Судьба/Путь «Героя»

Мир встречает новый день.       Запылала делящая твердь земную с небесами золотая полоса: восстало солнце в вышине, в дали. Окрасились яркой синевой чистые нынче небеса, где при желании и удаче можно увидеть летящих в своём направлении самых разных представителей птичьего племени. Музыкой утра шелестят редкие деревья да кормящая собой газелей, овец и баранов трава от иссушающего воздух самума, что ещё обдувает отвесные скалы, в породе которых были в своём множестве на разных высотах, по всему полотну, выдолблены форменные дыры. Рукотворные то создания, ибо слишком ровные, слишком чистые грани были для работы природы. Работа тех, кто нашёл в сих местах своё пристанище.       Рука рода людского была приложена здесь для создания вокруг и в самой скале этого большого поселения Кандован: всё же это место было одним из немногих, где была пара крупных источников питьевой воды, независимых от здешних озёр и рек. Расположившиеся на ровных участках не шибко пологого склона горы каменные домики смешались с выдолбленными в тех же скалах, «многоэтажками». Если же первые больше напоминали типичные пирамидальные нагромождения серых или песчаного цвета камней с круговой основой и соломенной крышей, то вторые больше внешне напоминали большие цельные муравейники с выдолбленными в беспорядке пустыми окнами и дверными проёмами, что вели в подстроенные для нормальной жизни сети небольших пещерок. Редкие да небольшие открытые впадины-полости были огорожены хлипкой деревянной изгородью, внушающей более удачливым представителям того человечества чувство защищённости и некой приватности, не говоря уже о тешимом собственническом чувстве. Что сказать, каждый человек в той или иной степени любит владеть: кто-то больше, будь то чистейшая необходимость или же всего-лишь беспочвенное желание, а кто-то в чистоте своей души или просто от ветра в голове меньше. Человек здесь жил очень скромно по меркам многих ныне живущих, что не значит, однако, несчастливо.       Старик радуется новому дню, с улыбкой, на посох свой оперевшись, любуюсь прекрасными видами, пока верный собакен внимательно бдит за пастбищным разгулом животины. Лаем потеряшек окликивает или беспорядок пресекает: хорошая помощь уже немолодому мужу. Своих всех покорми, убери, посади: много чего делать приходится старшим жёнам и мужам. Взяли плуг, впрягли скотину и пошли. Удочку деланную да сети плетённые взять, чтобы на день отправиться к ближайшей реке на рыбалку. Не забыть только лук, стрелы и, может, нож или меч: хорошее время, конечно, спокойное, но ведь всяко спокойнее с древним защитником. Дети рано встают, спешат на помощь отцам и матерям, али может просто поиграть хотят с соседскими сверстниками, али, может, с теми же братьями своими меньшими. Девочки венки плетут из цветов полевых, о своём щебечут, как их старшие-кумушки, изредка хихикая на весёлых моментах. Мальчики забитый песком кожаный шар, собравшись в противоборствующие команды, пинают, по горам с друзьями шастают. Идиллия жизни мирской. — Проснись, Ахари. — с нежностью в женском голосе прошептал кто-то на ухо ранее спящему, что тот час же, недовольно нахмурившись да замычав, заворочался на своей лежанке.       Небольшой совсем: лет пяти так на вид. Личико и черты его тела, укрытого немного помятой грязно-белой туникой, отдавали плавностью и той же детской округлостью. Ежик медных волос забавно топорщился спросонья. Прямой нос чуть гордо вздёрнут, как и уголки губ в радостной улыбке. А уж как сияли задором сапфировые очи! Тут же очи младшего, распахнувшись, встретились с лучащимся добром и любовью взглядом шоколадных глаз старшей. — Да, мама, с добрым утром! — ответил женщине по-дестки высокий голосок, в котором, стоит отметить, не было и толики сна.       Вторая была всё ещё молода: даже самый придирчивый взгляд современника ей вряд-ли даст третий десяток. Разве что те же глаза выдадут её житейский опыт, что отразился некой толикой усталости и радости ещё как на добродушном лике, так и всём теле женщины. Фигура где-то метр и семьдесят в высоту была в меру изящна, хорошо сложенна, что, стоит отметить, не было шибко видно от слегка мешковатой тоже туники уже цвета песка, что опоясывала перевязь из тканевого куска цвета апельсина. Длинные волосы такого же цвета, что и у её чада, были завязаны в косичку красивой тонкой верёвочкой под цвет основной перевязи. Подбородок точенный, с совсем небольшой горбинкой носик, тонкие полоски бровей и губ. Руки были аналогично изящны и даже чисты, но видно было, что им привычна работа простого человека. Ахариман в это же время, буквально, прыжком попытался встать прямо на кровати да только поскользнулся на простыни, с громким «ой» шмякнувшись на пятую точку. — Ху-ху-ху… — грудным смехом залилась его мать, Эмириан, на этот конфуз своего дитя, что тут же стрельнул в свою родительницу чуть обиженным взглядом — Вставай, милый. — с ласковой улыбкой на устах пару раз провела та мягкой рукой по пока короткой медной гриве — Я уже приготовила пару вёдер воды, чтобы ты мог обмыться. — сказала она, развернувшись к дверному проёму, огороженному большим полотном серой ткани — К тому же, еда уже ждёт тебя на столе. — прежде чем исчезнуть в другой комнате весомо добавила на секунду обернувшаяся к мальчику женщина. Ну, с добрым утром.       