ступил в мой мир. Моя очередь, и даже фыркаю от усмешки, когда он достаёт ядрёную палочку. Ты вообще не смахиваешь на курильщика, а хватаешься за недетские вещи. Ну что же, парень, главное не просрись.       Я поджигаю ему зажигалкой сигарету, зажатой между губ (не бережёшь ты свой дар из божественной очереди), и убираю вещицу обратно в карман кожанки, спокойно наблюдая, как он делает первую затяжку, принимая мою позу возле стены. А ведь он не светится больше, словно лицо никогда и не познавало эмоции в виде улыбки. Даже глаза потухли и покрылись пеленой пустоты. Словно он что-то глушит внутри себя. А может, мы не такие уж и разные. Невидимая ниточка схожести условилась. Интересно, сгусток идеальности, кто-нибудь знает твои шалости за универом?       Хочется прикусить губу, скользя взглядом по профилю парня, а когда хочется облизать уже собственные губы, просто отворачиваюсь и снова прикрываю глаза. Мы курили в тишине, и даже как-то странно, что не чувствую дискомфорта рядом с ним, ведь он все же нарушил моё личное пространство, стоя так рядом, и могла уловить исходившее от него тепло.       Меня укутало дурманом, ощутив крепкий дым на своём лице своих же сигарет. Никотин щекотал ресницы и опалил щёки. «Мокрый» незнакомец выдохнул и вдохнул его в меня, снеся таким действием и так уже повёрнутую крышу. Но это чертовски сексуально, что мне хочется вдыхать его ещё. Открываю глаза, секундно замирая. Я не знаю, когда умудрилась так уйти в себя, что не успела даже понять, когда он упёрся одной рукой в стену, склонился ко мне. Смотрит прямо в глаза, и никто из нас не отводит их. Немой контакт, и сейчас каждый их нас является самим собой — он не играет на публику, я же просто я. Он ещё раз делает затяжку, повторяя действия, приближаясь к губам, выдыхая в меня никотин, а я ловлю его, вдыхаю, так жадно, словно никогда не дышала, а сейчас мне позволил оживиться и раскрыть лёгкие. Одно дыхание, горячее, жгучее, приближение, выдыхая всё, без остатка, и слишком мягкие для обычного человека губы накрывают мои сухие и покусанные. А он сминает то верхнюю, то нижнюю, словно нуждается в них или хочет внушит мне эту мысль, но я поддаюсь вперёд, отвечая, проскальзывая кончиком языка по его нижней губе. Я поддалась, потому что хочу, и смысл отрицать. Не опустилась до того, чтобы лгать самой себе. Слышу его глухое дыхание и ощущаю влажный язык внутри себя. Он щекочет, играет, покусывает, и это доводит до судорог желания. Сигаретное сумасшествие из никотина вырубило мозг, и мы, такие контрастные, стоим и обнимаемся в тёмном углу. Бедный уличный котёнок и идеализированный принц.       — Твоё имя? — отстраняясь, шепчет прямо в губы. Словно я уйду от ответа, стоит ему хоть на миллиметр отодвинуться. А я и сама не хочу.       — Чжуён.       — Запомни мое, Чжуён. Ким Сокджин.       Запомню, не сомневайся.       Мы делали глупый вид, что не знаем друг друга и по-прежнему обитаем в своих мирах. Но как-то раз он снова пришёл в кафе, когда была моя смена. Заказал облепиховый чай и сидел до самого закрытия.       — Я хочу тебя проводить, — сказал он.       А я вечно ищу подвох.       Зачем? Почему? Он оставляет много вопросов после себя, и мне это не нравится. Не нравится, как он идеально светится в универе, бросает улыбку губами, но, смотря на меня, словно пытается что-то найти. А может, мы оба пытаемся найти что-то друг в друге, но пока не принимаем, не осознаём этого. Для чего нам это надо? Я не его типаж, ему нужны модели. Он не моего уровня, мне подходят байкеры с приросшей в руке банкой пива. Но мы играем на контрасте в странную нужду «помоги мне». Только, что нам надо обоим, не знаем.       Я, как правило, ухожу самая последняя, уже за полночь, ещё проверяя, везде ли выключен свет и заперты ли все подсобки. Последняя на очереди кухня, осматривая, все ли плитки выключены и достаточно ли закручены краны на мойках. Честно, я готова была взвизгнуть, когда собралась выходить из кафельного помещения, а на пороге стоял Сокджин. Думала, что он давно ушёл, плюнув на свою затею, но сейчас он, в противовес, стоит, пристально наблюдает за мной. Так хочется сгинуть от этих глаз, запереться в холодильнике и не вылезать оттуда, пока не собьётся моментальный жар, вспыхнувший во мне. Сколько раз я себе твердила, что всё это глупо, один поцелуй ничего не значит и не должен значить. Мало ли, сколько людей просто так целуются. Так и должно быть, но Ким сейчас надвигается на меня, а я отстранилась как-то машинально, прижимаясь копчиком к разделочному столу. Он ставит блок из рук, упираясь ими в столешницу, и если сейчас и сбегать, то только если залезть на стол, перепрыгивая через него, убегая к запасному выходу. Вот только я же никогда не сбегала от парней, всегда бросала вызов взглядом, а если что-то не нравилось, просто могла врезать между ног. И только сейчас чувствую, как его пальцы коснулись скулы, погладили щеку, а потом ухватили прядь, заводя её за ухо. Мне дурно и хочется выбежать на улицу, вдохнуть кислорода, невозможно дышать с ним в одном помещении.       — Почему тебя так хочется спрятать в карман и везде носить с собой? — он задаёт этот вопрос больше себе, чем мне, а моя грудная клетка начинает тяжело подниматься, дыша полной грудью.       — Не знаю, наверно, по той же причине, что и мне хочется провести пальцами по твоим ключицам, — как можно небрежнее бросаю я, по крайне мере, стараясь, а он улыбается по-настоящему.       — Я хочу покурить с тобой, — и я пьяна им от одной фразы, прошёптанной на ухо.       Хочу сказать что-то, но уже не помню, что, потому что стоило только приоткрыть рот, его большой палец оттянул губу и припал дьявольски мягкими губами к моим. Почему дьявольски? Потому что не в раю он стоял за ними в очереди — это дар дьявола, сводить меня с ума. Чувствую его ладонь на талии, а второй, как зарылся в мои короткие волосы на затылке, буквально пытаясь впитать меня в его тело. Он жадно проникал в мой рот и сплетал языки, до рвущихся стонов из моей глотки. Один поцелуй, а уже дрожат колени. Мы не курили, но купались в дымке дурмана.       — Сокджин, — сорвалось с губ, когда он прикусил кожу шеи и загладил метку влажным языком, а он улыбнулся с ярким блеском в глазах.       — Запомнила всё-таки.       Мои руки потянулись к его рубашке, расстегнули пару пуговиц, мешающих притронуться к желанному ещё с первой встрече. Подушечка проскользнула по ключице, а мне хочется урчать котёнком, который обрёл хозяина. Может, я фетишист? Но тогда только его ключиц. Безумно нравится ощущать его кожу под ладонями, его язык на шее и мягкие губы на моих. Ким Сокджин взрывал внутри меня вулкан, покрывая мурашками кожу, и уносил далеко с этой планеты.       Подхватив меня под ягодицы, легко усаживает на стол, стягивая мешающий топ, отбрасывая в сторону. Целует ключицы и удерживает спину, когда изгибаюсь от его ласк. Сейчас мне не нужны сигареты, мне нужны его поцелуи на груди, животе, когда уложил на стол. Нужны его обжигающие руки по телу. Нужны ловкие пальцы, расстегнувшие бюстгальтер, отшвырнув, опять же, в неизвестном направлении. Нужен стон и изгиб спины, когда его зубы мягко прикусили сосок груди, и скользкий язык на нём.       