Проводив взглядом свою маму, дувшийся, буквально, секунду назад сын, лишь чуть сконфуженно фыркнув, уже по-нормальному слез со своей кровати, дабы, обернувшись, с горестным вздохом и напускной обречённостью во взгляде начать ту заправлять. Довольно непросто с его пока небольшими габаритами. Ахариману приходилось тянуться на носочках или и вовсе на кровать обратно забираться, дабы, пыхтя в попытке как можно лучше заправить простынь за уголок, пытаться уже проделанную работу не угробить. Собственное его лежбище отнюдь не с первой попытки приняло более или менее приемлемый вид. Поглядывая на результат своей нелёгкой борьбы, Ахариман не мог не хмыкнуть, с довольной улыбкой гордо приосанившись. — Фух. — выдохнул тот — А за травами, значит, мы отправимся вечером? — повысив голос для лучшего шанса быть услышанным, задал парень вдогонку матери вопрос. — Да, как жара спадёт. — прилетело ему в ответ от означенной. И это же… прекрасно!       Если более не найдётся на сегодня дел, с которыми кому-то, помимо его старших, будет нужна помощь, то сын Эмириан сможет со спокойной душой отправиться в гости к Каспиану, а там и остальные их друзья, наверняка, подтянутся. Всё же друг Ахаримана был самым главной заводилой в их компании, что всегда умудрялась найти на их неуёмные, хвостатые и не очень, пятые точки приключения. — Хех, скорее бы! — пригладив на всякий случай руками свои непослушные волосы да поправив одежду, стряхнув с той несуществующую пыль, Ахариман двинулся вперёд, не обратив внимания на неожиданные именно сегодня, но вполне обычные для житейской повседневности громкие да протяжные возгласы с улицы. В конце концов, как до тех же неуёмных детей, так и до него самого, иногда бывало, нужно было ещё докричаться, чтобы… А вот это уже, опять же, зависело от помыслов взрослых и их чад. Ленивым движением руки отдёрнув полотно ткани, парень сразу же вышел на просторную для его века столовую, в которой нашлось место столу, паре лавок, полок и стоек.       Их жилище, к огромной удаче всего семейства, не было просто типовым. Аж три комнаты: именно столько было в каменном домике преуспевающего отца-охотника, а также умелой ткачихи, чьи работы ценились как в этом их поселении, так и в ближайших других. Если умелая женская рука могла обеспечить их всех одеждой, то благодаря главе их дружного семейства, у них всегда были шкуры и прочие трофеи, которыми можно было или обогреться в холода, или обменять на что-то не менее нужное да полезное, практически всегда находилось мясо на обед… — Кстати… — будто с показушным щелчком пальцев, спохватился Ахариман. Просто ему всё же показалось крайне странным, что его матери здесь не было. Тарелка с кашей была на столе, кувшин с молоком тоже — Может быть, мама яблок решила нарвать к завтраку. Тётя Ошима всегда позволяла взять немного… — додумать свою мысль тот не смог, ибо отвлекся всё на тот же шум, что, как оказалось, так и не стих, и, даже наоборот, только прибавил как в громкости, так и в разнообразие не думавших сдерживаться голосов, отчего разобрать что-либо в той какофонии было нереально — Да что там такое?! — задался он вполне закономерным вопросом. Любопытство Ахаримана, свойственно его возрасту, могло взыграть с небывалой для ребёнка силой, а потому тот сразу же поспешил к выходу его утолить. — Что по вашему… — донёсся до его слуха отголосок вопроса самого громкого гласа. Похоже все собрались на пустыре неподалёку, перед домом старосты. — …жди ты, пока он… — был полон возмущения второй выловленный голос. — Да услышьте-ж н… — кричал третий. — А о чём?! — последовал вопрос от четвёртого. Все они лишь больше разжигали интерес ребёнка, чьи ножки только быстрее засеменили к настежь распахнутом входу. — Мама? — окликнул Ахариман женщину, чью спину тот, завидев, ни с чем и никогда не перепутает.       Буквально, пара секунд, и дитя выскакивает на улицу, тут же оказываясь под боком у своей родительницы, что, среагировав на зов, обернулась к нему со взглядом обеспокоенным, но смягчившимся при его виде. Женская рука сама собой тянется к маленькой голове, чтобы ласково пройтись по медным иголкам, а после поплотнее прижать их обладателя к себе. Но вновь во взгляде шоколадных отражается буря от волнения, причины которой сам Ахариман не мог знать. Однако тот был уверен в причастности старейшин. Взгляд, следуя по направлению взора матери, скашивается в сторону и вниз, к подножию их холма, где и встали ОНИ.       Было их трое мужей, полукругом перед которыми стояли все собравшиеся, большая часть их родной деревни. Спины их были прямыми: гордость читалась в их стойках. Люди спорили друг с другом, переговаривались. Кому-то явно было всё равно, а кто-то с непонятным для мальчика выражением лица внимал изредка вставляемому в этом балагане слову старших, которых разглядеть со спины у Ахаримана не выходило. В чистые и довольно простые одежды с тюрбанами те были полностью укутаны. Чего-то ещё малопонимающий в этом мире ребёнок вряд-ли мог бы понять. В следующее же мгновение все и каждый вздрогнули от неожиданности. — Прошу вас, честной люд, послушайте истины вестников! — заглушив собой всех остальных, пробасил тот. Так началась новая история.