Я присаживаюсь, прикусывая и оттягивая его нижнюю губу, и сама проникаю глубоким поцелуем, пока расстёгивала остальные дурацкие пуговицы на рубашке. Кто вообще их придумал? Сдираю предмет одежды и уношусь в какой-то экстаз только от одних широких плеч. Сокджин прижимает меня к себе, и я чувствую, как наши оголённые участки тел соприкасаются. Он такой большой и накачанный, и я маленькая, практически плоскогрудая, но я чувствую, как он хочет меня выпирающей ширинкой между моих ног, а самой уже хочется едва ли не молить, чтобы он взял меня быстрее, ведь внизу всё горит и требует того, что так трётся о клитор через джинсы. Я задыхаюсь.       Его пальцы расстёгивают пуговицу на моих рваных джинсах, снова опрокидывает на холодную столешницу и сдирает их вместе с трусами, оставляя меня на рабочем месте абсолютно обнажённой. А мне плевать. Я раньше не знала, что значит желать прямо здесь и сейчас, и сейчас пожинаю это в полной мере. Слышу, как брякнула пряжка его ремня, расстегнулась собачка ширинки и прозвучал хруст пачки презерватива. Я прикрываю глаза и снова извиваюсь, чувствуя его скользкий язык внизу живота, и стону, когда он вставляет два пальца в меня, играет ими, а потом проводит по клитору. Я готова взорваться, а он издевается.       — Такая маленькая, что тебя хочется съесть, — проговаривает Сокджин и входит в меня глубоко, а я стону ему в ответ и требую, чтобы двигался, не останавливаясь, натирал стенки своим членом.       — Только не подавись.       Он смеётся, но больше не мучает, шумно дыша, совершает толчки и сам прикусывает губы. Он сдерживается, боится сделать больно, но сама буквально насаживаюсь на него, давая зелёный свет «я маленькая, но хочу тебя не меньше». И он, наконец, ускоряется, входя глубоко, до основания. Закидывает мои ноги на свои широкие плечи, и теперь, плотно ощущая его в себе, я готова орать, царапать стол ногтями и поддаваться вперёд к нему, к наслаждению и смыслу совокупления.       Я помню этот пик, когда всё тело пускает разряд, натягивая стрункой тело, а потом так резко расслабляя, что кажется, ты готов растечься лужицей. Помню его гортанный выдох, как опустил свою голову мне на плечо и обжигал дыханием кожу. Помню его проступившие капельки пота и как не спешил выходить из меня, позволяя играть с его волосами на затылке, поглаживая и запуская в них пальцы.       Наши встречи не были частыми. Мы не давали друг другу ограничений. Не предъявляли претензий. Не ревновали. Мы были и не были вместе. Но только не наедине. Только оставаясь один на один, мы давали друг другу разрядку и понимание. Мы не были привязаны, но были зависимы. У нас не было отношений, но нашлось взаимопонимание. Вопросы постепенно раскрылись, и мы поняли, что чертовски похожи, и чем пытались восполнить недостающее — друг другом, такими похожими людьми. Я была обделена родительским вниманием, которые давно махнули на меня рукой, лишь бы дочь не мешала под ногами. А внешним видом и поведением я просто пыталась привлечь их внимание. Ким Сокджин же оказался из обеспеченной семьи, на которого возлагают большие надежды, но не более. Ему не подарили родительской любви, только потребительское отношение к сыну «он обязан», «он должен», лишь бы не посрамить семью. Он улыбается, но не испытывает этого желания. И, кажется, я единственная смогла это заметить, поэтому мы потянулись, уверив, что нужны друг другу. Нас объединило одиночество, застрявшее меж рёбер, мешающее полноценно дышать и оцарапывающее сердце. Мы не возлагали всё на глупую судьбу, опять решившую играть в свои игры, мы просто плыли по течению «что будет, то будет». А пока мне было достаточно его пылкого поцелуя, а ему моих пальцев, скользивших по ключицам.       — Мне надо тебе кое-что сказать, — сообщает он, когда лежали, обнажённые после секса, в каком-то отеле.       