***

Все мы в детстве слышали такое слово, «зло», но что это такое?!       Война — это то, что каждый назовёт неправильным, то, что каждый признает одним из высших проявлений зла. Однако в любой из них каждая из сторон уверена, что это они «борются за свет и мир», а их враги «за царство тьмы». Каждая революция начинается с благой идеи, которой в последствии, забывая обо всём или мирясь со всем, умудряются оправдывать любые бесчинства да очередные реки пролитой крови и горечи слёз. Как говорят, историю пишут победители, но те, кто победил сегодня, завтра могут проиграть: по мановению чьего-то слова, подхваченного другими, герои обернутся злодеями, благословлённые своим Господом и народом монархи станут тиранам, деспотами и самодурами. Да даже те клеветники, чьё слово люд ловит с упоением, могут быть раскрыты. Но кто или что же тогда «зло» на самом деле? Что если…       Быть может, зло есть… во всех? Что если каждый из нас в чем-то олицетворяет добро и одновременно с этим зло? Ведь всем известно, что мир не делится на черное и белое, постоянно образуя различные полутона. Не может же существовать Абсолютного Зла или Добра? Да вообще что-нибудь абсолютное есть в этом мироздании? На самом деле, могли-ли существовать такие создания, которых можно было бы так назвать? Были-ли люди злом? Неизвестно. Знакомы-ли они были со злом? Настолько поболее многих, что даже они сами могут не догадаться.       Непонятно когда, но эти же люди в глупости и неведение своих пришли к мысли, что одного ведения праведного образа жизни для освобождения от тьмы и высшего зла недостаточно, а потому, ради раскрытия истинных света и доброты человечества, дабы остальные, более неспособные, перестали множить зло, надо это самое всё зло мира заключить в одном человеке, чтобы после изгнать за пределы подлунного мира. Они считали, что есть его некая константа, постоянная величина, всегда неизменная, ни от чего в мире не зависящая. Если один человек воплотит, вберёт в себя всю тьму, то остальные люди уже не смогут быть злыми, что должно положить начало раю на земле. Хах, как всегда такое бывало, они мечтали о несбыточной утопии, грезя благими намерениями.       Как можно соединить всё зло в одном человеке? Все просто: он должен испытать все отрицательные эмоции, все ужасы, невзгоды и проклятья этого мира. И снова встаёт под вопрос реальность исполнимой задачи.       Да-а-а, в то роковое утро и было решено, что если заставить страдать одного человека достаточно сильно в течении долгого времени, то, в конце концов, этот человек заберет всё зло мира в себя, своей жертвой сделав этот мир идеальным. Так появился Ангра-Майнью.       Всегда несправедливый жребий пал тогда на несчастного, наречённого позже тем новым именем Ахаримана, на которого и взвалили роль истинного источника любого человеческого зла. Всего-лишь маленький мальчик, которого так легко оказалось со временем забыть, остался один, без защиты и поддержки, с готовностью оставленный даже собственной семьёй. Они все думали, что заставить дитя возненавидеть всё и всех будет достаточно просто.

***Внезапная вспышка.***

Лишь четыре факела освещали это ужасное место. Ибо никаких окон ЕМУ не полагалось!       Стены его пещеры были чёрны, испещрены багрового цвета рисунками и гротескными силуэтами, перед которыми находилась решетка из какого-то тёмного металла. Врата сюда — две тяжеленные гранитные плиты в полметра толщиной, заключённые в рамы громоздкой стальной конструкции. Весь пол испещрён дугами и прямыми углами желобов, чьи дорожки начинались из больших углублений по углам помещения и заканчивались в его центре, на большущем, два метра на два, круге с впаяными в него тугими кандалами, что и поныне удерживали того, ради кого это всё возвели. — Не-е-ет! — пылала жалящая до костей своим пламенем сверхновая в мыслях наречённого Ангра-Майнью, что, расширив в ужасе глаза, упрямо задёргался в путах своих, уже не крича, но хрипя от уже испытанной боли — Нет. Нет! НЕТ! ПОЖАЛУЙСТА, ОСТАВЬТЕ МЕНЯ! — возопила отчаяние в мыслях того, кого никто не услышит. А если и услышит то не послушает. — Будь проклято существо перед очами моими, что существованием своим воплощает, поддерживает и будет поддерживать невзгоды брата моего и сына, матери и отца дражайших. — тихо, словно мантру, но с подобострастием и ненавистью единовременно приговаривал мучитель, достав из чана, в котором пламя пылало, раскалённый до желтизны металлический прут с наконечником в форме круга, образованного закрученными тремя запятыми. Тут цепи дрогнули, а «воплощение зла людского», распластавшись на лежбище своём, вновь потерял и эту жалкую возможность пошевелиться. Одна грубая рука ложится на место солнечного сплетения, пока вторая… *Пщ-ш-ш-ш-ш-ш* Разнёсся по помещения запах жаренной плоти и крови. — ГХА-А-А-А-А-А-А-А! — задёргавшись в безуспешной попытке изрядно потухшей надежды на освобождение, истошно заорала от вспышки боли на месте сердца несчастная душа, чьи истязания лишь начинались.

***Конец внезапной вспышки.***

Что же, то был не первый вопрос, в котором они оказались ой как не правы, что, впрочем, ни капельки их не остановило.       Даже когда его скинули в яму, издевались и били, тот терпел, продолжая любить людей. Хотя недоумевал над причиной своих мучений он искренне. Чем он это заслужил?! Всё-таки Ахариман был в шоке от бессмысленности всего этого.

***Ещё одна внезапная вспышка.***

Он уже потерял счёт времени, на протяжении которого длятся эти его мучения. Оно не прекращалось ни на секунду, отчего ему, будучи простым человеком, впору бы уже отойти за грань, освободиться, да только… Кто-ж ему позволит, да?! — Кхэ-КХАРХ! — откашлялся Ангра в попытке вытравить из своего рта с остатками слюны этот кошмарный, режущий, жгущий не-то от разъедающей кислоты, не-то деревенящего язык холода вкус — Нх… Н-нет! Гых-хы-хы-хы-ы-ы… — причитал не перестававший лить слёзы от боли и ужаса Ангра — М-мол-лю, н… хых… н-не заставляйте меня! Не… ГХА-А-А-А-А-А! — пытался выдавить тот из себя, да только заткнули его, резво вогнав ритуальны кинжал-тесак ему в руку по самую рукоять, отчего из располовиненной руки тут же потекла кровь, что речным потоком хлынула во все стороны по импровизированному ложу.       Другие же в абсолютном молчании, не реагируя никак на отродьевы мольбы, вновь опустили хрустальный кубок в жидкость. Уже не было и доли секунды глупых надежд, что проклятая посуда всё-таки более не коснётся не менее проклятой эссенции. Вот кубок наполнился, и его снова поднесли губам жертвы. — Н-не могу! Хочу остановиться! — вопреки понимаю тщетности потуг, Ахариман всё-же сомкнул зубы, а за ними и губы в тонкую линию, в которую и упёрлась острая грань «ракушки». Несколько капель жидкой тьмы выплеснулось за край, болезненно обжигая уста, но пленный лишь болезненно что-то промычал, на каких-то небывалых остатках своего упрямства удерживая оборону. *Свист и мерзкий чавк, что означал…* — А-А-АГХ! Гху-у-урх! Тьфу! Тфах! Гра-арх! — крик от новой боли таким же тесаком располовиненной правой руки был заткнут тот час же залившим тому рот питьём — НЕ НАДО БОЛЬШЕ! ПОЖАЛУЙСТА, НЕ НАДО! — лишь краем сознания несчастный отметил, что кто-то вцепился ему в отросшие да почерневшие от непоправимых ныне травм и магий волосы, оттянув те назад, пока другая пара рук до побелевших костяшек вцепилась в дрожащие плечи. Ахариман кашлял, но всё равно на чистой рефлексах тела глотал свою новую пытку, отчего всё его нутро горело, а желудок мог лишь до болезненного сигналить о желание испорожниться от влитой мерзости. «Возвращаем тебе грехи твои…»: всё повторяли, как заведённые, пленители.