Я даже прекратила курить, отложив сигарету в пепельницу на тумбочке, прекрасно понимая, что после данной фразы, как правило, не звучит ничего хорошего. Повернувшись на бок, укладывая голову на ладонь, упираясь локтем в мягкую подушку (губы Кима мягче), я приняла вид полнейшего слушателя «я слушаю и, главное, слышу».       Он принял такую же позу, как у меня, протянул руку ко мне и провёл пальцем по губам, а потом тяжело выдохнул. Ещё ничего не сказал, а моё сердце уже болезненно сжалось.       — Я уезжаю, Чжуён. Отец отправляет меня на обучение в Германию.       — Надолго?       Сокджин прикрывает ненадолго глаза и снова тяжело выдыхает.       — Без понятия.       — Ясно.       Всё, что и могла тогда ответить. Я не могла показать, что испытываю к нему что-то большее, что есть на данном этапе. Я не могла, не имела права. Не могла дать ему обещаний, что буду ждать, ведь это так бессмысленно и мы оба понимали, насколько абсурдным было бы данное обещание. Мы принимали всё, как есть. Не проронила и слезинки, понимая, что эта ночь наша последняя, и тогда мы взяли у неё сполна, ни на секунду не углубляясь в сон, только друг в друга.       Наутро мы долго не прощались, не устраивали драмы и сопливой романтики. Один поцелуй в мои губы, нежный и терпкий одновременно, как мои крепкие сигареты.       — Удачи, Сокджин.       — Будь счастлива, Чжуён.       Взревела я, только оказавшись в своей комнате, где опять тускло, темно и холодно. Отпустившее ненадолго одиночество обрушилось цунами, и я ломалась под ним и захлёбывалась слезами. Но именно так я пытаюсь отпустить его.       Он не писал мне, не звонил, как и я ему. А зачем? Тешиться ложными надеждами? Он не вернётся, не через год, не через два, три… Время шло, и мне становилось легче, даже почти бросила курить. Просто я так решила, захотела хоть в чём-то себе доказать «я могу». И во мне что-то щёлкнуло, я стала обговаривать с хозяином кафе бизнес-планы, подтянулась в учёбе, стянула дурацкий чокер с шеи, вернула прежний цвет волос, как и сменила старую одежду. Да, я стала больше обычной, но всё же я оставалась самой собой, просто поумнев. Кафе стало расцветать, учёба окончилась, хоть и не красным дипломом, но достойным того, чтобы показывать табель. Я начала жить немного иначе, сменила ход, и только жаль, что нельзя сменить память.       Прошло десять лет. Грёбаных десять лет. А я до сих пор помню, как он целуется, словно недавно виделись.       Я продвинусь в карьере и сейчас самодостаточная женщина, идущая на встречу переоформления кафе в мои владения. Мой бывший работодатель согласился отдать его мне, с учётом только той доли, что я бы выплачивала ему каждый месяц, как за аренду помещения, и остались только небольшие формальности, необходимые решить у высококвалифицированного юриста на верность документов, всех подписей и печатей.       — Госпожа Чон Чжуён, — приторно улыбнулась секретарша юриста, к которому записалась еще за месяц вперёд, и мне оставалось пять минут до встречи. — Господин Ким уже готов вас принять.       — Спасибо, — я направилась к двери, на которую указала девушка. Поправила прядь волос прежде чем зайти. Почему-то нервничаю, хотя уверена, что выгляжу достаточно представительно и даже привлекательно. Мне хочется просто, чтобы всё прошло хорошо и не нужно было больше бегать с этой бумажной волокитой, ведь все эти документы уже успели потрепать мне нервишки.       Открывая двери, я улыбалась, готовая поприветствовать господина Кима, и едва не выпускаю из рук бумаги, стоило увидеть статного мужчину в деловом костюме с широкими плечами. А Сокджин не изменился ни на грамм. Всё так же чертовски хорош и с дьявольскими пухлыми губами. Он всё так же светится, только уже уверенной аурой мужчины самодостаточно сложившегося в этой жизни. И где-то там, за белой классической рубашкой, скрыт мой личный к нему фетиш — ключицы.       — Прекрасно выглядишь, — улыбается мужчина искренне, всем сердцем, и я вижу это в его глазах.       — Ты тоже, — и у самой уголки губ дрожат, полностью сбитая с толку.       Я уже давно не школьница и не та девчонка с чокером, я женщина, что должна взять себя в руки. Прохожу к нему, сажусь напротив и подаю бумаги. Мы в тишине, пока он просматривает бумаги, а я его. Так нагло и откровенно, как тогда, под навесом кафе в дождливый день первой встречи. И вновь хочется оказаться той девчонкой, вернуться в то время, чтобы запросто коснуться его губ, расстегнуть рубашку и оставить невесомый поцелуй на ключицах, проскальзывая ладонями по широким плечам. Мне дурно. Опять. Снова. Дурно находиться в одном помещении с этим мужчиной. И кусаю губу, чтобы прямо сейчас не сорваться и не сбежать.       — В принципе, всё отлично, — наконец, он прерывает расплескавшиеся мои мысли, вынося свой вердикт по документам, о которых я уже забыла. Вообще забыла, зачем я здесь. Где нахожусь. Волновал только он, когда-то выдыхающий в меня никотин, вяжущий язык. — Только оставь подпись здесь и вот здесь, — Ким проводит ручкой по документам, где мне необходимо оставить свою закорючку, и промаргиваюсь, уговаривая саму же себя прийти в себя и не дурить.       Я быстро черканула в строках и протянула его ручку обратно:       — Готово.       Ким снова улыбнулся и перехватил ручку вместе с моей рукой. Он не спешит отстраниться и смотрит прямо в глаза, заново изучает, заново пускает тепло и поглаживает ладонь большим пальцем, ускоряя моё сердцебиение, снова превращая в уличного котёнка, которого он когда-то пригрел. А мне хочется опять начать курить.       Выпустив свою ладонь, сгребая документы в кучу, я благодарю его за работу и быстро ухожу из кабинета, цокая каблуками и жалея, что лучше бы надела кеды, в них хотя бы убежать можно, а в этих только усугубляться кривоногому кузнечику, теряющего рассудок от прошлого.       — Чжуён, подожди, — окрикивает он меня, выбежав следом из кабинета.       Пожалуйста, не зови меня по имени. Пожалуйста, дай уйти.       Остановив меня за локоть, я снова смотрю ему в глаза и вижу прежнего парня Ким Сокджина из воспоминаний, и от этого только дурнее.       — Давай, может, сходим куда-нибудь?       Он не успевает договорить мысль, как в коридоре разносится детский голос черноволосого мальчишки:       — Папа, привет, — машет мальчишка с такими же пухлыми губами, как у папы. Он удерживает руку матери и улыбается так широко.       — Ты нужен семье, Сокджин, — спокойно произношу я мужчине и улыбаюсь мальчишке (славный ребёнок), пока Сокджин виновато смотрит на меня.       Ты не виноват, судьба наигралась и расставила всё по своим местам. Так должно было быть. Мы лишь прошлое друг друга, внезапно всплывшее в настоящем.       Я киваю ему на прощанье, оставляя семью для приятной встречи.       Я понимаю и принимаю.       Да, мне завидно, но выброшу эту мысль. Да, мне ревностно, что больше никогда не притронусь к его губам, не смогу ощутить их мягкость, не смогу прочувствовать полноценно в себе, ведь теперь он принадлежит не мне. И никогда не принадлежал. Мы так и остались теми, в ком искали лишь замену. Мне больно? Больно. Он никогда не знал и не узнает, что я отдала ему капельку больше, чем обещали друг другу. Я смирюсь, хоть и останусь с надеждой, что он тоже хоть чуть-чуть, но любил меня когда-то.       Хотя мы так и остались по-прежнему немножко одиноки.