***конец второй внезапной вспышки.***

А время всё шло неумолимо вперёд, также неумолимо ментально и физически ломая наречённого Ангра-Майнью.       Сколько оно заняло, а? Люди непрерывно пытали его: били, резали, топили, жгли… а умереть «добрые люди» ему не давали! Даже когда Ахариман состарился, ему не позволяли умирать. Даже когда парень молил о смерти, его все время восстанавливали, заставляя страдать. Даже собственные родственники с огромным энтузиазмом присоединились к этому параду безумия! Отец… мама… Испытанные мальчиком тогда чувства, сильно помутнили его рассудок.       Не бывает одного без другого. Чтобы испытать величайшее счастье, придётся прежде познать и несчастье. Не познать тебе истинного добра без зла. Всё взаимосвязано, отчего верны и обратные им утверждения. Ведь демоны не выползают из преисподней, они спускаются с небес. Семена ненависти взросли на благодатной почве. Ярость гложила сердце «Всея Зла», пока тот окончательно не сошел с ума.       Почему он не мог умереть сам так долго?! Возможно, в этом ему помогла надежда, что если выдержать, то всё вернётся как было раньше. Быть может, это все-лишь очень долгий и пренеприятнейший сон! Он вновь проснётся, и любящая семья пожалеет его, а друзья и знакомые посмеются да улыбнуться ему, заверив в глупости пережитого исхода. Какая… жалость. — Что, ничтожное создание? Где твой смех, с которым ты потешаешься над нашими слезами?! Давай же! Нам смешно: посмейся с нами! Ха-ха-ха… — плевался… кто-там из его визитёров. — В конце концов, кара злу — дело благое. — приговаривал некто другой.       Под конец жизни Ангра-Майнью возненавидел человечество и мир по собственной воле, чтобы после и вовсе позабыть существенность чего-то иного, кроме своего безумия и гнева. Лишь ненависть: даже причина её где-то в потёмках его тёмного сердца давно затерялась. Ненавидя человечество, к тому времени, он простил его и примирился со всеми грехами, которые оно может совершить. Мир стоит того, чтобы его ненавидеть.       Время проносилось мимо него, он видел взлёты и падения различных поколений, и понял, что несмотря на то, что он по-прежнему ненавидел людей за то, что они сделали, он… всё ещё любил и их. Смешно, да только это было истинной. Люди, которые оставили его на вершине холма, его семья, его родные и близкие, люди, которых он ненавидел, умерли задолго до его смерти. В деревне сменялись поколения, люди оскорбляли его, боялись его, презирали его, и всё же они почитали его как символ своего спасения. Но у него, кроме ненависти, ничего не было, и она была его единственной связью с этим миром. В конце концов, он смирился со своей ролью для человечества, даже если это означало, взятие на себя вины за проступки людей.       Не получив ничего в жизни, наречённый «Всея Злом Мира» уже и не рассчитывал на загробный мир, надеясь лишь на вечный сон без сновидения, не ведая, что принял роль, налагающая некоторые правила. С фальшивой надеждой Ангра-Майнью умер, сумев показать миру свою единственную доселе искреннюю улыбку. Она была преисполнена не вечной ненавистью, но облегчением. Ведь ничего, кроме смерти для него желанней не было.       Вынужденная жертва Ахримана, облегчила запутанный и помутнённый разум жителей деревни, благодаря чему он, непреднамеренно, стал Героическим Духом, который возвысился в Трон Героев, после смерти. Его легенда веками подвергалась различным искажениям, порождая веру в «фальшивого» бога, связывая того злобой с этим миром. И однажды, это позволило «имитации» вернуться в мир живых.